Я бодро шагаю по предрассветным улочкам Стрэтфорда, пребывая в полной уверенности, что глаза и ноги сами вынесут меня в нужном направлении. Мимо меня, тихо скользя шинами, проезжает фургон молочника, он останавливается у одного из домов, выходит и оставляет под дверью бутылки с молоком. Мы киваем друг другу: «Доброе утро!». На одном из углов тишину нарушает раздающаяся из окошка на первом этаже, приглушённая танцевальная музыка. «Shamen».
А вот и домик Шекспира. К этому времени я уже успел прочитать все пьесы гения в оригинале, на его архаичном английском языке. Я должен был увидеть место, где он родился.
Ничего особенного… Дом, как дом… Грациозно, конечно… Оглядываюсь кругом… Вбираю в себя этот вид… Эту утреннюю свежесть… Поехали дальше… Мне нужен моторвей М40…
Дженни подобрала меня на своём «жуке» милях в 70–80 от Поштауна. Она сама из Дувра — почти «землячка». По дороге разговорились. Приятная баба. 33 года, почти на 15 лет старше меня. Двое детей. Муж «делает время» — мотает срок, сидит в тюрьме.
— Так ты «ино»? — спрашивает Дженни.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, в смысле, иностранец. Тебя не обижает слово иностранец? Просто есть люди, которые не любят, когда их называют иностранцами, знаешь. Я предпочитаю говорить «ино».
— Да нет, что ты — я такой и есть. Иностранец, чужак…
Останавливаемся у паба. Я предлагаю ей пинту пива. Она пьёт «Гиннес» горький, чёрный. Я тоже.
— Ещё пинту?
— Нет пол-пинты «Гиннеса», пожалуйста.
Она тащит меня к морю — учит, как кидать камни, чтобы они прыгали по воде. Возвращаемся в паб. Лакируем водкой. Пора ехать.
— Давай ещё на посошок. Последнюю. Знаешь что такое «на посошок»? Так говорится по-русски. Традиция.
— Да, у нас говорят «одну на дорожку».
Едем дальше. Говорим о кино, о музыке. У нас с ней разные вкусы. Ей нравится Кейт Буш и «Пинк Флойд».
— Видел «Стенку»? Это же натуральная психиатрия! А «Дорз» Оливера Стоуна? У тебя волосы, как у Джима Моррисона… Красивые волосы… И глаза у тебя красивые, — она говорит так непринуждённо… Так почему должен смущаться я?
Я кладу ей руку на бедро и наклоняюсь к ней. Такое впечатление, что она этого уже давно ждёт. Мы целуемся.
— Будешь? — предлагаю ей марочку ЛСД.
— О, ты таким балуешься, — она ухмыляется. — Знаешь, в своё время я достаточно этой фигни съела… Но в моё время «кислота» была гораздо сильнее, понимаешь… Сейчас она стала намного мягче…
— Ну, не знаю. Я только разок закидывался — мне не очень понравилось. Понимаешь, я человек с пессимистическим складом ума, склонный к депрессии… Так мне сказали…
— Понимаю, — и она внимательно, в самом деле, понимающе смотрит на меня. — Давай разделим эту марочку.
Она притормаживает, рвёт её напополам, протягивает мне половинку, глотает свою, потом зачем-то суёт мне пятёрку.
— Да не надо, Джен, брось, ты что…
— Поедем ко мне? У меня дома полмешка шрумов.
— Шрумов?
— Ну да! Грибов, ты что никогда не пробовал?
— Нет, но хотел бы, — едем дальше, в Дувр…
С утра пока я натягиваю джинсы и шнурую «Мартенсы» у меня жутко раскалывается голова. Просыпается Джен.
— Стой… Сними эти ботинки, — я подчиняюсь, словно мою волю парализовало. — Раздевайся, ложись.
Не знаю почему, но опять оказываюсь в её тёплой постели.
— Работай, — сонно мурлычет она.
А вот при этих словах, я вылетаю оттуда как ошпаренный. Гонит она что ли? «Работай»! Нет уж, я лучше поеду дальше.
Уже на выходе, у двери, оборачиваюсь на её шаги. Она стоит наверху лестницы, в одной футболке, вся сонная.
— Алекс… Ты часто спишь с девушками?..
— Ну, как тебе сказать… Бывает… От раза к разу…
— Тебе надо пользоваться презервативами.
— Ладно, Джен. Пока!
— И ещё, помни мои вчерашние слова — никогда в жизни, ни за что на свете и ни в коем случае не подсаживайся на иглу!
— Пока, Джен.
Я выхожу на сырые предрассветные улицы Дувра. Кроме меня в такую рань здесь слоняется лишь пара бомжующих психов. Надо выбираться в Поштаун.
