После четырех суток пути из Карачи ночью разразился страшный шторм, и раздался крик Нормана: «Всем наверх!» Дул сильный, порывистый, штормовой ветер, и парус пришлось снять. Они приготовились спустить его, но в спешке им не хватало координирующей команды. Те, кто стоял на шкотах, не давали им болтаться, пока те, кто стоял у фала, не начинали его травить. Парус наполнился ветром, и не успели люди вздохнуть, как он, как воздушный змей, взвился вверх с мачты. При таком давлении раздался треск, стеньга переломилась, и парус рухнул в море. Они спустили плавучий якорь и успокоились. Общими усилиями ] удалось затащить тяжеленное полотно, наполнившееся водой, обратно на палубу[254].
Ветер стих к утру, и они осмотрели повреждения. Они утешились тем, что могло быть гораздо хуже. Главная мачта была цела, парус цел, только стеньга требовала починки.
В последующие недели ветер был слабым, долгое время стоял полный штиль. Циркуль штурманов ходил по карте, и сколько бы они не считали, при слабом ходе им пришлось был плыть не меньше пары месяцев, прежде чем им доведется увидеть берега Африки[255].
Экипаж страдал от болезней. Кто-то был простужен, мучился головной болью или от морской болезни, у других после непривычной пищи в Карачи появились боли в животе и диарея. Хуже всего было Туру Хейердалу. Он лежал на койке, страдая от сильных болей: у него случилась почечная колика. Это был уже третий приступ, но на этот раз очень сильный. Судовой врач Юрий хотел сделать ему укол, но Тур отказался. Он попросил грелку, надеясь, что она поможет. Грелка не помогла, анализы показали кровь и белок в моче. Юрий поставил диагноз: «Зашевелился камень». Обеспокоенный, он напичкал своего пациента таблетками и заставлял его пить воду литрами[256].
Через десять суток после отплытия из Карачи, 17 февраля Норрис записал пройденный путь: 335 морских миль. Через неделю это число возросло до 440. Средняя скорость составляла около одного узла, или примерно 2 километра в час. Старинная морская поговорка гласит, что долговременный штиль хуже шторма. Шторм, как правило, позволяет двигаться вперед, но когда экипаж попадает в мертвый штиль, то спустя некоторое время начинает ощущать себя, как в тюрьме. Отсутствие ветра действовало на нервы экипажа «Тигриса», и на лодке воцарилась скука — злейший враг моряков.
В это время Эйч-Пи писал в своем дневнике: «Мы начинаем потихоньку сходить с ума, все вместе. Обиды и стычки становятся теперь привычным явлением. Неудивительно — мы провели вместе друг с другом более 100 суток, 132, если быть точным. Похоже, что нашу идиллию начала проникать та самая экспедиционная лихорадка, которой все боялись. <...> За обедом мы сидим молча вокруг стола. Многие из нас держатся сами по себе».
«Та самая экспедиционная лихорадка, которой все боялись».
Та самая лихорадка, за которой следил Тур и о которой часто предупреждал. Лихорадка, настраивавшая людей друг против друга, когда собственные интересы становились важнее общих, при которой малейшее несогласие могло быстро перерасти в серьезный конфликт. Лихорадка, если ее не лечить, угрожала психическому здоровью экспедиции.
Те, кто знал Тура Хейердала, часто говорили о его естественном авторитете и организаторских способностях. Именно с помощью этих способностей ему удавалось держать экипаж своих экспедиции вместе; когда начинались нестроения, эти способности помогли ему во время путешествий на «Кон-Тики» и «Ра». Теперь этот «клей» высох, пугающее объяснение вскоре не замедлило себя ждать. Тур сам заразился этой лихорадкой.
Хейердал был человеком, которому требовалось движение. Ему всегда не хватало времени, его программа всегда была насыщенной. Когда что-то продвигалось медленно или стопорилось, он терял терпение. При этом он становился уязвим для деструкционных сил — разочарования и раздражения.
