По знаку Валентина баянист моментально переключился на пляску. Наш комсорг, не мешкая, вышел в круг и, как заведенный, начал то приседать, то откидывать руки.

— Вот это парень! — восхищенно воскликнула Айбика.

— А что ж тут хорошего? — спросил я наигранно равнодушным голосом.

— Послушался. Значит, крепко уважает.

Я рассмеялся. Подумать только, послушание — высшая мужская добродетель!

— Ты это всерьез? — воскликнул я.

— Перестань, пожалуйста, — надулась Айбика, сразу потеряв всякий интерес к пляске. — Ничего ты не понимаешь. Уйдем отсюда. Знаешь, мне вдруг наскучило у вас. Пошли домой.

Этот ее каприз, как вы понимаете, пришелся мне по душе.

Сегодня воскресенье. Взглянул в окно — непогода. С неба падают веселые пушинки.

— Опять снег.

Снова влезаю под теплое одеяло, в выходные дни по уставу положено нежиться.

— Ты что? — оборачивается Валентин. — Забыл, что вылазка?

— В такой снег вряд ли кто рискнет пойти.

— Испугался? — Он смотрит на меня, сладко зевая. Тоже не выспался.

— На законном основании можно отменить лыжную вылазку.

— Пока мы соберемся, погода непременно разгуляется. Вот увидишь.

Я торгуюсь только для виду… На лыжную вылазку идем всем цехом. Кроме старичков, разумеется, и тех, кто на вахте.

Я бы, пожалуй, не пошел, если бы вчера Айбика не проговорилась, что ужасно любит лыжные прогулки. Оставалось одно: пригласить ее, что я и сделал.

Валентин бреется у подоконника, я — перед большим зеркалом. Едва я погладил брюки, как и ему утюг понадобился. Одним словом, оба наводим лоск.

Садык только посмеивается:

— Не на свадьбу ли собираетесь?

Мы оба делаем вид, что не слышим.

Собрались по уговору возле трамвайного парка. Это на южной окраине города. Ровно в одиннадцать ноль-ноль. Человек двадцать было налицо. Тут и наши девушки во главе с Зиночкой, Карим и Салим, несколько операторов из других смен и мы с Валентином.

Вскоре подоспела Айбика.

— Не опоздала? — спросила она, останавливаясь между мною и Валентином.

К ее белому свитеру очень шли красная шерстяная шапочка и бордовая юбка.

Другие девушки были в брючках, они у нас не таковские, чтобы отставать от моды.

Айбика не особенно резво ходит на лыжах. Поэтому мы трое плетемся в хвосте.

— Иди догоняй своих, — то и дело предлагаю я Валентину. — Ты — вожак молодежи, без тебя они пропадут, а нам с Айбикой можно отстать, мы люди скромные.

— Успеется, — улыбается он. — Мы еще нагоним их, верно, Айбика?

— Вряд ли, — вздыхает Айбика. — Совсем я отвыкла ходить.

В степи ветер усиливается. Становится холоднее.

— Айбика, руки не зябнут?

— Пока нет.

И тут мы видим двух лыжников, спускающихся с гор. Они идут параллельным курсом.

— Наши? — спрашивает Айбика, приостанавливаясь.

— Нет, не наши, — отвечает Валентин, разглядев лыжников. — По-моему, Седов идет, а с ним второй секретарь горкома. Первый — в Москве. Сдает госэкзамены в академии.

— Разве он молодой? — спрашиваю я.

— Под пятьдесят, не меньше.

— Шутишь?

— Почему же? Учиться никогда не поздно.

— Так я и думал, что сейчас щегольнешь прописной истиной.

Нас перебила Айбика.

— Перестаньте задираться, — просит она. — Немножко передохнем, ладно?

— Это можно.

Снег заволакивает от нас раздолье степи, но я знаю — где-то на востоке лежит гряда гор.

После получасового отдыха проходим от силы километра два, и тут Айбика признается:

— Я больше шагу не могу сделать. Я вернусь, ребята. Идите одни.

— Слушай, Валентин, — говорю я настойчиво. — Иди же, догоняй ребят, а я как-нибудь доведу ее до дому.

— Успеется, — возражает Валентин.