6
Мы с Куртом и Гретхен допивали по четвёртой пинте, когда прозвенел гонг — всем пора убираться из паба, 11 часов.
— Дерьмо, — сказал Курт. — Надо перебираться в «Склеп».
— Самое время, — соглашаемся мы.
Когда закрываются пабы, все отправляются в ночной клуб. Правда, он тоже после трёх закроется. Мы платим за вход, нам ставят на руки печати, и мы спускаемся в «Склеп». Крутят «Leftfield». В основном все на баре, за столиками, по углам. На танцполе несколько парней и девчонок. Англичане называют дискотеку скотным рынком, потому что, когда им охота потрахаться, они приходят завязать какие-нибудь скоротечные, ни к чему не обязывающие отношения на дискотеку. А девчонок, они называют коровами. После слов Джен меня не отпускает паранойя. А если она инфицированная?
Накатываем по «Б-52». Немного танцуем, потом я отхожу, облокачиваюсь на стенку, сползаю вниз, сижу на полу раскинув ноги, тупо смотрю на танцующих. На душе пустота. Кто-то подскакивает ко мне, дружески пинает по ноге. Даррелл, мулат, один из знакомых дилеров.
— Пойдём, брат, курнём.
— А есть?
— Я угощаю. Классный сканк.
Стоим у стоечки, курим, прямо в зале. Никому нет дела. Даррелл тусует мне косяк и пригибается, пока мимо проходит крашеная блондинка.
— Моя бывшая. Неохота с ней здороваться.
— Понимаю.
— Так ты, брат, я смотрю, тоже отчуждённый?
— Отчуждённый?
— Ну да. Знаешь — отчуждение, — он старательно произносит вычитанное или услышанное где-то слово. — Здесь таких валом.
Обмениваемся немного своими историями. Сам он из Бристоля, работал пару лет в Азии, барменом на острове Циньгун. Недавно вернулся, перебрался сюда, на Юг. Вообще, по его словам, молодёжь из таких городков как этот обычно наоборот уезжает.
— Был когда-нибудь под Э?
— А что это за фигня? — я с трудом делаю очередную затяжку, плющит уже не по детски. Хочу передать косяк ему.
— Кури, кури. Э — это экстази. Классная вещь! Хотел бы попробовать?
— А есть?
— Короче завтра вечеринка. Нелегальная. Скидываемся по 20 фунтов. За таблетку и за вход. Есть место в машине. Если хочешь, поедем впятером.
— Договорились!
В пятницу встречаемся на набережной, в условленном месте. За рулём «Жигулей» 1-й модели Чаки. Ещё двоих я знаю в лицо, видел в «Кабане». Трогаемся. Даррелл передаёт мне пластиковый пакетик с голубой таблеткой, с выдавленным на ней голубем. Я сую ему двадцатку. Едем, кажется, в сторону Лондона. По дороге начинаем спорить про выступление «Арсенала» в этом сезоне, потом про «спид-гараж». Все достаточно возбуждены в предвкушении потока приятных эмоций. Подъезжаем к каким-то заброшенным портовым сооружениям на берегу канала. Похоже на Брокли. Паркуем машину в сторонке, рядом с другими. Идём к пакгаузу. Вместе с доносящимися ритмами, начинает бешено учащаться сердцебиение. Накатывает волна радости. Мне нравится «спид-гараж» — в нём есть энергия «джангла», но он обладает более гладкими ритмами, под которые легче танцевать. Окунаемся в море звука, дымов и ритмично двигающихся человеческих тел. Моё тело само начинает скользить в такт музыке, танцевать вместе со всеми. Помещение забито довольно плотно. У многих в руках какие-то разноцветные светящиеся трубки, которыми они вертят в воздухе. Кто-то передаёт мне пластиковую бутыль воды. Я охлёбываю, морщусь и передаю дальше. Сильно отдаёт кетамином. Ди-джей с белыми дрейдами похож на шамана, а мы все — на ритуальное сборище наполненных магической силой язычников. Танцуется легко. Музыка во мне. А в музыке мне слышится сознание отчуждения скотного рынка, усталости от боли разочарований, страхов новых смертельных болезней, и, несмотря ни на что, желание вопреки всем невзгодам танцевать, веселиться до утра и улыбаться каждому встречному.
— Всё в порядке приятель?
— Всё в порядке, приятель!
Это типичное лондонское приветствие, сопровождаемое добродушной искренней ухмылкой, приобретает здесь новый глубокий смысл. В нём словно бы выражается торжество человеческой воли и свободолюбия над отчуждающим миром вещей и овеществлённых отношений. А может быть, я просто гоню под колёсами? Ха-ха-ха!