Тем временем многое шло не так. Ветер не оправдал ожиданий, финансов не хватало, и даже «Тигрис» разочаровал: хотя тростниковое судно временами плавало очень хорошо, оказалось, что маневрировать оно не может. Они добрались до Бахрейна, потому что «Славск» оттащил их туда на буксире, и они оказались в Пакистане, поскольку именно в том направлении подул ветер.
Ослепленный, Тур, тем не менее, не смог расстаться с иллюзией, что «Тигрисом» можно управлять. «Нам удалось удержать свое положение при встречном ветре и даже протолкнуть "Тигрис" на несколько градусов против ветра», — писал он в книге об этом путешествии[257]. Удержать позицию, однако, недостаточно для судна, которому нужно идти вперед, и раз за разом им приходилось убеждаться в том, что если «Тигрису» и удавалось справиться с ветром он тут же терял достигнутое, поскольку ею сносило, и с этим ничего было нельзя поделать. Поскольку «Тигрису» не хватало давления, которое необходимо для того, чтобы идти против ветра, он становился легкой добычей для течений.
Эйч-Пи безапелляционно заявил, что «нам практически ни рfзу не удалось управлять судном в полном смысле этого слова -ни поперек, ни против ветра»[258].
Норрис в своих суждениях был не менее суров: «Горькая правда заключается в том, что, насколько я вижу, "Тигрис" не способен ни ходить под парусом, ни маневрировать». Он уже давно понял, что «Тигрис» — не что иное, как плот из тростника, способный лишь дрейфовать с ветром и течениями, и требующий буксировки, чтобы добраться до цели, когда все возможные средства исчерпаны.
Ни парус, ни рулевые весла, ни шверцы не работали так, как нужно. Норрис тоже пришел к выводу, что и сам корпус был построен так, что не позволял идти бейдевинд. Он считал, что Тур попытался доказать то, чем «Тигрис» на самом деле не был — никакой он не парусник[259].
Пока экспедиция находилась еще на стадии планирования Ивонн показала рисунки «Тигриса» известному норвежскому кораблестроителю Яну Херману Линге. В его послужном списке был парусник класса «Солинг», который участвовал в играх летней Олимпиады 1972 года в Западной Германии. Изучив чертежи он сказал, что «Тигрис» не сможет плавать иначе, как только при попутном ветре. Тур об этом и слышать не хотел — ведь эксперты в свое время приговорили и «Кон-Тики», а теперь еще кто-то пытается наговаривать ему на «Тигрис»[260].
Как и Тур, Норман также не хотел признавать, что они находились на судне, неспособном идти туда, куда они хотели. Он был уверен, что качество хода под парусом можно улучшить, нужно только найти правильное техническое решение, и он работал над ним, не покладая рук. После того как они вышли из Омана он поднял еще и маленький парус-топсель, который они называли «носовым платком». Он немного улучшил скорость и маневренность, но оказался бесполезен при встречном ветре.
В молодости Норман плавал в качестве штурмана на яхтах с полной оснасткой, и если он чего-то не знал о парусах, то без этих знаний вполне можно было обойтись. Поэтому на «Тигрис» он шел как специалист по хождению под парусами. Но в своих экс-периментах он становился все более и более эгоистичным и не слушал остальных. При испытаниях модели в Саутгемптоне Тур также получил совет о том, что нужно изменить, помимо увеличения площади паруса. Он считал, что к этому совету стоит прислушаться, но Норман отказался. Только его следовало слушаться, и никого больше. Это упрямство раздражало Тура, и когда разразилась экспедиционная лихорадка, капитан и его заместитель «довольно долго были на ножах»[261].
В один прекрасный день масла в огонь подлила ссора Тура с Норманом. Тур не связывался с Лилианой с тех пор как они виделись в Бахрейне, а Норман попытался установить связь с радиолюбителем из Италии. В то же время один радиолюбитель из Норвегии сообщил, что жена Тура Хейердала хочет поговорить со своим мужем, и он может в этом помочь, если есть такое желание.
