Но на этом не остановился Газаев. Он, как и Никонов, заговорил о характере самого Жернакова. Кто ближе солдату, как не командир взвода! Жернаков держится с ребятами суховато. Общается больше с сержантами, через них руководит. Недавно взвод нес караульную службу. Солдаты обижались. Невесело, говорят, у нас. Лейтенант в караульном помещении взял книжку на английском языке (образованный Жернаков офицер, кто же об этом не знает!), уединился и все свободное время просидел за книгой. Бодрствующая смена, значит, сама по себе, лейтенант сам по себе. Сунулся кто-то из солдат к командиру с вопросом — тот ответил сухо, послал к Гребенюку. И все. Пустяковый случай, а характеризует.

Под конец своей речи Жора Газаев сделал вывод: любить надо солдата, быть ближе к нему, а разными конфетными сладостями вроде отпуска прельщать ни к чему — унижает это. А если действительно человек добился успеха, заслужил по-настоящему, а не факир на час — тогда ему и поощрение. Тогда это для всех будет радость.

И снова в комнате была тишина. Не только от того, что было сказано, но и от того — кем. Прапорщик Жора Газаев — начальник мастерских, улыбчивый парень, которого привыкли видеть в комбинезоне около машин, — не из разговорчивых. На собраниях и не помнят, чтобы он выступал. Да от него порой слова не добьешься. И вдруг такая речь. Вот тебе и Жора Газаев! А еще говорили, будто глаза у него, кроме болтиков да гаечек, ничего не видят. Все разглядел. Во всем разобрался.

Председательствующий Роговик спросил: «Кто еще желает выступить?» Капитан Богачев посмотрел вокруг: похоже, ему теперь надо брать слово. Без его выступления не обойдется собрание. Значит, надо будет отвечать на поставленные вопросы, хотя они и не были обращены непосредственно к нему. Отвечать надо — от этого не уйдешь. Богачев нахмурился, соображая, как лучше, как спокойнее начать такой разговор, и уже приподнялся, чтобы попросить у председательствующего слова. Но его опередил Варганов.

Его голос прозвучал в комнате молодо и как-то даже весело:

— Разрешите мне, товарищ Роговик!

Богачев взглянул исподлобья на Варганова и тут же отвел глаза в сторону.

Конечно, замполиту полагается выступить на таком собрании, нельзя не выступить, тем более что говорить ему будет сейчас легко: долгое время отсутствовал, в роте из-за болезни, о многом не знал, не догадывался. Может вообще причесать командира роты, чтобы в будущем был покладистее.

— Обсуждение отчета лейтенанта Жернакова проходит у нас, на мой взгляд, по-деловому, — начал Варганов. — Заинтересованно. Откровенно. И товарищу Жернакову, и всем нам, коммунистам роты, есть над чем подумать. Срывы, о которых здесь говорилось, не случайны, они результат ослабления нашего влияния, ослабления воспитательной работы. Элементы делячества — это острый сигнал, мимо которого нельзя пройти, это чуждые нашей работе методы, по ним следует бить, их необходимо выжигать каленым железом. Что произошло с Жернаковым? Мне кажется, ответить на этот вопрос однозначно нельзя. Надо коллективно помочь Жернакову разобраться в том, чего он действительно не понимает, и строго спросить с него за явные нарушения. Надо отмести несущественное, наносное, что уводит в сторону, и обратить внимание на существенное.

Богачев поднял глаза. Откуда берется в человеке умение вносить спокойствие и ясность? Или это заложено природой в характере?

Четыре года назад он, Богачев, приехал сюда, в далекий военный городок, и принял роту. Четыре года — срок немалый. Весной и осенью приходили ежегодно новобранцы и уходили закончившие службу. Среди них встречались трудные парни, с которыми пришлось попортить много крови и нервов. Иные так и уходили, отслужив, трудными. Но чувства ошибки или промаха Богачев не испытывал. Он не успевал подумать об этом. Жизнь мчалась вперед, и перед ним вставала новая цель, приходили новые люди, которые требовали к себе внимания, а старое как-то само собой забывалось и не будоражило.