— Смотри, лыжню занесет…

— Не занесет…

Мы поворачиваем обратно. Валентин поддерживает Айбику слева, я — справа. Должен признаться: ничего хорошего нет в том, что идешь втроем. Даже не поговоришь как следует с девчонкой, не объясняться же при третьем лишнем! То же самое, наверное, думал и Валентин.

Уже недалеко от города Айбика совсем отказалась идти.

— Я сяду.

— Ну-ка, снимай лыжи, — скомандовал Валентин. — Живее!

Он снял и свои. Не успел я о чем-либо подумать, как он скомандовал:

— Обними меня. Да смелей, смелей!

— Есть обнять! — бодро отозвалась Айбика.

Конечно, она подчеркивала, что все это самая обыкновенная шутка. Но я не мог смотреть на их трогательную идиллию. Я потерял голову, взял стремительный старт и помчался вперед.

Только пробежав километр, а то и больше, я одумался. Можно ли бросать девчонку в беде? Конечно, не дело.

И я вернулся к ним.

— Разведал дорогу, — сказал я скороговоркой, чтобы как-нибудь оправдать свое бегство. — До самого железнодорожного полотна — глубокий снег.

Они сделали вид, что поверили мне.

— Теперь я сменю тебя, Валентин, — проговорил я и снял руку Айбики с плеч Валентина. — Давай мне и ее лыжи.

— Спасибо тебе, Валя, — сказала Айбика, поворачивая голову в красной шапочке к моему сопернику. — Догоняй своих. Тебе нельзя оставаться с нами.

Валентин бешено умчался в белую степь, а мы двинулись в сторону города. Айбика повисла на мне, она шагу не могла сделать без стона.

Поэтому я часто опускал ее на снег и сам садился рядом.

Со стороны дороги или летчику с вертолета, который в это время пролетел над нами, наверное, казалось: два ребенка сидят смирненько на белом снегу.

А эти дети, между прочим, вели такой разговор, от которого можно было просто ахнуть.

— Думал ли ты, что такое прекрасное? — спрашивала меня Айбика. — Что ты знаешь о нем? Для меня прекрасное — это след человека на земле. След его ботинка в степи, — наверное, здесь прошел земледелец или геолог. След руки художника на полотне. След пера на бумаге. Красив мост, построенный инженером, космический корабль… Красиво все, что мы дарим людям.

Я несу Айбику на руках, крепко прижав к груди и уткнувшись носом в ее теплый свитер. А потом, усталые и счастливые, мы снова садились на снег, и снова говорили о чем-то возвышенном.

— Ты уже собрался? — спросил меня Катук, как только сменились. — Пошли поживее.

Я помахал ему рукой.

— Нам сегодня не по пути.

— Неужели домой не идешь?

— Задерживаюсь.

— Для собрания как будто поздновато. Для совещаний — тоже. Остается предположить…

— Вот именно!

Катук смерил меня взглядом, подмигнул загадочно и пошел себе, посвистывая. Ему-то, конечно, стоит спешить. Жена не балует его, это известно всему кварталу.

Майя Владимировна попросила меня зайти за нею сразу же после смены. Вероятно, задержалась на работе и хочет, чтобы я проводил ее до дома.

В операторской, как истый кавалер, я подал Майе Владимировне пальто. Когда мы попрощались с дежурным диспетчером, собираясь идти, вошел плотный человек в черном пальто и пыжиковой шапке; держал он себя уверенно, как дома.

— Здравствуйте, товарищ Саратова, — громко сказал он, протягивая ей большую руку.

— Здравствуйте, товарищ Юрюзанский. Почему вы без противогаза?

— Я заглянул всего на одну минутку. Неужели у вас такие строгости?

— Хайдар, подай, пожалуйста, товарищу Юрюзанскому противогаз.

На полке лежало несколько противогазов, и один из них я протянул секретарю горкома.

— Один древний поэт воспевал в красивых женщинах только нежность и красоту, но никогда — суровость…

Майя Владимировна улыбнулась.

— По-видимому, когда жил этот древний поэт, женщины не работали химиками.

— В принципе мне нравится строгость, — как-то серьезно сказал Юрюзанский. И добавил: — Вижу, вы уже готовы. По существу, я зашел за вами, чтобы сказать — машина подана. Седов остался в машине, а я вот зашел, чтобы… чтобы получить строгое предупреждение за нарушение правил техники безопасности.

— Но я не одна, со мной товарищ…