Мой байкер взревел, яростный звук, который разорвал воздух надвое и заставил некоторых из самых близких к нему людей остановиться даже посреди драки. Затем он начал двигаться, и я помню, как подумала, что для такого высокого мужчины он двигался быстро, потому что в мгновение ока он оказался передо мной, протягивая руку, чтобы притянуть меня ближе…

На было слишком поздно.

Потому что в ту секунду, когда его татуированные руки прижали меня к его груди, и он попытался бросить нас на землю, закручиваясь по спирали в отчаянной попытке действовать как человеческая броня для моего крошечного тела, выстрел, намного более громкий, чем остальные, взорвался в воздухе, и мучительная боль пронзила мое левое плечо, всего в нескольких дюймах от моего наполненного адреналином сердца.

Мы приземлились, и мучительная боль разгорелась ярче, когда мое плечо ударилось о тротуар, а мой байкер с болезненным кряхтением навалился на меня сверху.

Я моргнула сквозь слезы, навернувшиеся на глаза, пытаясь дышать, пытаясь пережить боль, пронзающую мою грудь, как место ядерного взрыва. Все, что я видела, был он. Его рука накрыла мою голову, одна ладонь у моего уха, когда он отстранился ровно настолько, чтобы заглянуть мне в лицо.

Это было то, что я запомнила больше всего, эта третья вещь, серебряные глаза Зевса Гарро, когда они смотрели на меня сверху вниз на церковной парковке, заполненной кровью и дымом, криками и всхлипами, но эти глаза были оазисом спокойствия, который заставил мое ослабевающее сердце биться ровнее.

— Я держу тебя, малышка, — сказал он голосом грубым и глубоким, как у любого монстра, в то время как он держал меня, как будто он был ангелом-хранителем. — Я держу тебя.

Я вцепилась крошечным кулачком в его пропитанную кровью рубашку и смотрела в глаза моего монстра-хранителя, пока не потеряла сознание.

Иногда сейчас я задаюсь вопросом, сделала бы я что-нибудь по-другому, даже если бы знала, что эта пуля пронзит мое маленькое тело, ломая кости и нежную молодую плоть, безвозвратно меняя ход моей жизни навсегда.

Всегда ответ — «нет».

Потому что это привело меня к нему.

Или, скорее, его ко мне.

Луиза

— Он сядет в тюрьму за это, — закричал мой папа из коридора.

Мы были в больнице. Я знала это, потому что проснулась в белой кровати в комнате с белыми стенами и белыми полами, и в мою руку были воткнуты белые трубки. Вокруг не было никаких громких звуков, ни крови, ни трупов, ни мужчин-байкеров, поэтому я знала, что все успокоилось и я в безопасности. По крайней мере, все успокоилось, кроме моего папы. Я никогда не видела его таким злым, потому что Лафайеты не должны были показывать другим о своих мысли и чувства.

Все в детской палате больницы Святой Екатерины знали, о чем мой папа думает прямо сейчас. Я проснулась с туманной головой, тупой болью в плече и от того, что он сказал много очень плохих слов. Это было пять минут назад, а он все еще не остановился.

— Бенджамин, ты устраиваешь сцену, — сказала моя мама.

— Я серьезно, Филиппа, — крикнул он прямо за моей слегка открытой дверью, — Этот кусок мрази хочет уйти от этого.

— Я понимаю ваши чувства, мистер Лафайетт, и я могу вас заверить, что Зевс Гарро сядет в тюрьму за свои преступления, — штатный сержант колебался,

— Но у него есть все шансы на смягчение приговора и досрочное освобождение за спасение вашей дочери.

— Он не спас её! — папа опустился, — Это из-за него моя дочь накачана наркотиками и лежит поврежденная на гребаной больничной койке. Именно благодаря ему «Въезд» известен, как родной город жестокой мотоциклетной банды, торгующей наркотиками. Нам чертовски повезло, что водная недвижимость в провинции имеет цену, а рейтинг нашего образования так высок, иначе никто бы здесь никогда не жил. И знаешь почему, Гарольд? Из-за гребаного Зевса Гарро.

