Да, был... был... и никогда больше не будет. Дикий лесной житель — вот кто я теперь. Да, покуда я жив, лесные твари внимают мне, ибо я — их повелитель.

Пусть же владыка леса произнесет пророчество!

Нет при мне ни писцов, ни слуг, некому запомнить мои слова. Пеллеас, где ты, дружок? Неужто и ты покинул меня, Пеллеас?

Разумные слова бросаются на ветер. Никто не внемлет мудрым словам мудрейшего. И пусть, и пусть. Вдохновение барда не свяжешь цепью, оно приходит, когда пожелает, и не смертной руке его удержать. Пусть себе вещает, глупец!

Повороши пламя, вглядись в уголья, скажи что-нибудь хорошее. Великий Свет, ты знаешь, что в этом тоскливом месте нас надо чем-то ободрить. Что там сияет мне из угольев и пепла?

Вот! Ганиеда в льняном наряде, белом, как свежевыпавший снег. Хранительница моей души, владычица моего сердца, она идет по ковру из розовых лепестков, несравненная, сияющая, чистая перед своим господином. Улыбка ее — солнечный луч, смех — серебряный дождик.

Восхвали Бога, сотворившего нас, Давид! Возблагодари за радость, ниспосланную нам днесь. Аминь!

Моя свадьба была такой, как дай Бог каждому. Помню, бабушка рассказывала о своей свадьбе с Эльфином и о пышном празднестве. В отличие от Талиесина и Хариты, которые обошлись без брачного пира, Эльфин и Ронвен сочетались по обычаю древних кельтов, и так же хотели женить меня.

Кимры из Каеркема привнесли в этот день огонь и живость своего веселья. Мелвис не хотел никому уступать — думал устроить пир, но отец Ганиеды настоял на своем праве выставить угощение. Мелвису пришлось удовольствоваться тем, чтобы разместить у себя гостей.

По правде сказать, я мало что помню из того дня. Все было тенью рядом с солнечным лучом Ганиедой, ясной моей звездочкой. Никогда она не была столь прекрасной, спокойной и величавой. Клянусь, она была для меня воплощением любви, надеюсь, я для нее тоже.

В этот радостный день мы встали в церкви перед Давидом, обменялись кольцами по обычаю христиан, и принесли обеты, связавшие наши души воедино, как уже соединились наши сердца и как предстояло соединиться нашим телам.

Черные волосы Ганиеды были расчесаны и сияли, в длинных косах сверкали серебряные нити, венок весенних цветов, розовых, как девичий румянец, наполнил всю церковь благоуханием. На ней был белый, вышитый белым же наряд с бахромой из золотых колокольцев, брачный плащ (клетчатый, как принято на севере — имперский пурпур и небесная лазурь) она сама соткала за зиму; на плече его удерживала большая золотая заколка. На запястьях и выше локтя блестели золотые браслеты. На ногах были сандалии из белой кожи.

Прекраснейшая дочь Дивного Народа, она казалась виденьем.

Не помню, во что был одет я, никто меня не замечал рядом с ней, я сам себя не замечал. В руках у меня была тонкая золотая гривна — свадебный дар Ганиеде. Ей предстояло стать королевой, а значит, носить гривну.

Давид в чисто вычищенной темной рясе, сияя, словно молодожен, поднял на всеобщее обозрение священную книгу и совершил брачный обряд. Потом мы вместе положили руки на страницы священной книги и, как учил нас Давид, произнесли обеты, а он тем временем молился о нас.

Священник был так добр, что разрешил Блезу выйти и спеть под арфу старинную брачную песнь. Все собравшиеся были в восторге. Есть что-то в звуках арфы и в голосе истинного барда, что возвышает и облагораживает слушателя.

И я подумал: доживи Талиесин до свадьбы своего сына, он бы тоже, наверное, пел в церкви.

Когда стихли последние отзвуки арфы, мы вышли из храма и увидели, что во дворе собрался весь Маридун. При виде нас народ разразился криками. Громче всех кричали мои дружинники; можно было подумать, что это они обзавелись королевой, — такое стояло ликование.

С Кустеннином прибыли повара и стольники, а также все необходимое для пира, в том числе шесть упитанных бычков, десятки бочек пива и вересковый мед. Остальное — свиней, барашков, рыбу, горы репы и других овощей — он купил на рынке в Маридуне. Мелвис рвался поделиться своими припасами, но Кустеннин не желал об этом и слышать. Правда, кое-какие забытые поварами приправы ему все же пришлось просить.

