Всё дело в том, что ветер в Алма-Ате всегда был явлением достаточно редким и потому необычным, ведь наш город окружён высокими горами и к ветреной погоде мы привычны не особо.

Помню, что в тот день я вышел на улицу около 10 утра. По ярко-синему небу как всегда неторопливо ползли ленивые перьевые облака, но я сосредоточенно смотрел вниз, старательно обходя зеленоватые, болотно-маслянистые лужи, скопившиеся после ночного дождя на испещрённом трещинами и выбоинами асфальте. Мы снова учились с первой смены, но к первому уроку меня идти ломало. Теперь я раздумывал над тем, стоило ли появляться сегодня в школе вообще. Я колебался между правильным, но абсолютно бесполезным выбором, и относительной свободой траектории своих движений по улицам. Склоняясь к тому, чтобы сходить всё-таки в школу, я не мог решиться отсидеть за партой больше одного или двух уроков. На некоторых из них монотонное безделье или выполнение непонятных и неинтересных заданий казались настолько непереносимыми, что выбор в пользу прогула становился просто автоматическим. Например, на физике — на неё я ходил в среднем где-то раз в неделю, от силы. А на химии я за третью четверть вообще не был ещё ни разу, хотя стоял уже конец марта.

В общем, так я и шёл, прикидывая, стоит ли идти на четвёртый и пятый уроки — русский язык и литературу, или куда направиться, в том случае если всё-таки ходить туда не стоит, как вдруг, ни с того, ни с сего, меня полностью отвлекло от моих мыслей дуновение ветра в лицо, внезапное и неожиданное. Этот порыв нежного, но в то же время довольно сильного весеннего ветра, напоенного необыкновенной свежестью, энергией и запахами тысяч дорог, навсегда запомнился мне, так, словно бы именно с него началось моё взросление.

На уроки я тогда решил не ходить в тот день вообще, а вот до школы прогулялся. В скверике, примостившись на спинке скамейки сидели пацаны с нашего потока, Муха, Адик и Мура, да пара девчонок из классов годом младше, Натаха и Сайка. Они общались и громко, вызывающе смеялись, чуть ли не на весь парк, слышно их было издалека. Подойдя поздороваться, я заодно стрельнул у них сигарету. Они сказали, что в школе на первых двух уроках были, но свалили с третьего. Судя по устойчивому маяку и по их смешливости, они уже успели с утра курнуть анаши.

Закуривать сигарету сразу я не стал, чтобы не спалиться прямо перед школой. Вместо этого, обойдя здание с тыльной стороны, я вышел прямо на тот угол, где все наши обычно курили. В принципе от учителей и завуча никто сильно не тарился. Что бы они нам сказали? Атмосфера в конце восьмидесятых была достаточно нездоровой, потому что высоким был реальный уровень подростковой преступности и уличного насилия. Большинство преподавателей предпочитало не связываться напрямую с явными участниками молодёжных банд, хотя на собраниях регулярно и поднимались вопросы о том, почему отдельные ученики как-то по особенному, одинаково, одеваются, здороваются и всё такое. Разумеется, драки и случаи вымогательства и избиений отдельных учеников вызывали определённый резонанс, и школьная администрация старалась сотрудничать с участковым инспектором в выявлении и пресечении подобных противоправных действий, но от этого мало что менялось. Помню, когда нас с Федяном выставили с урока этики и психологии семейной жизни, нас отправили в учительскую. Директор запрещал присутствие учеников и посторонних лиц в здании школы, вне классных помещений во время уроков. В учительской от делать нечего мы порылись по шкафчикам и обнаружили целые досье на некоторых пацанов и даже карту нашего района с указанием отдельных мест в сквере и во дворах, где были замечены регулярные сборища больших групп подростков. Впечатление было неприятное — ведь, оказалось, что за нами следят, наши действия записывают и на нас доносят, а мы и не подозреваем.

За углом, «на курилке», одиноко стоял, подпирая стену, мой одноклассник и кореш Федян. Он, как и я, был СПС, сам-по-себе, то есть пацан не при делах и не из банды. Мы с ним нередко прогуливали уроки вместе и довольно много, живо общались. Нам было о чём поговорить, особенно за панк-рок. Кроме нас в городе эту музыку слушали очень немногие. У одного парня с нашего района, но из другой, более престижной школы как-то гостил по программе обмена американец, который записал ему на кассету сборник панк-рока. Самому ему вроде бы не понравилось, а вот для нас с Федяном эта кассета стала настоящим откровением. Помню, как тот типок поставил её нам, когда мы заходили к нему прогуливать урок физкультуры, и с первых же гитарных аккордов мы с Федяном просто прилипли к магнитофону и уже не отрывались все 90 минут, а потом ещё и крутанули всю кассету по второму разу. Там было записано много разных групп, в основном английских и американских, и каждая была особенной, но все звучали просто фантастически.

Федян общался с неформалами, потому что болел за «Кайрат», местный футбольный клуб, выступавший в Высшей лиге, и на стадионе собиралась довольно внушительная толпа его дружков, футбольных фанатов, превосходившая количеством любой «район» средней руки. Хотя поодиночке многим из этих парней с длинными волосами, или бритыми висками жить на своих районах до сих пор приходилось довольно сложно, когда они собирались на матч, или шли всей своей толпой на концерт, никто из дворов, по которым они шли не решался подойти к ним, чтобы на них наехать. В будние дни Федян тусовался с ними у 28-этажки. Я нет-нет к ним захаживал, когда болтался по городу — и на тусовку, и на Южную трибуну. Швед, Федяновский друган из физкультурного, рассказывал по накурке много интересных баек про свои выезда, на третьей полке или автостопом по стране, про города, вписки, людей, приключения. На стадионе он преображался, горланя в рифму прикольные речёвки, которые мы подхватывали хором или делая нет-нет сальто-мортале прямо с зажжённой сигаретой в зубах. В основном благодаря ему, их фанатскую группировку «Южный легион» знали и по Союзу. К ним в гости тоже нет-нет выбирались такие же, как они: «спартаковские», «зенитовские», правда, мало и редко. Далеко, да и город по союзным меркам неформалов считался опасным, или, по их выражению, «гоповским». Наших же, «кайратовских», уважали за самоотверженность, с которой они следовали за любимой командой на огромнейшие расстояния вокруг 1/6 суши планеты. Федян, например, всё лето провёл в выездах со Шведом, даже на «Монстров рока» попал в Москве. Поэтому, у него точно полно было всяких знакомых и потенциальных вписок по всей нашей огромной стране. Я мысленно прокручивал всё это в голове, подходя к курилке.

— Здорово, Федян, — он широко улыбнулся в ответ, пожимая руку. — Как она?

— Потихоньку. Русский уже начался. Вот, стою, думаю — заходить, нет.

— Давай прогуляем, а? — говорю, прикуривая от его бычка.

— Давай! А куда двинем?

— Не знаю. Может опять в «Искру», мультики смотреть за 10 копеек? «Ёжика в тумане».

— Так там утренний сеанс через 20 минут начинается. Не успеем.

— А, да, точно… Классно было бы заломиться к кому-нибудь на хату, но щас никто наверно дома не сидит. Все типа учатся.

— Может к Коту в кинотехникум заскочим? Он только с выезда вернулся.

— Да ты чё! А где матч был?

— В Кишинёве.

— И он в такую даль один ездил?