— Нет, — прошептала я, когда мои слезы дождем полились на лицо Мута.

В его глазах, когда они смотрели на меня, было так много всего: боль и ошеломляющее принятие своей судьбы, гордость за то, что он спас меня, и любовь, так много любви, что она хлынула из него и наполнила меня до краев.

Я не могла дышать, мои слабые легкие были наполнены дымом и слишком повреждены, чтобы справиться с дополнительным стрессом, но я сосредоточила всю свою энергию на том, чтобы сохранять ясную голову, чтобы я могла держать моего молчаливого героя в своих объятиях и смотреть ему в глаза, когда он умирал за меня.

— Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, — прохрипела я сквозь слезы, сквозь нехватку дыхания.

Он медленно моргнул и открыл рот, возможно, чтобы что-то сказать, но вместо этого из него потекла густая струйка крови.

Мои рыдания рикошетом прокатились по машине, как выстрелы на поляне.

— Люблю тебя, — снова сказала я, согнувшись пополам и прижавшись губами к его лицо, целуя его тяжелый лоб, его широкий лоб, его залитые кровью щеки и нос.

Его дыхание было слабым, настолько слабым, что я даже больше не слышала, как он борется за это. Я отстранилась ровно настолько, чтобы видеть его лицо, и наблюдала, как эти прекрасные карие глаза, более красноречивые, чем когда-либо были его губы, вспыхнули в последний раз и затем погасли.

Я закричала, как раненый зверь, так долго, низко и громко, что перед глазами у меня поплыли черные точки, а мои уставшие легкие не выдержали. Я потеряла сознание над все еще теплым мертвым телом Мута, прижавшись щекой к его щеке.

Зевс

Слава богу, что шел дождь.

Да, это соответствовало настроению, и это было хорошо. Лулу бы это понравилось.

Но что еще лучше, это скрывало тот факт, что мой взрослый сын плакал рядом со мной, утешая свою женщину и сестру. Я не винил его за то, что он плакал. Как я мог, когда я провел последние сорок восемь часов, истекая слезами, как сломанный гребаный кран?

Кроме того, я был чертовски благодарен, что у него хватило духу позаботиться о Кресс и Харли.

Я едва держал себя в руках.

Кратер в середине моей груди продолжал зиять, как пасть монстра, чтобы поглотить каждую унцию силы, которой я мог бы обладать при других обстоятельствах. Я не был ни отцом, ни президентом. Я едва был мужчиной, которого держали вместе три бутылки канадского виски и серьезная молитва.

Правильно, Зевс, блять, Гарро, президент самого безумного, крутого, блять, богатого мото-клуба в стране молился.

И он молился каждым атомом своей крошащейся черной души, чтобы Бог послал Лу обратно к нему.

Она еще не ушла, напомнил я себе в тринадцатитысячный раз. Она крепко цеплялась за жизнь, сражаясь так, как мог только мой маленький воин.

Врачи сказали, что у нее была ингаляционная травма, усугубленная ранее существовавшим состоянием ее легких из-за химиотерапии. В ее горле застряла толстая трубка, и они ввели ее в медицинскую кому, чтобы у ее тела был шанс на исцеление.

Мне не разрешали видеться с ней первые пять часов, пока я сидел в приемном покое больницы, кричал и требовал, чтобы меня впустили к моей девочке.

Они отказались.

Ей было семнадцать, и технически она все еще находилась под опекой своих родителей.

Итак, мне пришлось ждать пять часов, пока копы связались с Лафайеттами, а затем навестили Лу. Мэр свирепо смотрел на меня, когда приходил и уходил, но на его лице была настоящая гребаная паника и печаль, когда он ушел после часа посещения.

Это была паника, я застрял на большинстве.

Я уже в восьмой раз ругал гребаных медсестер и докторов за то, что они не пустили меня к Лу, когда рядом со мной появилась Филиппа Лафайетт.

На ней был розовый костюм с розовой лентой в волосах. Меня поразило, что она выглядела как более старая и печальная Лулу. Филиппа пыталась скрыть это за своей консервативной, уродливой одеждой и дерьмовой тонной жемчуга, но она была почти такой же сногсшибательной, как и ее дочь.

