— Замысел принадлежит Кустеннину, — сказал я, — а насчет того, что это будет условием, решил не я, а его вожди. И все же, я считаю, что мысль неплохая.
— Подумай, Утер, — сказал Аврелий, ища, чем бы задобрить брата, — из нас двоих ты лучше воюешь.
— Верно, — буркнул Утер.
— А я старше, значит, править мне. — Аврелий устремил на него строгий взгляд.
— Тоже верно, — признал Утер.
— Так что мешает тебе сделаться верховным воеводой?
— Это оскорбление,— фыркнул Утер.
Я проглотил слова, вертевшиеся на языке.
Аврелий положил руку брату на плечо.
— С каких это пор оскорбительно возглавлять величайшее воинство мира?
Утер смягчился. Аврелий продолжал бить в ту же точку.
— Разве оскорбительно быть верховным воеводой всех бриттов? Подумай, Утер! Сотни тысяч людей под твоим началом! — тысячи тысяч! — и все смотрят на тебя. Ты завоюешь великую славу, твое имя останется в веках.
Аврелий бесстыдно играл на самолюбии брата и, надо сказать, с успехом.
— Величайшее воинство Империи, — пробормотал Утер.
— В прежние времена, — вставил я, — верховный военачальник звался Dux Britanniarum. Максим Магн носил этот титул до того, как стать императором.
— Вот видишь? Со времен императора Максима у нас не было верховного военачальника. Прекрасный титул, и ты один будешь его носить. — На этом месте Аврелий смолк, отступил на шаг и вскинул руки в старинном римском приветствии: — Здрав будь, Утер, Dux Britanniarum!
Утер не мог долее сдерживаться, он расплылся в улыбке и ответил:
— Здрав будь, Аврелий, Верховный король бриттов!
Они со смехом обнялись — одно слово, мальчишки! Я дал им повеселиться, потом объявил:
— Так вот, Теодриг и Кустеннин ждут ответа от вас обоих. Их советники у меня в шатре и хотят с вами поговорить, прежде чем возвращаться к своим господам. Думаю, не следует их больше томить.
Не знаю, где Аврелий научился так обращаться с людьми, но делал он это мастерски. Мало того: он обладал достоинством, которое выручало его, когда не помогали слова. Сказать, что он взял советников лестью и уговорами, значило бы солгать. Он действовал куда тоньше.
Он не уговаривал, а убеждал, не льстил, а поднимал людей в их собственных глазах. С Утером он, естественно, обращался иначе. При этом в нем не было ни лжи, ни коварства. В его жилах текла кровь императоров, которую он не хотел бесчестить.
Узнав Аврелия ближе, я проникся к нему любовью и уважением. Такой человек и был нужен нашему народу. Я видел: вот кто объединит королевства под своей властью, а Утер поведет их в бой. Вместе они составляли внушительную силу, хотя ясно было, кто мудрей и сильней.
Утер попросту не обладал нужным складом характера. Вероятно, не его в том вина. Такие люди, как Аврелий, рождаются редко. Просто Утеру не повезло — он был братом Аврелия и всю жизнь оставался в его тени. Вот почему я решил никогда их не сравнивать, даже не хвалить Аврелия в присутствии Утера — или даже в его отсутствие, — не добавив нескольких приятных слов в адрес самого Утера.
Пустяк, скажете вы, но на таких пустяках и строятся империи.
Северные и западные королевства встали под знамена Утера, и непокорные владыки Ллогрии внезапно поняли, что могут распрощаться с мечтами о верховном владычестве. Большая часть, если и не осознала всех выгод единства, то хотя бы поняла, что разумнее будет покориться, и присоединилась к северу и западу в поддержке Аврелия.
Остальные, сжигаемые и ослепляемые жаждой власти, представляли собой серьезную угрозу. Они готовы были биться с Аврелием за престол; пламя их страсти могла угасить лишь кровь. И кровь лилась: много доблестных воинов, способных сразиться с ютами и саксами, пали от руки соплеменников.
Однако непокорных надо было смирить. Мы видели: Аврелий будет править всеми или никем. Иного пути нет.
