— Отлично, ты, блять. Это тоже касается девушки, — уступил я.

Как раз в этот момент девушка, о которой шла речь, вернулась в бар, пройдясь среди теперь пустых столов, собирая использованную стеклянную посуду и пустые бутылки. У меня пересохло в горле при виде этих соблазнительных длинных ног в этих крошечных черных шортиках, толстого клина темно-коричневой кожи между низким подъемом подола и краем ее тонкого белого укороченного топа. Не мог сказать, был ли на ней лифчик, но было ясно, что она вышла на улицу, чтобы оправиться от шока, потому что ее маленькие твердые соски были видны с другого конца комнаты, где я сидел и наблюдал за ней.

Я облизнул губы при мысли об этих сладких кончиках между моими зубами. Я подумал, что ей понравится грубость. Моя Лу была вспыльчивой, и я знал, что она отдаст все, что у нее есть в постели.

Блять.

Что, черт возьми, со мной было не так?

Я практически растил эту девочку с тех пор, как ей исполнилось семь лет. Я мог говорить себе до посинения, что на самом деле не видел, как она росла, что в один момент она была маленькой девочкой, а в следующий — взрослой женщиной — чертовски прекрасной женщиной, но все равно это было серьезно испорчено.

Это был еще более серьезный пиздец, потому что мне было все равно. Я хотел ее. Я хотел ее сильнее, чем когда-либо хотел чего-либо в своей жизни, даже своего первого Харлея, который я приберег для старта, когда мне было восемь лет и я впервые увидел мотоцикл в одном из автомобильных журналов моего дяди. Меня не волновало, что она была маленькой девочкой. Если быть честным, это было чертовски сексуально, что она была такой молодой, такой свежей, как пустая стена перед художником-граффитистом, я хотел обмазать ее краской, нарисовать ее в анархии.

Я хотел быть тем, кто трахнет ее в тот первый раз, ее кровь на моем члене и ее крики у меня во рту, когда я заявлял на нее права.

Единственная проблема, на мой взгляд, заключалась в следующем.

Я бы оставил ее себе.

Знал себя достаточно хорошо, чтобы знать правду. Я был монстром, черт возьми, это точно. Насилие было для меня второй натурой. Жадность была инстинктом, который я не хотел обуздывать. Беззаконие было моим кодексом, а братство — моим гимном.

Я не верил в правила, кроме тех, которые я решил установить для других.

И в течение последних двадцати лет моей жизни моя религия была двоякой.

Падшие и мои дети.

В какой-то момент я причислил Лу к «моим детям».

Я понимал, что мне нужно поскорее избавиться от нее, иначе я был бы серьезно больным ублюдком.

Но к чему это привело ее?

Я подергал себя за бороду, наблюдая, как ее бедра покачиваются между столиками, как она смеется над парнем, который бросил ей пустую бутылку, когда я думал о том, как хорошо было бы придушить этого парня голыми руками и почувствовать, как его жизнь покидает его под моими пальцами.

— Ты в полной заднице, — сказал Бат, качая головой. — Единственное, что удерживало тебя подальше от нее, это то, что мы, братья, положили на нее глаз, теперь этого недостаточно. Ты видел ее, наблюдал за ней слишком долго. Ты хищник, если я когда-нибудь, блять, видел такого, Зи, ты не из тех, кто будет сидеть сложа руки и отказывать себе в добыче.

Я был готов согласиться с ним. Сказать “к черту это”, подскочить к Лу, перекинуть ее через плечо и отвести к ближайшей стене, чтобы я мог приколоть ее, как хорошенькую маленькую бабочку, и поступить с ней по-своему безжалостно.

— Черт, Зевс, — хрипло крикнул Блэкджек, врываясь в двери с Новой, Лабораторной Крысой и Священником за спиной. — Черт возьми, чувак, склад на Джексон в гребаном огне.

Склад на Джексон. Один из тринадцати складов, которые мы использовали для хранения наших партий первоклассной марихуаны.

— Черт, — выругался я одновременно с Батом.

Но я не просто ругался из-за потенциальной потери почти тридцати граммов травки.