Слава богу, я добрался до Лу вовремя, чтобы остановить ее от превращения в свою фригидную сукину мать.

Женщина смотрела на меня долгую минуту. Наблюдала, как моя грудь вздымается от силы моей ярости, мои кулаки сжаты по бокам, а мои глаза, я знал это, были сумасшедшими. Я был зверем на конце его веревки, угрожая стать зеленым, как Халк, примерно через две гребаные секунды, если кто-нибудь не позволит мне увидеть Лу.

— Ты можешь войти, — сказала она таким мягким голосом, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать это, и она вздрогнула, когда я это сделал.

Ее губы сжались, и она прижала сумочку к груди, как щит.

— Я сказала, ты можешь войти и увидеть ее. Она бы этого хотела.

Я секунду моргал, глядя на нее, прежде чем решил наплевать на причины, по которым она изменила свое мнение.

— Внеси мое гребаное имя в список одобренных, — прорычал я, ворвавшись через холл в белую комнату, где был мой падший ангел.

С тех пор это был третий раз, когда я был вынужден покинуть ее постель, и единственный раз, когда это того стоило.

Мой брат Мут заслужил похороны, подобающие богам.

И мы отдавали это ему.

Каждый брат из каждого ордена Падших на западном побережье Северной Америки и в нашей соседней провинции Альберта был на кладбище церкви Первого Света. Они распространились почти так далеко, как мог видеть глаз, как стая воронов, и когда мы провели похоронную процессию по городу, казалось, что каждый житель у входа вышел посмотреть, как Падшие наводняют Главную улицу волной раскатистого грома.

Единственная семья была близка к глубокой ране в земле, куда опускали гроб, круг людей, связанных выбором вместо крови, которая всегда была и была раньше, проливали кровь друг за друга.

Копы бежали, как разболтанный забор из проволочной сетки, по периметру, окружая нас и наблюдая за таким количеством преступников в одном месте. Это была стандартная процедура для похорон МК когда копы лезли к нам в задницу, но я чертовски ненавидел то, что они были там сегодня, наблюдая, как они всегда делали, вместо того, чтобы делать. Единственное, на что они были чертовски хороши — это держать прессу на расстоянии.

— Зевс Гарро, я понимаю, вы хотели бы сказать несколько слов. — Пастор Лафайетт проводил церемонию. Это было дерьмово, но я уважал этого парня. Ему не нравился мой образ жизни, не нравилось, что его внучка жила такой же жизнью рядом со мной, но он все равно поддерживал меня, потому что это было то, чего она хотела.

Итак, он проводил церемонию для байкера и не заботился о том, что это было чертовски нетрадиционно.

Я протопал по грязи к микрофону рядом с пастором и завернулся в свое президентство, как в гребаный саван. Звук слез подчеркивал шум дождя, можно было видеть их следы на щеках как женщин, так и братьев. Это было не самое счастливое время для клуба. Потеря брата не случалась с основным уставом МС с тех пор, как я убил Крукса и непреднамеренно заварил всю эту кашу.

Я должен был быть сильным, быть Атласом, преклонившим одно колено с миром на своих плечах, поддерживать свою семью до тех пор, пока им это было нужно от меня.

Я глубоко вздохнул, подумал о Лу, чтобы придать мне сил, и начал.

— Интересно, сделали бы это те ублюдки, которые убили Мута, если бы они посмотрели фильм о его жизни. Они бы увидели заброшенного, обиженного ребенка с огромными карими глазами, более мудрого и одухотворенного, чем десять взрослых мужчин. Они бы увидели, как его характер растет в борьбе за то, чтобы быть другим, как он нашел признание в братстве, которое его воспитывало, и как он отдал себя телом и гребаной душой, чтобы вернуть это и многое другое. — Рыдания теперь были громче, в моих ушах и еще сильнее в горле. Черт, если бы я собирался плакать, но черт меня побери, если бы у меня когда-нибудь была для этого лучшая причина.