Пока Милана зависает в ванне, ошиваюсь по кухне, пускаю колонку. Песня на тату. Наша. Сделала утро. Почти и не поругались, как удержать это равновесие.

Чайник щелчком отбрасывает кнопку. Делаю кофе. Себе черный. Милане с молоком и две ложки сахара. Кое-как рублю бутерброды. Скептически оглядываю корявых монстров. Да пох от души же.

— Выглядит жутко — комментирует через минуту эксперт.

— Хочешь, порежу на мелкие кусочки.

— Чтобы это исправить их проще в блендере смешать — садится, с опаской прикусывая ломтик — Ром, а тебе на работу не пора?

— Я перешел на фриланс… теперь мой дом офис — не тороплюсь развивать эту тему, потому что с ней всплывет и все остальное.

А вот именно в эту минуту, колыхать спокойное море никак нельзя. Взрывчатка моя в покое и улыбается. И это кайф. Такой, что хочется запаять в капсулу. Застыть в этой временной оболочке. А все вопросы на потом.

Их много, но нарушать эту шаткую гармонию оба не торопимся. Едим, перебрасываясь незначительными фразами. Общаемся. Не орем. И это через чур нормально. Не про нас. Но так наверно может быть. С ней.

— Ми давай…

Не успеваю закончить, телефон бьет как стекло мирную атмосферу. Мельком стреляю на экран. Олеся. Твою же… ну почему именно сейчас, переворачиваю стеклом вниз, чтобы не светануть абонета.

— Малыш, я на минуту… а потом продолжим — по глазам вижу, что момент разрушен, но и сбросить не могу. Если звонит, значит что-то с Артемом, других вариантов нет.

Лесь что случилось?

Эта фраза безжалостно убивает остатки наваждения. Жестко ударяет реальностью.

Как под копирку одна из тысячи историй. Он прячет телефон, виновато отводит глаза в сторону и уходит, разговаривать с женой в другую комнату.

Два часа был моим, а теперь пришло время вернуть его законной владелице. Больше не злюсь на Рому. Как-то неожиданно пришло осознание, что он такой же заложник внезапных чувств.

С меланхолией воспринимаю его возвращение. Знаю, что сейчас уйдет.

— Дела? — спрашиваю устало улыбаясь.

— Малыш, там очень серьезно. Прости… правда надо — извиняется, тревога лежит в складке над бровями. Пустой разговор, без обычной вспыльчивости. Вся эмоция, как высосана вакуумом. Нас не осталось.

— Иди — отпускаю …прощаюсь и даже принимаю это. Подходит и садится передо мной, целуя колени

— Не злишься — машу отрицательно, провожу пальцами по его губам — Прости, Ми..

— Ром, я понимаю — перебиваю, не хочу, чтобы сейчас врал.

— Спасибо — поднимается, скользит беглым поцелуем, легко касаясь век. Чуть дольше ласкает губы.

Поцелуй в глаза. Это к расставанию. Примета, символ. Никогда так не делал. Неизвестно, откуда берется это знание.

Провожаю взглядом, а потом подтягиваю колени, вжимаю губы в то место, где остывает его прощальный поцелуй.

Мне нужно быть сильной, за двоих и порвать наше незапланированное безумие. Сил остается только на одно дыхание. Не могу допустить, чтобы выбирал меня. Не должна.

Сначала возненавидит, а потом все поймет. Так правильно. Так надо. Нам нельзя. Мы разрушение. Боль.

Я могу соперничать с другой женщиной, но не с ребенком, который в своей детской невинности, несет в кармане ракушки папе, чтобы поделиться с ним радостью сокровищами.

А мы. Господи..

Выдыхаю и уже с отвращением к себе заливаюсь слезами.

Спустя полчаса, жидкость во мне заканчивается. Водой из-под крана смываю отеки с глаз и торможу процесс саморазрушения.

Все правильно. Решение, согласиться на предложение Трефа, твердо берет позицию. Если вчера это было спонтанное желание насолить Роме. То теперь острая необходимость, избавить нас обоих, от возможно самой главной ошибки в жизни. На чужом горе, своего счастья не построишь. Непреложная истина. Закон, который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах.

Еще два часа пялюсь в тупую передачу, в поисках внутренних резервов. Надо все таки начать этот день. Пережить вечер с хладнокровием, а завтра на бабушкином плече выплакать всю свою боль.

