Первый шок меня ожидал, когда я начал обзванивать старых знакомых, чтобы поинтересоваться что да как в городе, что здесь произошло за это время. На каждые десять номеров, которые я набирал, 8–9 человек уже покоилось на городских кладбищах, остальные сидели по тюрьмам и лагерям. Интонации голосов родителей, отвечавших мне на том конце провода, варьировались от глухого, безысходного отчаяния, до неприкрытой ненависти к незнакомцу, бестактно напомнившему о семейном горе. Вот почему всё так изменилось! На место каждого умершего ровесника, друга, брата по оружию, здесь появилось пятьдесят беспринципных провинциалов, деловито рыщущих в поисках своих собственных пошлых и иллюзорных представлений о соблазнах столичной жизни. Мы просто вымерли, как отживший своё вид, и вместо нас, со всех четырёх сторон света на земли с нашими гниющими останками слетелись, сползлись целые рои всеядных насекомых.

Я долго не мог решиться набрать последний номер. Когда я это всё-таки сделал, мне ответили, что никакой Альфии там не просто нет дома, но что там никогда и не жил человек с подобным именем. Я не знаю, как так вышло, я не мог перепутать цифры. Но факт остаётся фактом, теперь её нет. Жизнь, как ни странно всё ещё продолжается, а её нет. Она исчезла из моей жизни окончательно, безнадёжно и бесследно.

Я шёл по улицам района и не узнавал их. Это были не наши улицы. Нет, мы не сдали их, не уступили более сильному или удачливому сопернику. Они просто погибли, пропали вместе с нами, в то время как могучая, непобедимая жизнь продолжала копошиться на их руинах. Когда я снова уеду отсюда, здесь о них не останется даже воспоминаний.

У одного из подъездов околачивалась парочка наркоманов. Эти движения я узнаю, угадываю сразу, чую нутром, интуицией. Этот воздух терпеливого, томительного ожидания. Если надо по несколько часов, сутками на морозе и на жаре, в любое время и при любой погоде. Я подошёл поближе и, наконец-то, встретил хоть одно знакомое лицо.

— Мурик?! Ты! Ну, салам что ли, последний из могикан!

— Ты уже понял, да, — Мурик щерится беззубым ртом. — Не они среди нас, а мы среди них!

В Америке я не должен был менять одну хуйню на другую. Там я довольствовался мыслью о том, что я ничего не ввожу себе в вены, и при этом незаметно и плотно подсел на крэк. У меня сохранилась психологическая зависимость от сильнодействующего наркотического средства. В этом вся суть. Все, кто говорит о примате физической зависимости либо шарлатаны, подонки, либо непроходимые глупцы. Абстинентный синдром, похмелье, сегодня знаком каждому из-за повсеместного легального употребления одного из наркотических веществ средней тяжести — алкоголя. Кокаиновая абстиненция практически никак не проявляется физически, кроме бессонницы и отсутствия аппетита. Человек способен перетерпеть многие физические страдания. Мы осознанно идём на них, когда необходимо медицинское вмешательство, для того чтобы выжить или продолжить жить без болей и других проблем. Каждая нормальная женщина с радостью идёт на них, для того чтобы родить новую жизнь и новую любовь. От героиновой абстиненции не остаётся и следа через максимум две недели. Если ты сидел на метадоновой программе, т. е. регулярно получал синтетические опиаты от государства, на избавление от физической абстиненции может уйти около месяца. Но не боль и не страх перед страданиями заставляют нас снова и снова возвращаться к опьяняющим веществам. Именно психологическая зависимость является той пресловутой уродливой обезьянкой, которую якобы носит на своей спине наркоман. И её невозможно сбросить оттуда кроме как через вмешательство осознанных, целенаправленных усилий собственной воли. Именно эта зависимость на первой же неделе по возвращении привела меня сюда, за дозой героина, ведь ханки сейчас в Алма-Ате практически нет, а белым торгуют везде и все подряд.

