Я поступил в ВУЗ почти сформировавшимся пацифистом и там ушёл с головой в учёбу. Все три вступительных экзамена я сдал на пятёрки. Мне понравилось открывать для себя новое, работать над рефератами и эссе, прирастать знаниями, культурно обогащаться. Внутри ВУЗ был чем-то вроде престижной спецшколы, Алма-Ата пацанская была в нём представлена лишь эпизодически, студенты знали о ней лишь понаслышке, словно они были из другого мира, и я постепенно начал отходить от прежней жизни. Можно сказать, что после нервного напряжения последних лет, я здесь просто отдыхал душой и расслаблялся. У меня сложились хорошие отношения с куратором моей группы, вчерашней выпускницей того же ВУЗа — мы с ней сошлись на почве интереса к французскому экзистенциализму.

Той же осенью, ещё во время первого семестра, я как-то застал в аудитории всех одногруппников поголовно занятых заполнением заявки на конкурс, по объявлению в газете, на участие в международной программе студенческого обмена. Ещё пару лет назад нам с Федяном перспектива путешествия за границу казалась невероятной. Я просто не поверил, что место в этом конкурсе может достаться простому смертному, и в итоге оказался единственным, кто такую заявку подавать не захотел. Тогда куратор, узнав об этом, попросила меня задержаться после третьей пары, и буквально заставила меня заполнить соответствующую анкету и сдать эту заявку, как все. Она сказала, что верит в меня и что у меня есть все шансы. Я всё сделал, всё заполнил, как надо подписал и со вздохом облегчения вышел на улицу. Каково же было моё удивление, когда через пару недель выяснилось, что я единственный из группы прошёл по конкурсу! Так, я смог впервые в жизни выехать за бугор, в Англию, на учебный курс в колледже с неполным пансионом. Англичане тогда уже сновали здесь повсюду, став пионерами инвестиционной деятельности и прочих видов экономической колонизации в Лавразии. Они даже придумали внешний вид денег для новообразованного государства. Из Алма-Аты в сторону Великобритании, с падением Железного занавеса, тогда устремились встречные потоки — сначала капиталы на счета в Сити, а за ними толпы нуворишей, представителей вчерашней партократии, бизнесменов и студентов, в число которых волей обстоятельств влился и я.

Я попал по распределению в город Поштаун на южном побережье Англии, на проживание в местную семью. Это была обыкновенная деклассированная английская семья, измотанная алкоголизмом и безденежьем. Папаша, преждевременно вышедший на пенсию из-за перенесённого инсульта, часто любил рассказывать про 1964-й год. Оказывается, у них тогда было почти всё как у нас — мы, наверное, отстаём от англичан лет на 20–30. Только у них между собой непримиримую войну вели банды модов и рокеров. Джек был старым рокером — в юности гонял на мотоцикле в кожаной куртке и слушал американский рок-н-ролл. У него до сих пор в гостиной висел портрет Элвиса Пресли, под которым он просиживал большую часть суток в своём инвалидном кресле-каталке. В городе, кстати, всё ещё хватало древних рокеров, у них даже был свой паб на набережной, считавшийся самым опасным в городе, потому что пару лет назад в нём произошло убийство. Я иногда захаживал туда, в основном чтобы послушать живой «паб-рок», или разжиться чем-нибудь лёгким, но нелегальным. А вот моды, насколько я понял по его рассказам — это были натуральные наши центровские, с точь такими же замашками. Они даже одевались похоже. Так вот, по рассказам Джека, в 64-м куча модов понаехала летом на каникулы на море, в основном в Брайтон и Поштаун, где их поджидали Джек со своими дружками и другими бандами рокеров, собравшимися со всей Англии. После этого здесь трое суток шёл один непрерывный махач — по всему побережью от Брайтона до Поштауна, то там, то здесь. В итоге, вроде было убито двое человек, из рокеров — их порезали бритвами и скинули с моста. Разумеется, эта история была раздута СМИ, повергнув в шок английское общество.