Зеркало беспощадно выдает мой бледный вид. Измученное лицо, темные круги под глазами и опухшие веки. Я должна быть собрана и невозмутима. Как будто, меня совсем не касается, и не трогает ситуация. И нет той толчковой вибрации от разрыва в сердце и всех артерий к нему прилегающих. Я спокойна и бездушна. Только так можно убедить. Никаких взрывов эмоций.

В распахнутое окно стараюсь дышать полной грудью. Мало. Нужно еще больше воздуха. Улица почти пустая, не считая редких прохожих. Я сейчас не готова поддерживать общение, даже формальное, на грани приветствия.

Слишком все внутри замкнуто. Теряю часть себя, как так получилось. Незаметно, быстро и… настолько много.

Что останется если исчезнет вселенная. Все верно пустота. Огромная размером с космос и затягиваться будет долго. Но я наверно это переживу.

Под тонким плащом тело непроизвольно сжимается от холода. Так легче. Физически отвлекает. На многолюдный проспект не тянет, и я углубляюсь к тропинке за гаражами, там через две дворовых арки заброшенный парк. И одиночество сейчас, как лекарство. Я должна привыкнуть к нему, сродниться.

Задушенный писк доносятся из полуразрушенной стены. Почти не думая, бросаюсь туда. Желто- красная курточка, капюшон накинутый на голову и маленький комочек сжавшийся в углу. Без особого замешательства в почти материнском порыве прижимаю к себе. Ребенок поднимает глаза, испугано всхлипывая и боже..

Я держу на руках Артема — Роминого сына. Господи..

— Что случилось боец? — копирую Ромины интонации, задающие смелость, чтобы немного успокоить.

— Фея, ты пришла меня спасти? — лепечет, растирая заплаканное и с пыльными потеками на щеках личико. Вздыхает, хватаясь руками за шею — Я к Ломе хотел и…

— Не плачь, мы пойдем к Роме — изумленно смотрит на меня, я попутно определяю, что они совсем не похожи. Напоминает, но кого-то другого. Может Олесю, ее я видела мельком и в шоке, так что почти не запомнила мелких деталей.

— А ты знаешь где он живет? — уже немного успокоившись, едет, подпрыгивая у меня на руках.

— Сейчас подключу поисковую магию и быстро найдем.

— Давай, а я ее увижу — уже с детским азартом включается в игру.

— А как? Она же внутри, мне нельзя ее всем показывать — смешно выпячивает губки, ложатся бантом и это очень умилительно — Меня арестуют за колдовство. Ты же этого не хочешь?

— Нет! Не показывай! Не надо! — пугается, цепляясь еще крепче, когда заходим в подъезд.

— Не буду. Расскажешь про свое большое путешествие — спрашиваю, усаживая на комод и снимая кроссовки. Доверчиво жмется, позволяя, высвободить из рукавов руки.

— Мама и Лома поругались. сильно. она нам не лазлешает, а я очень хочу — меня осеняет подозрение.

— Ты сбежал из детского сада?

— Ага — прикольно шмыгает розовой пипкой и деловито заявляет — Мы с ним одной клови.

Еще бы. Отношу Тему на кухню и отвлекаю плиткой шоколада, а сама беспрестанно набираю Роме. У него занято. Артем, от переживаний, начинает сонно моститься на стуле.

Переношу его в зал, и замотав как гусеничку с головой, качаю на руках, пока не засыпает. Только потом даю волю порыву самобичевания, со всей остротой колющих лезвий, стегающему меня. Вполне понятно из-за чего поссорились Рома с Олесей, и все это переносится на ребенка.

Иду в ванну, чтобы оттереть пятна с детской курточки, на бирке видна запись с номером телефона и адрес. Олеся наверно там с ума сходит, до Ромы я все еще не могу дозвониться.

Пара коротких гудков и встревоженное:

— Да! — Я нашла Темку… с ним все в порядке — называю свое местонахождение и просто сажусь, с щемящей пустой вглядываясь в невинное личико.

Сегодня все обошлось, волею случая. А что могло с ним произойти, даже подумать страшно.

Олеся приезжает через двадцать минут. В дичайшей тревоге, не разуваясь, бежит в зал и падая на коленки, держит слезы, ладонью прикрывая рот.