Тихо похрустывали опавшие листья под ногами. У березы Колотов нагнулся, чтобы сорвать ветку с багрово-черной неведомой ягодой, и в это время над лесом разнеслись далекие унылые звуки. Он выпрямился. В низком небе изящным изгибающимся клином летели птицы.

— Журавли, что ли? — спросил Колотов.

— Журавли, — ответил Саруханов.

Запрокинув голову, Колотов проследил за ними. Мгновение — и клин скрылся в серой мгле неба, только еще слышалось далекое курлыканье.

— Полетели до дома.

— Что? — очнулся Колотов.

Саруханов показал рукой в небо:

— Я говорю: полетели домой…

— А где у них дом?

— В теплых краях, должно.

Синий тонкий дымок струился от сигарет, Колотов не спеша затягивался, какое-то внутреннее чувство подсказывало ему: надо побыть наедине со старшим сержантом, поговорить о посторонних делах — не о взводе, а о чем-то другом, и тоже близком.

— А ваш дом далеко?

— В Москве.

— В отпуске были?

— Нет. Летом можно было поехать, да прошляпил, не проявил активности.

— Чего же так?

— Так получилось! — Саруханов блеснул глазами и отвернулся.

— Может, теперь получится? — спросил Колотов.

— Да чего уж теперь! — Саруханов глянул куда-то поверх кустов. — Какой уж там отпуск! В мае — срок.

— В мае? — переспросил Колотов и качнул головой. — Действительно, осталось немного.

Он замолчал, поглядев вперед, на пологие холмы, на низкорослый кустарник, который начал почти незаметно для глаза отчетливо прорисовываться. Небо светлело, налетел ветерок, и Колотов глотнул этого ветерка, подумав снова о необъятности Родины, о том, что холмистое пространство перед ним — это теперь его дом, боевая позиция взвода. Резким, профессиональным взглядом он обежал зубчатые выступы траншей, вырытых по склону с расчетом на внезапный ядерный удар «противника», и остался доволен своим земляным хозяйством.

Цепочка солдат в касках, с автоматами в руках заняла окопы справа и слева. Рота, развернутая в цепь, сосредоточилась у подножия высоты 36,8 в ожидании сигнала к атаке.

«Главное, чтобы рывок был стремительный, четкий… — подумал Колотов. — Как ловко, бывало, совершал бросок из окопа курсантский взвод».

Колотов оглянулся и увидел шагах в пятнадцати от себя капитана Богачева. Он стоял позади и держал в руке флажок. Взгляд его был устремлен куда-то далеко вперед, и создавалось впечатление, будто капитан Богачев ждал оттуда сигнала, чтобы, приняв этот сигнал, дать команду всей роте.

Колотов всегда с особым чувством отсчитывал эти секунды перед атакой — еще в годы пребывания в училище, на тактико-строевых занятиях, он испытывал особое волнение, когда звучала команда: «Приготовиться к атаке!» Ему не довелось быть на войне, он только слышал о ней от отца, видел ее в кинофильмах, читал в книгах. Но вот раздавалась команда: «Приготовиться к атаке!» — и какое-то извечное, жившее в нем, по-видимому, с рождения чувство близости, родства с теми, кто поднимался в атаку и брал приступом днепровский плацдарм, кто шел на Зееловские высоты, форсировал Вислу, — это чувство обострялось в нем с невиданной силой, вызывая жаркий холодок в груди. Да, он, конечно, знал: атака учебная, даже артподготовки не будет — их задача в максимально короткий срок достичь рубежа на взгорке. Достичь по всем правилам современной военной науки.

Где-то слева раздался глухой хлопок — разбрызгивая вокруг блестящую пыль, ракета описала дугу.

— Вперед! — крикнул Колотов, с удовольствием отмечая про себя, что цепь солдат его взвода дружно развернулась в боевой порядок.

Короткими очередями застрочили пулеметы.

— Вперед! Вперед! — опять прокричал Колотов и, выпрыгнув из окопа, побежал по кочковатой сырой земле.

Минута, вторая, третья…

— Ура! Ура!

Мелькали впереди и сбоку каски солдат, спешно устанавливавших пулемет. Интервалы между солдатами то сокращались, то увеличивались. Иногда кто-то отставал, и до ушей Колотова доносился голос Саруханова, подбадривавшего или сердито упрекавшего отставших. Колотов невольно подумал: сколько пройдет времени, пока он так же, как и старший сержант, будет знать людей своего взвода? И как это сделать лучше и быстрее.

