— Сегодня, сразу после работы, открытое партийное собрание. Приходите. Будет выступать секретарь горкома.
Я уже краешком уха слышал, что будут обсуждать новый проект Программы партии. Пожалуй, это будет самое интересное собрание с тех пор, как я пришел в цех. Любопытно, что будут говорить наши ребята.
Наконец комсорг направляется в мою сторону. Однако, не дойдя до меня шага три, резко поворачивает и идет в операторскую, где сегодня дежурит Нагима. По-видимому, она тоже удостоится приглашения.
Ко мне Валентин не подошел. Наверное, решил, что я прочитал объявление у входа. А мне хотелось, чтобы он заговорил со мной, как человек с человеком. Это очень важно после смерти Доминчеса и после ночи в степи.
До конца смены никто ко мне не подошел. Будто меня и нет, будто я не существую. Неужели все без исключения махнули на меня рукой? «Допрыгался, мальчик, — говорю я сам себе. — Уже знают о драке. Выходит, никакого тебе доверия!»
В этот день я не тороплюсь уходить. Сдав вахту, торчу возле цеха, затевая невинные разговоры то с одним, то с другим. Быть может, кому-нибудь придет в голову пригласить меня с собой?
Отрывисто разговаривая, проходит Задняя Улица об руку с Прохором Прохоровичем.
Вижу Искандера Амантаева, который, сокращая путь, идет прямо по шпалам внутризаводской железной дороги в сторону соседнего корпуса, где будет собрание. Там уже стоит голубая «Волга» — горкомовская машина. Может быть, он, стойко переносивший все мои выходки, сжалится надо мной и позовет на собрание, куда устремились все работники цеха, свободные от вахты? Но Амантаев не заметил своего подшефного, одиноко стоявшего у цеха.
Вдруг слышу, кто-то говорит мне:
— Ты чего задержался? Идем вместе!
Это Карим и Салим, «ремесленники».
— Я вас догоню, — говорю я им независимо. — А сами почему опоздали?
— В столовке были. Перекусили на скорую руку.
Вслед за ними бегут три девчонки, уплетая на ходу булочки: Галя, Дина и Валя. Они только сегодня вернулись с курсов, учились на операторов. «Сразу на сухомятку сели, и так до первой получки», — думаю я, следя за тем, как они одна за другой пробираются по изрытой территории завода.
Я остаюсь один. И невольно поднимаю голову, смотрю на башенный кран, хотя прекрасно знаю, что в эту смену работает не Айбика.
Кран стоит между двумя корпусами, между отделением синтеза и переработки и грануляционной башней. Ему тесновато, повернуться некуда, но что поделаешь, если нужно штурмовать сроки.
Работа кипит, ребята на все сто процентов стараются использовать световой день. Я слежу за тем, как семитонную, длиной в десять метров панель поднимают ввысь. И вдруг на высоте в тридцать метров — это же высота десятиэтажного дома — лопнул оттяжной блок. Порывом ветра край панели стало заносить на сторону. Еще минута — и она рухнет вниз, ломая и круша все на своем пути. Я замер, боясь шелохнуться.
Никто, по-видимому, не заметил, что произошло. Или крановщик растерялся. Мало ли что случается в жизни.
Я крикнул:
— Эй, вы там!
Вижу, не перекричать мне комбинатского грохота. Бросился на лестницу, она была ввинчена в обшивку башни.
Поднимаюсь и ору, точно очумелый. А секунды бегут, это я осознаю отчетливо.
— Ого-го! Эй, вы там!
Там, наверху, замешательство. Они услышали меня. И ребята из «Союзтехмонтажа» показали, на что они способны: свисая головами вниз, рискуя сорваться, двое монтажников ловко подхватили конец троса, обмотали его вокруг мачты и крепко-накрепко стянули панель сжимом.
На другой день, когда я пришел на вахту, только и разговоров: какой-то безвестный рабочий помог предотвратить аварию на грануляционной башне. Некоторые были уверены, что рабочему полагается премия.
— Если не премия, то слава, — добавляли другие.
Я, естественно, помалкивал. Ну что я сделал? Даже за конец троса не подержался. Какой же подвиг в том, что я кричал?
Представляю себе такую сценку с Айбикой.