Я был рядом с ним, поддерживал его в бою, как некогда Талиесин Эльфина. А в то долгое, трудное лето он очень нуждался в поддержке. Наступали минуты, когда обычная уверенность ему изменяла, он начинал сомневаться и даже отчаиваться.
— Ничто не стоит такой цены, Мерлин, — говорил он, и тогда я отыскивал слова ободрения.
Утеру не по душе было сражаться с союзниками, но он был воином до мозга костей и часто шел на то, от чего уклонились бы другие. Его стали бояться: «Утер, — шептались вокруг, — охотничий пес Аврелия, хладнокровный убийца, который любому перегрызет горло, скажи хозяин хоть слово».
На самом деле он был не столько хладнокровен, сколько предан, и преданность его брату, самому верховному престолу не знала границ. Я научился уважать и Утера. Его упорство шло от любви — любви истинной и чистой. Редко кто умеет любить так бескорыстно, как Утер Аврелия.
Меня, впрочем, рыжий удалец невзлюбил с первого взгляда. Он относился ко мне с той беспричинной подозрительностью, которую вызывает все непонятное у многих так называемых «просвещенных людей». Он терпел меня, а со временем даже принял и научился ценить мой совет. Ибо он понял, что я не желаю ему вреда и тоже люблю Аврелия.
Да, на нас троих стоило взглянуть, когда мы разъезжали среди своих воинов, по большей части пеших (лошадей на всех не хватало), постоянно голодных, усталых, грязных, раненых и больных. Однако мы не сдавались. Мы рвались к верховному престолу, как гончие, взявшие олений след, и нас было не остановить.
Одна за другой ллогрские дружины переходили на нашу сторону. Один за другим южные владыки присягали Аврелию на верность: Дунаут, правитель воинственных бригантов, Коледак, повелитель древних иценов и катувеллаунов, Моргнат, вождь богатых и независимых белгов, Горлас, властитель заносчивых корнубийцев, — гордецы как на подбор. Однако все они преклонили колени перед Аврелием.
И вот в последние дни бабьего лета перед тем как осенние ливни накрыли землю мокрым плащом, мы наконец выступили против Хенгиста.
Время было выбрано не самое лучшее. Мы могли бы переждать зиму, чтобы накопить силы и подлечить раны. Можно было даже сделать передышку и короновать Аврелия. Однако ему невмоготу было терпеть, что саксонские полчища топчут британскую землю.
— Давайте коронуем меня позже, — сказал Аврелий, — если останется что короновать.
К тому же, как указывал Утер, передышка даст Хенгисту возможность собрать еще людей: с весенним разливом из-за Узкого моря подойдут новые корабли. Да и на верность ллогрских правителей особо рассчитывать не приходится: за долгие зимние месяцы они успеют позабыть свои клятвы. Лучше выступить сейчас и покончить с этим раз и навсегда.
То же самое посоветовал бы и я. Хенгист и так набрался сил за долгое лето. К нему присоединился его брат Хоре с шестью кораблями воинов. Они встали лагерем на восточном побережье, которое еще у римлян получило название саксонского. Для защиты от варваров римляне выстроили здесь крепости. Часть этих крепостей вместе с прилежащими землями подарил саксам Вортигерн, другие они захватили сами.
Мы двинулись на восток, к саксонскому побережью, готовые, если потребуется, приступить к самым крепостям. Однако саксы и не думали укрываться за стенами — изголодавшись по крови, они двинулись нам навстречу.
Аврелий утвердил свой штандарт, имперского орла, и разбил шатер на холме, с которого открывался вид на брод у реки Нене. Где-то за рекой укрылось воинство Хенгиста.
— Это место нам подходит, — объявил Аврелий. — Орел не слетит с этого холма, доколе саксы не будут оттеснены в море! — С этими словами он вонзил меч в землю и ушел отдыхать в шатер.
Хотя наши люди за лето навидались больших сражений, в лагере в тот день царило необычное волнение. Слышались разговоры и громкий смех, любая работа в предвкушении боя выполнялась легко и весело.
Одной из причин этого, решил я, была общая вера в Утера. Он показал себя прирожденным полководцем: быстрым, решительным и в то же время хладнокровным в гуще сражения, превосходным наездником, искусным в обращении с копьем и мечом, — короче, более чем достойным соперником любому супостату.