Пир был роскошный. При одном воспоминании слюнки текут, хотя тогда я не замечал еды; все мои мысли были о Ганиеде. Наверное, это был самый длинный день в моей жизни, казалось, солнце никогда не зайдет. Я постоянно смотрел на небо и всякий раз обнаруживал, что еще светло.

Мы пели, чаши и кубки ходили по кругу, подавали мясо, и горячие хлебы, и овощи, и сласти. Мы снова пели — Блез и его друиды играли на арфах; не думаю, чтобы сам Талиесин сыграл лучше.

Однако Талиесин был с нами в тот вечер. Да, волчица, довольно было взглянуть на мамино лицо, чтобы понять: дух Талиесина пронизывал все вокруг, его присутствие ощущалось повсюду, как тонкий аромат. Харита светилась, как никогда. Мне подумалось, что на моей свадьбе она проживает свою.

— Мама, тебе хорошо? — спросил я.

Ненужный вопрос: слепой бы увидел, как она радуется.

— Ой, Мерлин, соколик мой, ты дал мне такое счастье. — Она притянула меня к себе и поцеловала. — Твоя Ганиеда — замечательная.

— Ты одобряешь мой выбор?

— Очень мило с твоей стороны делать вид, будто тебе это важно. Но уж коли ты спросил, отвечу: да, одобряю. Всякая мать мечтала бы о такой дочери и о такой жене для своего сына. Большего нельзя и желать. — Харита погладила мою щеку. — Так что благословляю вас, благословляю тысячу раз.

Для Хариты очень важно было это сказать, ведь ее отец отказался благословить их брак, и им с Талиесином пришлось бежать. Хотя потом Аваллах примирился с этим браком, оба очень страдали.

Неисповедимы пути Господни — если бы Эльфину и его людям не пришлось покинуть Каердиви, если бы Кимры не пришли в Инис Аваллах, если бы Харите и Талиесину не пришлось бежать с Острова Яблок, если бы они не оказались в Маридуне... если бы... если бы... Если бы я не родился и не попал к Обитателям холмов, я не встретил бы Ганиеды, не стал бы королем Диведда и не стоял бы в этот день у алтаря.

Свет Великий, Движитель всего, что движется и пребывает в покое, будь мне Путем и Целью, будь мне Нуждой и Исполнением, будь мне Севом и Жатвой, будь мне радостной Песнью и горестным Молчанием. Будь мне Мечом и крепким Щитом, будь Фонарем и темною Ночью, будь моей неиссякаемой Силой и моею плачевной Слабостью. Будь мне Приветом и прощальной Молитвой, будь моим ясным Зрением и моей Слепотою, будь моей Радостью и Горем, скорбною Смертью и желаемым Воскресением!

Да, Ганиеда понравилась Харите, чему я несказанно обрадовался. Приятно было видеть, как они вместе хлопочут, готовясь к свадьбе, и сознавать, что их породнила любовь ко мне. Да приумножится такая любовь!

Обе были истинные королевы фей: высокие, грациозные, идеально сложенные — воплощение совершенства. При виде их дыхание перехватывало, и хотелось вознести хвалу щедрому Богу.

Говорят о красоте, которая сражает насмерть. Думаю, бывает и такая. Но есть красота, которая исцеляет всякого, кто на нее смотрит. Такой красотой и обладали Харита и Ганиеда. И как же радовались этому Мелвис и Кустеннин — оба короля просто сияли от счастья.

Правду говорю, не собиралось еще под одной крышей столько счастливых и веселых людей, сколько под кровом дома Мелвиса в день моей свадьбы.

Да, волчица, это был чудный и радостный день.

А за ним наступила невероятная и волшебная ночь. Ее тело было создано для меня, мое — для нее. Наших любовных восторгов хватило бы, думаю, на целый народ. И сейчас при запахе чистого тростника и новой овчины, восковых свечей и овсяных лепешек кровь быстрее бежит в моих жилах.

Мы выскользнули из зала незаметно — а может, пирующие сделали вид, что не замечают нашего ухода, — и выбежали во двор, где уже ждал Пеллеас с оседланной лошадью. Я выхватил у него поводья и взлетел в седло, подхватил Ганиеду, усадил ее перед собой, обнял, забрал у Пеллеаса приготовленную сумку и поскакал прочь.