Говорят, в будущем нашу планету ждёт перенаселение. Для того чтобы наглядно представить себе, как это будет выглядеть, достаточно побывать в таком месте как остров Циньгун. На сегодня это город с самой большой плотностью населения на квадратный километр на Земле. Если бы Альфия спросила меня, как там в Циньгуне живётся, я бы мог ответить ей одним словом: «Кишит». Здесь всё кишмя кишит. Перед глазами постоянно мелькают прохожие, от которых никуда не деться. Пространства здесь маленькие, сжатые, тесные и душные. Давка и толкотня для местных, наверное, являются синонимом жизни, как беспрестанного, бессмысленного и хаотичного движения материи. А жить почти негде. В апартаментах, предоставленных СП, потолок находится в нескольких сантиметрах над головой, мебель из-за микроскопической квадратуры вделана в стены, а вся квартира, возможно, с лёгкостью уместилась бы целиком в кухоньке «микровской» хрущёвки из рабочего района Алма-Аты. Здесь нет дворов, социальных пространств, пригодных для безделья и досужего общения, и здесь нигде не видно горизонтов. Только бетон всюду нависает над тобой, оформленный в гигантские, уродливые конструкции.

Уже через пару дней я смог приступить к работе и познакомиться с местным руководителем. Довольно скоро я врубился, что СП зачем-то нужно было всего лишь номинальное присутствие здесь холостой и ничем не связанной человеко-единицы со знанием русского и английского плюс основы статучёта. Все сделки гладко осуществлялись практически без моего участия, потоки текли мимо меня через таинственные каналы, представления о которых я мог почерпнуть лишь иногда из отдельных факсов, которые я копировал, подшивал и архивировал где следует в соответствии с инструкциями. Помимо этой пары формальностей, и заполнения нескольких таблиц в месяц, делать здесь оказалось — практически нечего, а с этим я справлялся в любом состоянии, и капуста поступала регулярно. Постепенно мне предоставлялась всё большая и большая автономия. Когда руководитель ушёл на повышение в Пекин, замену ему не прислали. Я сумел войти к ним в доверие.

Ещё по пути сюда, в гостинице «Шереметьево», я в последний раз укололся. Я просто поднял в разломанной банке от «Кока-колы» часть проангидрированного порошка, который соскрёб с черпака прошлым вечером, перед вылетом, когда укололся в предпоследний раз. Здесь я перенёс лёгкий кумар, когда пару дней потел и ходил со сбитым сердцебиением. Но самым психологически тяжёлым и раздражающим фактором было то, как я фаинил, то, как меня неотвязно преследовали мысли о приходе и следующем за ним нечеловеческом спокойствии и забвении от любой боли. Полистав местные газеты, я более-менее определил для себя наиболее криминогенные районы города — Чау Ма Тен, Вонг Кок — чаще всего упоминавшиеся в уголовной хронике, и теперь проводил там всё свободное время, бродя по переполненным, смердящим, узким улочкам и выискивая хотя бы намёк на уличную торговлю опиатами. У кого попало о таком, конечно, не спросишь, надо было вычислить специфический типаж лица, поведения, манер, речи. Но когда фаинишь, тебе почему-то кажется, что каждый второй имеет доступ к кайфу и хотя бы иногда пользуется им. На самом деле это не так. Я подсел на табуретку к чистильщику обуви с вороватым взглядом и предплечьями, испещрёнными тюремными татуировками. Несмотря на то, что Циньгун оставался британской колонией, объясняться на «пиджин инглиш» было довольно трудно.

— Вмазаться мне нужно, понимаешь. Драгсы ищу. Героин, — и я делаю характерный жест указательным пальцем вверх по вене.

— О! Диди! — он испуганно озирается кругом и приставляет палец к губам. Полушёпотом спрашивает. — А сколько нужно?

— Много, — я показываю пятихатку — почти вся имеющаяся у меня наличность.

Он раздумывает, потом решается.

— Пойдём.

