Вдруг я понял, что меня трясут за плечи и тянут с края утёса чьи-то руки. Постепенно начало проявляться объёмное изображение знакомых лиц. Курт… Гретхен… Глоток джина…

— А мы думали, что что-то не так, что у тебя проблемы — говорил, обернувшись ко мне с переднего сиденья своим нависающим лицом и принимавшим гротескные формы носом Курт. Вела Гретхен, сосредоточенная и молчаливая как всегда готическая красавица, бледная и черноволосая. Она ещё разобьёт сердце несчастному Курту, который тем временем продолжал рассказывать. — Мы любовались на луну, слушали «Throbbing Gristle». Тебя Грит заметила.

— Мне жаль, что я прервал столь интимный момент, друзья мои, — выдавил я.

— Да что ты! А вдруг ты свалился бы!

— Никому от этого хуже бы не стало…

— Ты не должен так говорить. Это очень глупо. И вообще, ты ведь говоришь, это было твоё первое «путешествие»?

— Ну да, я не пробовал «кислоту» раньше.

— Нельзя «путешествовать» одному. Особенно в первые разы. Кто-то должен приглядывать за тобой. Сказал бы мне. Одному — опасно. Особенно если ты человек с пессимистическим складом ума, склонный к депрессии.

— Курт, я думаю, это обо мне… Я становлюсь именно таким, Курт, дружище…

За пару месяцев до этого я снова встретил Альфию. Вот так, просто, выходя из перехода на станции «Шепердс Буш».

— О, Альфия! Привет! — она слегка прищурилась, её некогда пронзительный взгляд был мягок и прозрачен, как осеннее небо.

— Здравствуй, Алик. Вот это встреча.

— О, да! Это просто поразительно! Два алма-атинца встречаются у лондонского метро! Никогда бы не подумал, что такое бывает!

— Я недавно вспоминала о тебе, — она сказала это так спокойно, а у меня ноги стали ватные. Она мне казалась такой нежной, такой хрупкой, на неё неловко было даже дышать.

— У тебя есть время? Может пройдёмся? — говорю я неуверенным, напряжённым голосом.

— Хорошо.

Она шла рядом со мной… Моё сердце переполнялось глупейшей нежностью… У меня по-прежнему заходилось сердце… Мне было трудно дышать… Мне было трудно даже выносить эту честь — идти рядом с этим небесным существом… С объектом моего тайного обожания. С моим ангелом… Моей Принцессой… Я любил её с того осеннего дня, когда впервые увидел её в том школьном дворе… Я не мог забыть о ней… Она снилась мне каждую ночь… Я узнал, где она живёт… Простаивал вечера напролёт под её окнами… Там за шторами зажигался свет… Иногда можно было различить её силуэт… Она там двигалась, дышала… Я писал ей стихи… Анонимно, оставлял их в почтовом ящике… Она догадалась, что это был я…

— Жаль, что мы не виделись чаще в Алма-Ате, — говорит она. Я соглашаюсь… Действительно ведь жаль… Ведь я никогда толком не ухаживал за ней, потому что мне постоянно чудились какие-то препятствия для этого… Да ни за что такая девушка не воспримет всерьёз такого парня как я, думал я, каждый раз отгоняя от себя мысли, обдававшие жаром моё сердце… Теперь её слова заставили меня сомневаться в обоснованности всех моих представлений… А вдруг она была вовсе не прочь?.. Вдруг ей было даже приятно моё неуклюжее внимание?.. Моё отношение к ней казалось мне до невозможности глупым… До абсурда… Это была бывшая девчонка моего друга, Мухи. А ведь, каких представлений придерживался он сам?.. Пацан никогда за девчонку мазу не кинет… Косяк… Во-вторых, все знают о том, что любви не бывает — бывает только привязанность… Сейчас я думал только о том, насколько же неверны подобные утверждения… И каких только причин я не придумывал тогда, чтобы оправдать собственную робость… Я не знал, что сделать попытку и быть отвергнутым гораздо лучше, чем упустить большое, искреннее чувство из-за неуместной гордости или нерешительности… Я не знал об этом, но всё равно я ничего не мог поделать с собой — когда я видел её, я чувствовал, как много она для меня значит, как сильно она мне дорога… Очень… Чересчур… Я проклинал себя… Глупое сердце… Потом я решил, раз уж ничего не удаётся с собой поделать, любить её про себя… Молча… Издалека… А ведь могло бы получиться классно…

— Было бы классно, — продолжает она свою мысль с мягкой улыбкой, словно отвечая на сумбурный поток моих мыслей.

Мы провели тогда вместе весь день… Мы говорили обо всём на свете… Мы прекрасно понимали друг друга… У нас оказалось так много общего!.. Мы показали друг другу все свои самые любимые места в этом холодном городе одиноких людей… Мы сидели на Трафальгар-сквер и кормили голубей.