Варганов был не такой. Он всегда тяжело переживал, если события опережали его и что-то не удавалось, если не успевал довести до конца начатое. Он сокрушался в таких случаях, думая о будущем трудных парней. И была бы его воля, он, пожалуй, задерживал бы в роте тех, кто отстал или слишком медленно продвигался в своем человеческом, гражданственном становлении. Варганов был прирожденный воспитатель, любивший свое дело до самозабвения, он был одержим мечтой о человеке, гармонично сочетающем в себе мужество, нежность, силу, ответственность. И никакие ошибки, никакие промахи и горчайшие разочарования не могли поколебать его надежд. Он был до краев заполнен своей верой в человеческое добро.

Сейчас Варганов верил в Жернакова.

— Что характеризует каждого человека? Дело, дело…

И Варганов рассказывал о первом взводе. На минувших недавно учениях — а учения — это бой! — какие задачи выполнял первый взвод? Труднейшие. Кого не щадили, бросая с фланга на фланг, заставляя нести двойную нагрузку? Первый взвод. Справился он тогда со своей задачей? Справился. Благодарность от командования получена заслуженно? Да. Значит, боеспособная единица? Боеспособная.

Вот так, спокойно, вносил Варганов ясность в положение дел. Нарушения, ошибки — были. Да мы и собрались здесь, чтобы указать на просчеты, помочь изжить их. Человек — живой организм. Нельзя видеть только одну сторону и закрывать глаза на другую. И у Жернакова не одни только ошибки да недостатки. Есть кое-что и другое…

— По поводу разговора о поощрениях, — сказал Варганов. — Это острый сигнал. Тут налицо деляческий подход к решению важных вопросов нашей жизни. За это надо строго спросить с Жернакова. Однако намеки на то, что командир роты чуть ли не способствовал этому, я отметаю…

Богачев прищурился, чувствуя, как жар заливает его щеки. Вот он, его черед. Варганов еще продолжал говорить, но Богачев уже не слушал. Ему вдруг вспомнился запах солнца на крутом волжском откосе. Узкая тропинка, бегущая с косогора. «Нет оснований для наказаний», — завертелась в голове глупая фраза. Если выступил Варганов, то не обязательно держать речь ему. Запах солнца и извилистая тропинка, терявшаяся в блеске воды. Хорошо, когда они светят… Можно, конечно, промолчать, хотя будут недоуменные, а то и насмешливые взгляды: струсил, подумают, командир роты… Но все постепенно забудется. Все в жизни, в конце концов, уходит из памяти, заслоняясь другими, более важными событиями. У него будет новая должность. Работа (а он умеет работать, умеет выложиться) обладает способностью сглаживать прошлые промахи. У кого их не было. Есть даже поговорка: «Кто старое вспомянет, тому глаз вон». Варганов сказал все, он даже похвалил Жернакова, заставив взглянуть на него иначе. Правильно сделал. Молодец Варганов! Командиру роты теперь добавить нечего, да и ни к чему, пожалуй. Он (Зеленцов, конечно, знает об этом) уже отрезанный ломоть. Его рота — уже как бы и не его. Его офицеры — также не его. Жернаков — способный человек, только очень торопится. И Никонов, и этот новенький тоже отличный парень, хотя и с заскоками, — Колотов. Его офицеры — уже как бы не его. Странно об этом думать, хотя это так. Жернаков все же беспокоит. Что будет с Жернаковым после собрания? О чем он сейчас думает? Опустил голову и думает… Может, ждет? Чего ждет? Ах, добрый неугомонный Варганов, спасибо за веру, за высоту взглядов! Нельзя, чтобы ты ошибся… Как хорошо бывало смотреть с высоты волжского откоса…

Богачев встал.

— Здесь говорили правильно. Не один Жернаков виноват в том, что во взводе сложилась такая обстановка… Ему создавались условия…

Поглядел сухо в широко раскрытые глаза Варганова и, отвернувшись, добавил безжалостно:

— Я в первую голову виноват во всем. Я создавал условия. Я обеспечивал отпуска…

В ротах прозвучал отбой.

Колотов, надевая шинель, увидел рядом Саруханова.

— Я провожу вас, товарищ лейтенант?

— Хорошо, — ответил Колотов. Его, правда, смущало позднее время. Но он чувствовал, что Саруханову необходимо сейчас поговорить с ним.