В тот раз я так сильно фаинил, и мне так сильно хотелось врезаться, что я наиболее всего был склонен поверить в чудо. Я, наконец, нашёл то, что искал. А китаец просто повесил меня на углу и скрылся в водовороте толпы. Я ждал час, два, три. Я уже понял, что меня кинули, но я всё равно ждал. Теперь я ещё и остался без денег.

И опять потянулись часы, и даже целые дни поисков. Я шерстил все улицы, магазинчики и закусочные этого района в поисках ненавистного чистильщика обуви. Я часами простаивал, спрятавшись за углом здания, следя за тем местом, где я увидел его в первый раз. Прошло пять дней, шесть, неделя. На этой стадии я уже даже не думал о наркотиках. Мной целиком овладело одно желание — отыскать швырнувшего меня китайца, чтобы размазать его по асфальту на месте, пусть на людном месте, потому что безлюдных здесь не бывает, пусть за него впишется толпа местных корешей, пусть они меня там же пустят под пресс, пусть прохожие вызовут ментов, меня свяжут и закроют или вышвырнут из страны, но этого урода я обязательно должен отыскать и наказать!

И что же случилось? В одно прекрасное утро со своей наблюдательной точки я вижу возвращающегося на насиженное место беспечной походкой чистильщика обуви. Я моментально срываюсь с места, прячась за спинами прохожих, подбираюсь к своему дружку, отшвыриваю ногой мешающие мне щётки, разложенные им на асфальте, тяжело присаживаюсь на табуретку, кладу руку на его плечо и приближаю своё лицо. Я мгновенно забываю о роящемся вокруг человеческом столпотворении. Для меня его просто не существует. Сейчас мы одни, тет-а-тет. Я смотрю на него и мимо него на металлический парапет за его затылком. Под своей рукой я чувствую только слабость, страх и сознание собственной неправоты. Теперь-то он от меня уже никогда не уйдёт. Внезапно мне становится интересно, что же он мне может сейчас сказать. Он словно бы угадывает мою мысль и торопливо выдыхает:

— Диди!.. Много. Я отвести… Прямо сейчас. В тот раз быть полиция. Облава. Опасность.

На меня внезапно опять наплывают воспоминания об опиумном приходе и о желанном забвении всех горестей. За ними как всегда следуют нестерпимые мысли об Альфие. И вот мы уже идём с ним, оставляя позади оживлённые проспекты, углубляясь в трущобы Вонг Кока, петляя, окунаясь в запахи нищеты и убожества, повседневной борьбы за выживание, за чашку риса. В сумерках мелькают измождённые лица, хищные взгляды. Мой дружок выводит меня на некое подобие небольшого парчка. Это похоже, скорее, на огороженную баскетбольную площадку, полностью асфальтированную с несколькими старыми, кряжистыми деревьями. На входе сидит седовласый старец с посохом, похожий на Лао-цзы. Видимо, побирается. Под деревьями хмурые личности с татуированными торсами режутся в китайские карты «маджонг». Здесь же какие-то парни просто слоняются, засунув руки в карманы. Мой дружок что-то тихо роняет им по-китайски. Один сразу подходит ко мне впритык:

— Диди? Сколько?

Я тусую ему возвращённую чистильщиком пятихатку.

— А-а. Пять маленьких, — он сплёвывает себе на ладонь из-под языка пять целлофановых шариков и незаметно тусует их мне. — Ты положить в рот.

Я быстро отправляю обслюнявленные пакеты с наркотой себе под язык. Какая мерзость! Чистильщик подталкивает меня в сторону другого выхода из парка:

— Метро прямо. Если остановить полиция, ты глотать.

Я несусь в сторону метро. Восемь станций с пересадкой. Сердце радостно колотится в предвкушении кайфа. В Чай-цу-ине я бегу домой, поднимаюсь на свой 48-й этаж, хватаю с кухни весло, стакан с водой, запираюсь в своей комнате. Распечатываю один из пакетов. Белый порошок. В Алма-Ате такого ещё нет. Это героин. От слова герой — он превращает обычного человека в героя, или, по крайней мере, дарует ему такую иллюзию. Одно из свойств вещества.