— Ура! Ура! — кричали по фронту.

Колотов бежал вместе со всеми, изредка поглядывая назад и влево, где следом за цепью солдат шел капитан Богачев. И вдруг сердце его тревожно забилось, сухо стало во рту. Позади Богачева, в двадцати метрах от него, шагал отец — те же слегка сутуловатые плечи, тот же твердый и резкий поворот головы, грузноватая от старости походка. Отец будто догонял ушедшую вперед цепочку солдат. Колотов на мгновение застыл, вглядываясь до боли в глазах. Но мираж уже исчез. Позади Богачева шагали два человека, и одного из них Колотов узнал: это был полковник Клюев.

Тут же разнеслась команда: «Приготовить гранаты!»

Напряженная минута. Колотов теперь в одной линии с солдатами, зорко глядит вправо и влево. Солдаты действуют четко, быстро.

Последние метры. Темп нарастал. Шаг! Второй! Третий! Руки отведены для взмаха…

— Ура!

И неизвестно откуда взявшаяся неподвластная Колотову сила вдруг приблизила к нему все, за чем он еще несколько минут наблюдал как бы со стороны: и окоп, и равнину впереди с кустарником на взгорке, и солдат, напружинившихся в броске…

Жернаков оказался прав, когда говорил, что предстоит обычное дело. Была дана команда отойти на исходные. Хмуро-сосредоточенный, напряженный, мокрый, Колотов шагал к окопам. Взвод вступил в знакомый березнячок. Солдаты приглушенно переговаривались между собой, и так же приглушенно шелестела листва на кронах деревьев. Ветра не было, но березы шелестели, и Колотов слушал этот шелест, чувствуя, как прерываются мысли и затухает возбуждение после атаки. Время будто остановилось для него. И сам он вдруг потерял ощущение конкретности окружающего — он находился тут, в молодом березняке, у высоты 36,8, над головой его висело низкое дождливое небо, а в глаза ему светил далекий апрель. И шелестящие березы будто неторопливо повторяли давнее, и сам он оказался неожиданно у окна в городской квартире и глядел на затихающую городскую улицу, а за солдатской цепью мелькнули до боли знакомые сутуловатые плечи отца…

Оглянувшись, Колотов понял, что солдаты изготовились к новому броску, что никакого апреля нет, а на сырую землю с березовой листвы падает мелкий, противный дождь — вот откуда это шелестение кроны, — и равнина впереди подернулась седым туманом, как в измороси. Между деревьями причудливо поблескивал полосатый борт бронетранспортера, от земли тянуло волглой сыростью, чавкала под ногами грязь. Сердитыми голосами перекликались сержанты. Новая атака, новая атака…

— Надо же, как похож на отца, — пробормотал Колотов, вспоминая недавний мираж, и вздохнул. — Как во сне…

В ту памятную весну апрель был теплым и солнечным. Вековые липы на набережной распускали свои немыслимо пахучие почки, разнося вокруг дурманяще-пряный аромат. Лучи солнца били в окно, однако Сергей Колотов старался не видеть, не замечать их: с утра до полуночи он просиживал за учебниками, готовясь к последним школьным экзаменам. Школьные экзамены на аттестат — это первая зарубка той теплой весны. А вторая — отец.

В конце апреля выписался из больницы отец, который находился там с середины марта. Однако возвращение отца домой отнюдь не означало, что он выздоровел. По-прежнему он почти не вставал с дивана и часто, отчаянно задыхаясь, кашлял. Мать, возвратившись вечером с работы, ходила с темными кругами под глазами от бессонных ночей, хотя старалась говорить бодрым, громким голосом, который еще больше усугублял тревожное настроение.

Сергей продолжал свои ежедневные занятия. У них была лишь одна, хоть и большая, комната. Прерывистый, с хрипотцой, кашель отца за спиной часто заставлял Сергея прочитывать по пять-шесть раз одну и ту же страницу учебника. Знакомые формулы и старые задачи, которые раньше легко решал, сейчас казались хитроумными ребусами. Иногда Сергей просто не мог сказать, о чем он только что прочитал на той или иной странице: мысли его витали в тот момент непонятно где. В редкие же часы тишины и покоя, которые наступали у отца после приема сильного лекарства, Сергей вдруг ловил на себе его пристальный и кажущийся очень собранным взгляд; отец как бы спрашивал сына о чем-то очень важном, решающем. Сергей часто ощущал на себе этот взгляд, но всегда делал вид, будто ничего не замечает.