О, нет.

Ни за что.

Мой папа не собрался отравить моего байкера в тюрьму. Я не очень понимала, о чем он говорит, кроме того, что наркотики — это плохо, как и насилие, но я знала, что мой спаситель-байкер не был плохим человеком. Плохие мужчины просто так не бросаются на семилетних девочек, чтобы получить за них пулю.

Я была маленькой, но не глупой.

— Папа, — закричала я, но мой голос был слабым.

— Если бы вы послушали, что я вам говорю, Бенджамин, — снова попытался старший сержант Дэннер, — Говорю вам, Гарро за это сядет. Он убил человека на глазах у моих долбаных офицеров, выстрелил ему прямо в чертову голову, прежде чем мы успели оценить ситуацию. Он сядет. Я также говорю вам, что человек, которому он выстрелил в голову, был человеком, который всадил пулю в вашу дочь, ту же самую пулю, которая прошла через грудь самого Гарро, прежде чем попасть ей в грудь. Вы хотите поговорить о том, какой ущерб могла бы причинить эта пуля, если бы не потеряла скорость, пройдя сначала через этого человека?

После этого мой папа замолчал.

— Бенджамин, — сказала моя мама своим особенно мягким голосом, который заставляет его слушать её, — Он заслуживает того, чтобы сесть в тюрьму, но подумай о положительных сторонах. Если бы Луиза не пострадала, мы бы не знали, что с ней что-то не так.

У меня заложило уши, когда я услышала это, но не удивилась. Я уже давно болела, хотя никто не верил мне, когда я говорила, что чувствую себя плохо, потому что у меня не было насморка или чего-то подобного.

— Мы еще ничего не знаем, Филиппа, — сурово сказал ей папа.

— Да. Врачи обеспокоены, дорогой. Ей потребовалось слишком много времени, чтобы остановить кровотечение, она потеряла сознание на два дня. Это ненормально. И еще тот факт, что она жалуется на боль уже несколько месяцев…

— Она ищет внимания, Филиппа, вот и все.

— Независимо от того, так это или нет, врачи проводят тесты, и все это выглядит не очень хорошо.

— Опять упрямишься, да, сынок? — хриплый старческий голос дедушки донесся до меня через дверь, и я машинально выпрямилась на кровати.

Дедушка был строгим, но в то же время он был очень добр ко мне и всегда дарил мне леденцы, если я правильно читала отрывки из Библии.

— Даже ты не можешь найти отпущение грехов для Зевса Гарро, папа, — сказал мой папа.

— Может быть, и нет, но я могу найти его для него в этой ситуации. Если бы не этот случай, сколько времени тебе понадобилось бы, чтобы понять, что Луиза серьёзно больна. Я говорил это один раз, скажу и сто раз: если кто-то не такой, каким ты хочешь его видеть, это не значит, что он не способен на добро.

Мой папа фыркнул.

— Я не буду благодарить преступника за спасение моей дочери, и он даже не спас её! Она лежит в больничной койке с пулевым ранением в плечо! Неужели я единственный здравомыслящий человек здесь, который видит, какое чудовище этот человек? Ему даже нельзя позволить отдыхать в одной больнице с моей дочерью после того, что он и его банда сделали.

— Бенджамин, хватит, — сказала моя мама, — Люди могут услышать тебя. Подумай, что они могут сказать?

— Нет, ты права. Нам нужно все правильно обставить, а я сейчас слишком взбешен, чтобы думать здраво. Мы поедем домой и обсудим, что сказать прессе. Гарольд, я не хочу, чтобы эти стервятники пытались добраться до моей дочери. Бог знает, что она им скажет.

— Бенджамин, — мой дедушка хмыкнул, — Она всего лишь девочка.

— Девочка, которой нужно повзрослеть. Что она делала, убегая от родителей и врываясь в драку, уму непостижимо.

Их голоса стихли, когда они шли по коридору прочь от моей комнаты. Я лежала неподвижно, хотя у меня болела рука, потому что всякий раз, когда родители вызывали у меня желание плакать, я говорила себе: «Не шевелись и успокойся.».