Я ругался, потому что Блэкджек только что напомнил мне о главной причине держаться подальше от Лу.

Она уже достаточно натерпелась за свою короткую жизнь. Ей не нужен был убийца мужчин, торговец наркотиками, втягивающий ее в пучину разврата. Ей было лучше на мелководье, она играла в wicked и выглядела при этом как лакомый кусочек.

В основном я бы держался подальше. Я ни за что не оставлял ее на произвол судьбы, не тогда, когда она действовала на задворках моего мира, но я бы охранял ее, как делал всегда.

Никакого контакта.

Строго как сторож.

Никаких эмоций.

Только расчет.

Никакого секса.

Ни одного гребаного поцелуя.

Даже не думай об этом.

Даже когда я поклялся себе в этом, я заметил, как она наклонилась над табуреткой, чтобы поднять что-то с пола, и отметил идеальную форму спелого персика этой задницы, подумал о моем члене, зажатом между каждой щекой, плачущем на ее коже, когда я кончил на нее и отметил ее как свою..

И я понял, что мне крышка.

Луиза

Он игнорировал меня.

Мото-Клуб Падшие официально владел «Лотосом» в течение трех недель, и братья постоянно были рядом. Они убирали старую, покрытую пятнами обивку, потрескавшийся линолеум на полу и покосившуюся сцену, чтобы заменить все это новыми, чертовски крутыми вещами. Кабинки теперь были обиты черным бархатом с глянцевыми кроваво-красными столами, бар был сделан из граненых секций зеркального стекла, так что оно сверкало под светом ламп и отражало искаженные образы девушек, танцующих на новой массивной и значительно улучшенной главной сцене, а также на трех сценах поменьше среди сидений на полу. У нас был первоклассный ликер за стойкой, три новые танцовщицы, которые были настолько сексуальны, что даже я пускал на них слюни, и менеджер по имени Майя, которая была крепкой, как гвоздь, но в то же время чертовски крутой.

Все это было хорошо — на самом деле здорово, — потому что я хотела, чтобы «Лотос» преуспел, и когда мы вновь открылись после двух недель ремонта, там уже была куча дел. Это были хорошие люди — возбужденные мужчины с наличными в кошельках и одиночеством в глазах, а также мальчишники и девичники как с правильной стороны треков, так и с неправильной.

И Майя, я ей нравилась.

Я нервничала, хотя и пыталась скрыть это за своим обычным нахальным презрением, когда она подошла к нескольким служащим, пока я была за стойкой. Она так долго пристально смотрела на меня жесткими, мудрыми глазами, что я начала потеть.

Потом она сказала:

— Милые сережки, где ты их взял? Я искала такие перья целую вечность, и все безуспешно. Ты расскажешь мне свои секреты, и я дам тебе ночную смену в баре в пятницу.

Итак, я сказала ей, где я взяла серьги, и мы пошли вместе в пятницу днем перед моей сменой, чтобы купить ей пару. Она была холодной, но по-матерински заботливой. Это было странное сочетание, но оно сработало для меня, потому что моя мать не была ни тем, ни другим.

Жизнь Лулу была отличной, если не считать одной вещи.

Зевс, наконец, был везде, и он был нигде.

Он был в клубе почти каждую ночь, устраивая суд в той же кабинке, что и в первую ночь, когда он появился, как какой-то бог подземного мира, заключающий сделки со смертными. Байкеры, бизнесмены в элегантных костюмах с прилизанными волосами и случайные гражданские лица приходили поговорить с ним, и при каждом общении было ясно, что Зевс был единственным, кто контролировал ситуацию.

Он сидел в глубокой тени, красные и синие неоновые огни резали его грубо скроенное лицо еще более резкими линиями. Его огромные размеры казались увеличенными темнотой, его буйными каштаново-золотыми волосами и толстыми линиями черных чернил, превращающими его темную кожу в крылья падшего ангела. В его позе была небрежность, когда он сидел с прямой спиной и раскинутыми руками, но его огромные руки всегда были небрежно выставлены напоказ, как у человека, который положил пистолет на стол, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Они были его оружием, огромным, данным Богом оружием абсолютной жестокости и силы, и каждый, кто смотрел на них, знал это.