— Ну, рассказывай, герой, чем ты прославился?
— Кричал. Да по лесенке на уровень четвертого этажа взобрался…
— Только и всего?
— Только и всего…
Честное слово, на смех поднимет. Не нужна мне такая слава.
Между тем обо мне никто и не думает. Никому в голову не приходит, что Хайдар Аюдаров предотвратил аварию.
Я втихомолку посмеиваюсь: пусть и Задняя Улица, и Прохор Прохорович, и другие продолжают считать, что я так себе человечек. Они не знают, что с недавнего времени меня точно подменили.
Но что со мною? Никогда, поверьте, я не чувствовал себя вот таким, чуточку повзрослевшим.
Неужели я стал серьезней оттого, что увидел, как умер Доминчес? Возможно, именно в ту самую минуту, когда я во все глаза смотрел на почерневшие губы Доминчеса, я сказал самому себе: «Довольно, парень, чертоломить в жизни. Пора взяться за ум».
Или же, войдя в бригаду слесарей, я по-утратил наигранный цинизм и ощутил запоздалый стыд перед людьми?
Что с тобою, Хайдар? Может быть, всему причиной Айбика? Откуда она, такая хрупкая на вид, берет силу, чтобы помочь человеку стать другим?
Все-таки сложное создание человек. Честное слово!
Влюбленному положено читать стихи, хотя бы стихи в прозе. И я читаю:
«Дорога пыльная. Дорога дальняя. И трудная. По ней идет маленький человечек. Я не знаю точно, сколько ему лет. Может быть, десять, а может, и все двенадцать.
Мальчишка как мальчишка. Веснушки рассыпаны по всему лицу. Торчат непослушные вихры. Пятки чуть грязнее, чем положено конопатому в его возрасте.
Разумеется, я уважаю такого босоногого открывателя. Он в самом начале своего пути и совсем недавно вскинул на плечо тяжелый узелок. Пока он ничего не успел совершить, пока ничем не мог порадовать людей, у него все впереди.
А впереди — там, где синеют горизонты, где дымят трубы, где ворчат тракторы, — жизнь. Маленький человечек пока не знает, что его ждет в той дали.
Другой, возможно, стал бы убаюкивать босоногого открывателя сказками, обещать ему золотые горы. Я хочу быть честным перед этим вихрастым мальчуганом. Я не сулю ему рая. Ведь не каждый короткий путь — самый близкий. Печали, как и радости, могут быть долгими.
Однако в этом еще ничего не смыслит человечек. Он бездумно шагает вперед, к своему будущему. Он, веснушчатый брат, подбадривает себя только песенкой и озорным свистом.
Я говорю:
— Здравствуй, неунывающее племя!
У нас будет мужской разговор.
Шагаешь? Шагай, браток! Если хочешь, мы пойдем рядом. Ты да я.
Я ведь знаю: беседа сокращает путь. А мысли летят быстрее звезд!
Я расскажу тебе все, что знаю о людях, о дорогах, о жизни… Верный спутник — это половина пройденного пути. Ты, мой мальчик, смело можешь положиться на меня. Если ты устанешь, я не брошу тебя в беде. Мы вместе будем встречать опасности, выдержим любой натиск — я кое-что понимаю в этом деле. Не-даром за мною восемнадцать лет пути! Если будет нужно, я отыщу в своей памяти добрые слова, вселяющие надежду и веру и закаляющие волю. Они помогут тебе высоко нести голову. Тайну доброго слова раскрыли мне удивительные люди: моя мама, Искандер Амантаев — есть такой человек на этом свете — и одна девушка с бездонными глазами.
Выше голову, мальчик!
Пусть километры пробегают под нашими ногами. Пусть хребты гор и орлы завидуют нам. Пусть мечта сияет как солнце».
39
— Я переезжаю, Искандер Амантаевич, — сказал я, втискивая в чемодан свои пожитки. — В общежитии уголок выделили. Спасибо вам за приют и ласку. Не поминайте лихом.
Он, конечно, удивился. Даже очень. И не знаю, чему больше: тому ли, что я столь внезапно решил переехать, или тому, что заговорил с ним на «вы».
— И обязательно так спешно?
— Не обязательно, но желательно.
Не могу же я ему объяснить, что со мною происходит что-то очень важное.