Глухой ночью мы с Муриком заходим в один из центровских дворов. Внимательно осмотревшись и прислушавшись, мы начинаем по возможности тихо и сосредоточенно ломать ногами скамейку. Сколько раз мы с ним этим занимались в прошлом! Таких скамеечек советских времён и не осталось почти по городу. Но на этот раз мы ломаем её не для того, чтобы, накручивая себя и зверея, бежать на толпу врагов, судорожно сжимая в руках штафет, не для того чтобы со всей силы хуярить противника, куда ни попадя с мерзким стуком дерева о мягкое человеческое тело или о твёрдую черепную кость. Нет, на этот раз нам нужны массивные чугунные ножки скамейки, для того чтобы сдать их в пункт приёма металла и разжиться хотя бы одной дозой героина, чтобы не болеть с утра. Доломав скамейку и отдышавшись, мы поспешно уходим, переносим металлолом в другой центровской двор, где устроили импровизированный склад.

Рано утром мы встречаемся там же и со всей этой грудой металлолома, отправляемся в привокзальный район, на I Алма-Ату. Едем с постоянными пересадками, но не потому что меняем маршрут — нет, нам надо по прямой, вниз по Сейфуллина. У нас просто нет мелочи даже на проезд в «коммерческом» троллейбусе. Поэтому нас постоянно высаживают. На каком-то этапе прикидываем свои силы и решаем идти дальше пешком. По пути обмениваемся мнениями об этой ситуации.

— Заебала такая жизнь, Мурик, честно говоря, надо что-то делать.

— А что делать? Я тебе давно говорю — надо тот обменник кинуть. Я же не говорю банк там или супермаркет, например. Я реально рассуждаю. Я все входы, выходы, все подходы к тому обменнику знаю. Знаю день недели, когда там до хуя капусты скапливается — это как раз сегодня! Как уйти лучше, да сколько раз я тебе за всё это рассказывал?! Обменник — это стоящее дело. Ствол есть, я же тебе говорил.

— Ты знаешь, всё-таки ты прав. Надо кинуть этот обменник ёбаный, — соглашаюсь я, передвигаясь под палящим солнцем, изнывая под тяжестью китайской сумки на мокрой от пота спине.

— Прикинь зато сколько белого наберём! Как раз на этой же яме. Рашид же предлагал оптом. Загасимся куда-нибудь в глушь, в Киргизию, например, а как протравим всё, ещё чего-нибудь придумаем, — подмигивает мне Мурик, довольный тем, что, наконец, приболтал меня.

Сдав металлолом и получив свои жалкие деньги на дозу, мы уже налегке продолжаем свой длинный спуск через одинаковые дворы двухэтажных камышовых домов Мехпосёлка. Принятое решение воодушевляет нас, придаёт нам сил, даёт иллюзию свободы. Роскошные мечты опиомана и предвкушение дозы превращают в нашем восприятии эти жалкие дворы в дворцовые сады. Чтобы не терять времени даром, мы сразу договариваемся с барыгой, Рашидом, о покупке большой партии оптом, забиваемся на вечер, даже время приблизительное называем. Для пущей убедительности, ну и, что там говорить, из бахвальства и бравады, всячески намекаем ему на то, что обмозговали крупное дело. Как только, подлечившись у Рашида, за нами закрывается дверь, и мы пускаемся в обратный путь вверх, в город, Рашид снимает трубку и набирает номер крышующего яму следака.

Когда добираемся до района, я остаюсь ждать Мурика на той самой скамеечке у подъезда, на которой погиб Адик. Мы, к сожалению, не обращаем никакого внимания на стоящую у соседнего подъезда «Волгу» с тонированными стёклами. Мурик не заставляет себя долго ждать, ему самому не терпится осуществить свой дерзкий план. Вскоре он выходит из своего подъезда с таким сияющим видом, что становится ясно, что ствол у нас есть. Он переоделся в какие-то старые отрепья, чтобы быть как можно менее узнаваемым. Меня самого уже начинает пробирать возбуждение, хотя героин и даёт нам необходимую для дела отрешённость и хладнокровие. Но когда мы отходим от подъезда и идём по открытой части двора, из «Волги» выскакивает двое человек в кожаных куртках, которые орут нам:

— Эй вы, стойте и не вздумайте бежать, шмаляю я метко, без ног останетесь.

При этом из противоположного подъезда к нам бегут наперерез ещё двое. Нас быстро при понятых обыскивают, забирают у Мурика пистолет, составляют протокол и запихивают в «Волгу» — Мурика с собой в салон, меня в багажник. Однако, несмотря на то, что нас повязали в Бостандыкском районе, нас увозят в Семиреченский РОВД.