— Помнишь, ты мне звонил?

— Да, я помню, как звонил тебе, и мне нечего было сказать. Помнишь, как подолгу мы молчали?

— Я помню, как каждый вечер ждала твоего звонка…

От этих слов мне начало становиться плохо на душе… И с тех пор каждый день мне становилось только хуже…

— Тебе нравится осенний воздух? — спросил я, заглядывая в её задумчивые, ясные глаза.

— Да, очень. Он мне кажется подёрнутым такой особой дымкой.

— Правда? А мне, наоборот, он нравится за свою прозрачность. Он мне кажется очень чистым и прозрачным.

— Да что ты, совсем нет. Неужели ты не видишь эту дымку? Она окутывает деревья каждую осень.

— Никогда не замечал. Я попробую.

— Ты не смотри сейчас. Ты попробуй рано утром. Только не разглядывай деревья.

— У меня должен быть рассредоточенный взгляд?

— Да! Не может же быть, что мы видим по-разному, — нежный сентябрьский ветерок ерошил её волнистые русые волосы.

— А ветер ты любишь? — спросил я.

— Очень! Мне кажется, я ощущаю его каждой клеточкой своего тела, — и она невольно потянулась, слегка выгибая спину по-кошачьи.

— То порывистый, то ровный, он так похож на нашу жизнь, — говорю я.

— Как хорошо ты сказал, — соглашается Альфия.

До чего же у неё приятная улыбка!.. Как она неожиданно освещает и смягчает красивые, правильные, но немного холодные черты её лица… Настоящее солнышко…

Мы взяли такси… Смешной чёрный кэб… Я мог бы так много сказать ей… Я взял её за руку… Она не отняла своей… Вся сила и вся нежность моей любви, в которой я теперь не сомневался, должны были биотоками перетекать к ней, через это бережное рукопожатие… А ей она так нужна была в своё время… Может быть, нужна и сейчас…

Я просыпаюсь от холода. Здесь очень свежее утро. Часа четыре утра, наверное. Даже лебеди спят, покачиваясь на воде. Спускаю ноги с застывшей скамейки, сажусь, трясу головой. В ней теснятся события последних трёх дней. Трёх дней фестиваля инди-музыки. Я прожил их в благотворительной палатке с нелегальными строителями из Румынии. У нас сразу же сложился классовый альянс и братство по разуму. Всё было общее — пиво, сидр, гашиш, амфетамины, ЛСД, Я вспоминаю как «Sonic Youth» засовывали отвёртки между струнами и грифами своих гитар, и меня уносило ввысь от их звука. Я снова был под «спидом» и я чувствовал себя замечательно!.. Офигительно!.. Блестяще!.. Они же раскрутили новую команду, приехавшую с ними — «Nirvana». На сцену вывезли в кресле каталке белобрысого, патлатого чувака в больничном халате, который тут же вскочил и устроил со своей бандой два часа лязгающего забоя на сцене. По концовке, песня про дух тинейджеров звучала как настоящий гимн нового заблудшего поколения. Там же выступили и «Red Hot Chili Peppers», полуголые татуированные качки с калифорнийских пляжей. Эти подняли всем настроение, особенно позитивным рэпаком «Give It Away» и задушевной балладой про ши-рево «Under the Bridge». Потом были политизированные «Rage Against the Machine», королева готов «Siouxsie and the Banshees», «Hole», «Porno for Pyros», «Young Gods», «House of Pain», «Fun-Da-Mental», «Pop Will Eat Itself», «The The» и, наконец, «New Order»! Ради них одних (ну, может ещё ради «Sonic Youth»), я бы провёл там и десять дней. Я смотрел на них и не верил своим глазам. Это были они! Живые! Это были «Joy Division», только под другой вывеской. Я никогда не был согласен с теми, кто говорил, что они изменились в худшую сторону, продались. Для меня это были те же «Joy Division» в своей естественной эволюции. Да, без Кёртиса. Да, с электронным звуком, с танцевальным ритмом. Но это были они. Они подарили всему миру это неповторимое звучание. Я любил их всей душой. И я был не одинок в этом. Я видел, с каким восторгом их встречало огромное человеческое море — 80 000 человек. Я видел, как под их музыку начинали танцевать суровые старые панки, повидавшие в этой жизни почти всё. Я видел спокойных, как холодные размеренные ритмы драм-машины, Стивена Морриса и Джиллиан Гилберт. Питера Хука, который дизелил и носился по сцене как угорелый. И отстранённого, как антигерой из его стихов Берни Самнера. Я унесу эту музыку в своей душе. А пока надо выбираться из этого городка.