И вот этот рубеж подступил. Колотов резко прокричал, будто выдохнул из себя:

— Броском, марш!

Солдаты рывком устремились вперед, то пригибаясь, то совершая зигзагообразный маневр, который как бы помогал им избежать встречных выстрелов. Быстрый топот ног, тяжелое дыхание, разгоряченные потные лица. Сплошной темной стеной виднелся впереди лес — на подступах к нему лежала холмистая, изрезанная пологими ложбинами равнина. Едва взвод поднимался из ложбины на другую сторону, как снова звучала команда Колотова:

— Вперед! Вперед!

Еще спустились в одну ложбину. Лес был совсем близко. По склону тянулся мелкий кустарник. Колотов остановился, сдвинул каску на затылок, вытер тыльной стороной ладони пот. Оглядел солдат. Сплюнул в кустарник, сказал:

— Ну как, Илюшечкин? Как атака?

Илюшечкин, кирпично-красный, с мокрым от пота лицом, облизнул губы, улыбнулся.

— Перекурить бы, — сказал он, отряхивая налипшую на шинель траву.

— Рано, — ответил Колотов и приказал повторить атаку.

И снова щелчки затворов, и стук солдатских каблуков по затвердевшей земле, и беспощадно-грозное: «Вперед! Вперед!»

Потом они расстелили на взгорке плащ-накидки и присели на отдых. В осеннем, настоянном травами и сыростью воздухе запахло табачным дымом. Белые облака плыли в вышине — спокойные и бесконечные в своем движении. Любил Колотов глядеть на облака.

Рядом сидели, курили солдаты. Кто-то крякнул, кто-то сплюнул, кто-то повертел в руках автоматом, соскабливая налипшую грязь. Разговор не клеился — устали. Искоса быстро поглядывали на лейтенанта: загонял их сегодня.

— Товарищ Наумов, чего такой скучный? В чем дело? — нарушил тишину Саруханов.

Угловатый, с широкими скулами Наумов сморщил лоб.

— Я не скучный, товарищ старший сержант. Я как обычно. — Он покосился на Саруханова.

— Ну, как обычно! Это неправда. Обычно ты веселый. Может, очень устал?

— Нет, ничего, — сказал Наумов.

— Ну тогда повесели нас. Расскажи, как красил ванную комнату.

— Да ведь вы слышали, — буркнул Наумов, пожав удивленно плечами.

— Кто слышал, а кто — нет! — вставил громко Илюшечкин. — Я, к примеру, не слышал.

— Как же не слышал! — нахмурился Наумов. — Я же, помню, при тебе говорил…

— Да чего ты споришь, как торговец, — вмешался в разговор Гаврилов. — Тебя просят… Расскажи. Вон лейтенант не слышал.

Колотов уже понял, что историю с ванной комнатой во взводе знают все, кроме него. Что Саруханов, видимо, и разговор затеял, чтобы растормошить немного ребят, а заодно и его, лейтенанта, познакомить с историей о ванной комнате.

Наумов, однако, не знал, как ему поступить. Морща лоб, он взглянул на Колотова.

— Расскажите, если вам не трудно, — попросил лейтенант.

Кто-то притянул Наумова за руку и заставил сесть поближе. И Наумов сел. Солдаты сдвинулись вокруг, лица зацвели улыбками, все стали ждать.

— Так было дело, — зажмурив глаза, начал Наумов. — Двадцатого мая прошлого года…

— Число помнит! — взвизгнул Илюшечкин, но его тут же оборвали.

— Продолжай, Наумов.

— Двадцатого числа пришла ко мне одна гражданка и попросила выкрасить ванную, кухню и туалет. Материал, сказала, будет ее и все такое прочее… Кухня большая, хорошая, шкафы по стене с посудой…

— Ладно ты про кухню, — опять вмешался Илюшечкин. — Давай про ванную.

— Если еще заикнешься, встанешь вон туда, — сказал сержант Гусев, доглядев сердито на Илюшечкина. — Продолжай, Наумов.

Наумов рассказал про свою работу в бригаде маляров-отделочников, про то, как его там уважали и почему именно его захотела заполучить в качестве мастера та гражданка.

— Значит, так, говорит, сделай, чтобы кругом было весело. Какую хочешь краску бери, какой хочешь тон подбирай, только чтобы весело было.

