Анвер Бикчентаев (1913) — известный башкирский писатель, лауреат республиканской премии имени Салавата Юлаева и комсомольской премии имени Г. Саляма, автор романов «Лебеди остаются на Урале», «Я не сулю тебе рая», многих популярных повестей для детей и юношества, а также сборников рассказов.

— Понятно, мама, — недовольно повторяю я, бережно снимая со своих плеч ее руки. — Ну хватит, мама! Не маленький же… Неужели не понимаю?

Все мамы, по-моему, сентиментальны… К расставанию она заготовила ворох всевозможных наставлений. На все случаи жизни.

А если как следует вдуматься — советы для семилетних. Мама, пожалуй, упустила из виду, что в феврале месяце, двадцать второго числа, мне стукнуло восемнадцать, я на целую голову выше ее ростом. «Мама, опомнись!» — хочется мне крикнуть, но я сдерживаю себя: выдержка, прежде всего выдержка в такую торжественную минуту. Пожимая ее ласковые, холодные руки, я осторожно произношу:

— Только без слез!

Даже в этот поздний час нестерпимо душно. Днем температура взметнулась за тридцать, до сих пор платформа источает зной, трудно дышать, а руки мамы точно кусочки льда; бывало, когда у меня поднималась температура, одно их прикосновение снимало жар.

Не знаю, что бы мне еще пришлось выслушать, но выручает дежурная, та, что распоряжается по радио.

— До отхода поезда номер шестьдесят девять остается пять минут, — напоминает она. — Граждане пассажиры, просим занять места согласно билетам…

Это относится непосредственно ко мне. Шестьдесят девятый — мой поезд.

Но мама все еще не может привыкнуть к мысли, что я уезжаю.

— Про друзей ты уже говорила. Про девчонок тоже… И про выпивку. Ты повторяешься.

— Ну, если так…

Здесь очень кстати напоминает о себе мой спутник, некто Искандер Амантаев… Не то мамин знакомый, не то друг маминого детства, если не ошибаюсь. Впрочем, черт его знает, кто он такой. До сегодняшнего дня я видел его один-единственный раз. Но это неважно, видел его сто раз или один раз. Важно то, что он сейчас подошел и прервал затянувшийся инструктаж.

Амантаев отвлек ее, но я не стал слушать, о чем они говорят, меня это мало интересует. Мне надо попрощаться с Нимфочкой, моей давней подружкой. Пока мама изощрялась в наставлениях, Нимфочка стояла в сторонке, у соседнего вагона, ей, как я понимаю, не было никакого дела до нашей семейной идиллии. И она и мама делают вид, что не замечают друг друга, потому что моя Нимфочка — не мамин идеал. А на мой взгляд, Нимфочка — девчонка как девчонка.

У нее очаровательные глаза, а если она чуть покрасит ресницы, то с ума можно сойти! Курносых я терпеть не могу, у нее же носик правильный. Она сносно поет и где-то там учится. Чего еще с нее, бедняжки, требовать?

Ну, допустим, подстригается под мальчишку, но ведь все девчонки нынче носят короткую прическу. Это скорее всего не причуда, а леность. Так я понимаю. С короткими волосами меньше возни. Нимфочке даже идет этот полумальчишеский вид. Вот и сейчас она в центре всеобщего внимания. И, ей-богу, заслуженно!

— Ты, Хайдарчик, у нас послушный — говорит Нимфочка громко, в расчете на то, что ее услышит мама. — Честное слово, пай-мальчик! Смотри, не шляйся где попало и не дружи с кем попало.

Ишь ты, плутовка!

Только я вижу, что она втихомолку смеется одними глазами. Я, пожалуй, догадываюсь, чем в эту минуту занята ее каштановая башка. «Наперед знаю, — как бы говорят ее лукавые глаза, — тебя от силы хватит на две недели или, самое большее, на два месяца. Больше не выдержишь!»

Честно говоря, мой отъезд — мамина причуда. Мама, хорошая и наивная, хочет всей душой, чтобы я «хоть немножко пожил самостоятельно». Кто-то всерьез уверил ее, что стоит мне поработать на стройке или заводе и я сразу наберусь ума. Говоря честно, я не особенно-то в этом уверен.

— Будь умницей! — снова закричала на весь перрон моя Нимфочка. — Овладей профессией, каждый твой трудовой успех, даже малюсенький, бесконечно обрадует нас!

Подумать только, какая смиренница!

— Не дури, хитруша! — подмигнул я ей.

Она, плутовка, сразу бросила кривляться. Стала сама собой.

— Если вздумаешь вернуться, телеграфируй, — прошептала она, подавая мне руку. — Так и быть, встречу!

Все-таки при маме не полезла целоваться, постеснялась.

Тут еще разок прошумела дикторша, и тотчас засветился зеленый светофорчик. Второпях я поцеловал девушку прямо в ее правильный носик, нечаянно, конечно. Когда спешишь, и не то сделаешь.

Поезд нехотя тронулся. Как-то щемяще застонал весь состав. Я еле успел бросить взгляд на маму: одинокая, в своем строгом синем платье, она прислонилась к зеленому киоску, в котором продают залежалые конфеты, зачерствевшие бутерброды и теплую лимонную воду, и плакала.

Ох, не люблю я слез!

А рядом с вагоном вприпрыжку бежала моя верная Нимфочка и кричала во весь голос:

— А ты молодец, Хайдарчик!

— Не скучай, плутовка!

Я понимал: в том городе, куда я еду, ни за что не встречу таких девчат. От таких мыслей не развеселишься.

Уфа, белокаменная моя колыбель, неказиста только возле полотна дороги, — отсюда, кроме облепивших гору хибарок, ничего не видно. Уфа медленно проплывала мимо меня. Один за другим, как на экране, сменялись хорошо знакомые кадры: «Правая Белая», самая Белая и, наконец, «Левая Белая». И вот тут-то вдруг мне подумалось, что я уже никогда не вернусь по этим путям домой. Взбредет же такое в голову!

Во что бы то ни стало надо отвлечься. Это главное.

Возле соседнего окна примостилась дамочка. Она уже успела переодеться в бухарский халат, а может, и не бухарский, я в них ничего не понимаю. И меня потянуло заговорить с ней. Просто в эту минуту я нуждался в добром собеседнике.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Здравствуйте, — ответила она.

— Далеко ли едем?

У нас в доме, где я живу, обитает один отставной подполковник-артиллерист. Он любит задавать бессмысленные вопросы и толковать с людьми в самой неопределенной манере. «Ну-с, — бывало, говорил он нам, мальчишкам, — чего мы хотим? Куда стремимся?»

Мой вопрос — самый естественный, не правда ли? Однако моя собеседница рассердилась.

— Сама я не имею привычки расспрашивать незнакомых мне людей, — ответила она не грубо, но все же не учтиво. — Говорят, на свете есть народы, у которых любопытство считается злейшим пороком.

— В общем-то я довольно понятливый парень, — проговорил я, сознавая, что надо поставить точку. — Если говорить начистоту, мне глубоко безразлично, куда вы держите путь. Можете мне поверить. Я спросил потому, что у нашего народа это не считается злейшим пороком.

— В вашем возрасте нельзя так много пить, — проговорила дамочка по-прежнему не грубо, но не учтиво.

Она отвернулась. Уже не было никакого смысла продолжать разговор.

От нечего делать я стал смотреть в окно. Вдали, там, где остались нефтеперегонные заводы, полыхали таинственные зарницы. Глупо, конечно, обижаться на дамочку в бухарском халате, но все же не следовало ей обходиться со мной так круто. Даже жалко стало себя.