Сами англичане в общем-то люди не очень общительные. То есть с ними, конечно, запросто можно потрепаться в пабе о том, о сём, у них нет никаких проблем с тем, чтобы подбросить тебя, когда ты на трассе, они бывают очень дружелюбными и т. д., но они никогда не станут чересчур углубляться в общении. Они не предрасположены откровенно рассказывать о себе, делиться с тобой сокровенными мыслями и взглядами на жизнь. Поэтому больше всего я здесь сдружился с иностранцами — с парочкой «готов» из бывшего ГДР Куртом и Гретхен, и с Андреа, анархо-панком из Рима.

Курт и Гретхен приехали сюда на своём «Фольксвагене-Пассате». После падения Берлинской стены, они просто начали кататься на машине по всей Европе, куда в голову взбредёт. Здесь, например, Грит нашла себе работу, посудомойкой в «Макдональдсе», а Курт устроился медбратом в дом престарелых. Днём они пахали, а по вечерам тратили свои заработки в пабах и ночных клубах. Они таскали меня повсюду с собой, научили играть в пул и дартс, я проводил кучу времени, разъезжая в их «Фольксвагене» по Южному побережью, слушая «Sisters of Mercy», «Bauhaus», а также продукцию фирм 4AD и Mute. Правда, когда мы совались в какой-нибудь ночной клуб, с вопросами, где здесь можно послушать готику, нам советовали сходить в церковь.

Андреа познакомил меня с «Crass», «Conflict» и сопутствовавшими группами типа «Zounds», «Poison Girls» и пр. Дома в Риме у него была полная коллекция всех этих банд на виниле, которую он заботливо переписал на аудиокассеты и теперь возил с собой. Тексты у этих групп, конечно, были сильные, от них порой даже пробирало.

По примеру своих немецких друзей, я тоже походил по городу и порасспрашивал народ на предмет нелегальной, недекларируемой в налоговых органах работы. Местечко нашлось в районе «Маленькой Ямайки», в магазине изготавливаемой на заказ одежды. Там я устроился закройщиком. Ничего сложного в этой работе не было — я стоял в подсобке с ножницами и кроил по меркам, которые мне давал портной, или по готовым трафаретам брюки с низкой мотнёй, да пиджаки с подложными плечами и косым запахом. Ткани были самых немыслимых расцветок — ярко-красные, зелёные, бордовые, золотые, платиновые. Это была элегантная сторона хип-хопа, костюмчики для воскресных походов в церковь или в самые гламурные клубы местного гетто. Публика была разношёрстная от растафарианских альфонсов, которых одевали их белые подруги, до отцов многодетных семей. Отцами те, правда, были скорее по юридическому статусу, чем по крови. Все восемь-девять маминых детишек бывали порой от самых разных беспечных папаш, не всегда подлежащих идентификации, поскольку зачатие происходило на массовых вечеринках, плавно перетекавших в оргии и свальный грех. Мамаши — дородные матроны — присутствующие при примерке, излучали важность и спокойное довольство жизнью, благосклонно взирая на супруга, когда тот вдруг принимался воспитывать хнычущих детишек: «Э, ты на кого тянешь, салага? Я тя предупредил со мной шутки плохи! Потому что я это я! Ты понял?», и так далее, в том же духе, вращая стеклянным глазом из-под низко надвинутого на лоб растаманского кепи и т. д. Забредал и местный криминалитет, ямайская шпана в капюшонах — поинтересоваться на предмет подрезания шмоток. Эти нерешительно тёрлись в проходе минут по 5–10, мониторили обстановочку и сваливали, отметив пару видеокамер CCTV, заблаговременно развешанных хозяином лавки. Приезжали прибарахлиться и серьёзные бритые ребята на «поршаках», нигерийцы и ямайцы, из тех, что держат район Брикстон в Лондоне. Большинство из них поднялось на сутенёрстве и наркоте. Анаши здесь было не достать — особенности островной экономики и контрабанды — зато повсюду был гашиш, то бишь ручник, как правило североафриканского или ближневосточного происхождения. Я начал потихоньку откладывать кое-какие средства на концерты и фестивали, которые собирался посетить и через пару месяцев уже начал кататься автостопом в Лондон, и дальше по Англии, в случаях если где-то шли интересные концерты.

— Вставай, вставай, пора идти по пабам, — хозяйка запустила меня к Андреа в комнату и теперь я бесцеремонно тряс его за плечо с вытатуированным значком «Красс».