Самое интересное в этой истории, как понял Колотов, было впереди, и поэтому Наумова все время подталкивали, торопили. Но он, пока не рассказал, какой тон был подобран на кухне, какой бордюр он вывел в прихожей, как выбрал краску для туалета, не захотел, видимо, приступать к главному. Более того, проинформировав в деталях про кухню, туалет, прихожую, он вдруг замолк. Повернулся в сторону леса и стал смотреть туда, будто что-то интересное увидел. Все, однако, ждали продолжения рассказа.

— Ну, а дальше? — не вытерпел опять Гаврилов.

Наумов поднял высоко голову и сказал:

— Плохо дальше. Плохая хозяйка попалась.

— Почему?

— Переделать велела.

— Где?

— В ванной комнате.

— Почему?

— Лебедей велела закрасить.

— Каких лебедей?

— Которых я нарисовал.

Последние слова Наумов произнес под дружный смех солдат. Все тут же начали уточнять, как это ему пришло в голову нарисовать на стене в ванной комнате лебедей. Почему именно лебедей, а не еще что-нибудь. И где он видел, чтобы в ванной комнате на стене плавали лебеди? Громче всех гоготал Илюшечкин, его прямо-таки переламывало от смеха. Он уже давал советы Наумову, что надо было нарисовать в ванной комнате, чтобы понравилось хозяйке, и смеялся еще громче. И чтобы прервать этот смех, Колотов приказал строиться.

Пока солдаты вставали и разбирались в строю, Колотов незаметно наблюдал за Наумовым. Замолк разговор. Подошел Саруханов и доложил. Было тихо, Колотов дал команду «Вольно» и прошел перед строем, вздохнул, поглядел на солдат спокойно, открыто, весело.

— Я рад, что услышал эту историю с лебедями, — сказал он и поглядел на небо, как будто собираясь увидеть там тех самых лебедей. — Наумов старался сделать как лучше. Мне бы, например, очень понравились его лебеди. Той женщине не понравились. Но дело в конце концов не в этом. Он старался сделать как лучше. Вот что важно. Вот что великолепно. Делать как можно лучше. Каждое дело. Любое дело, которое тебе поручают.

Колотов говорил и смотрел на лица солдат и краем глаза видел большое белое облачко, медленно плывущее в сторону леса. Он думал в эту минуту о себе, о замполите Варганове, о Наумове, угрюмом на вид солдате, в голове которого родилась такая необыкновенная фантазия с лебедями.

Белое облако будто легло на макушки деревьев. Колотов приказал взводу развернуться для атаки, достал из кармана секундомер. И в какое-то мгновение, сразу посерьезнев, скомандовал:

— В атаку! Вперед!

Замполит Варганов сидел в ротной канцелярии — изучал журнал боевой подготовки. За прошедшие полдня он успел уже поговорить со старшиной Роговиком, являвшимся также и партгрупоргом роты, с комсоргом, с агитаторами. Умение организовать свое время было характерной чертой Варганова. Причем он обладал завидной способностью входить в курс дела так быстро и спокойно, что создавалось впечатление, будто он и не покидал своего места. Утром лишь появился в расположении роты, а уже солдатам казалось, вроде бы и не существовало долгого перерыва и не отсутствовал замполит два месяца. Варганов говорил, что самым большим недостатком в человеке он считает бездеятельность, а одним из великолепнейших качеств — энергию, инициативность. Он редко проводил совещания и собрания, полагая, что они не всегда бывают полезны. Зато очень любил индивидуальные беседы с людьми. С комсоргами и агитаторами он говорил обо всем — о положении в Португалии, о последнем кинофильме Шукшина, о канадских хоккеистах, модных прическах, о льготах для демобилизованных, но всегда при этом не терял из виду главного — всегда старался пробудить, развить в людях активность, тот внутренний, нравственный режим, который в любом деле не позволит им стоять в стороне.

Сам Варганов кроме чисто служебных обязанностей (хотя попробуй определи, где у замполита кончаются эти обязанности!), занимался уймой разных дел. Он вел пространную переписку с бывшими солдатами роты, отслужившими положенный срок и трудившимися на заводах, стройках, в колхозах. Шефствовал над кружком красных следопытов в местной школе, выступал с докладами перед офицерами и сержантами о последних военно-технических усовершенствованиях за рубежом (когда только успевал прочитывать литературу), конструировал походные ленинские комнаты, участвовал в диспутах… Варганов всегда тщательно продумывал свой личный план на день и настойчиво учил этому других. Поэтому он очень много успевал. Солдатам и офицерам в роте уже стало привычно, что их замполит всегда и обо всем знает, и они, не стесняясь, шли к нему.