— Здравствуй, Аюдарчик!

Поворачиваю голову — Пискаревский. После того, что произошло в его квартире, я как-то избегал его, и мне до сих пор это удавалось.

Он держит себя так, точно мы самые закадычные приятели, если не друзья. Это надо уметь!

— Здравствуй.

— Афиши читаешь?

— Афиши читаю.

Я смотрю мимо него на знакомый плакат на стене продовольственного магазина: «Прежде чем рассердиться, сосчитай до ста, прежде чем обидеть другого — до тысячи!»

— Ты не в духе?

Его голос доносится как будто издали. Я напрягаю все силы, чтобы поддержать разговор, не нужный ни ему, ни мне.

— Что с тобой?

Не хотелось ему говорить о Доминчесе. Он, червяк, ничего в таких переживаниях не смыслит. Но другого живого существа подле меня нет, а мне нужен, очень нужен человек!

— Я виноват в смерти Доминчеса, — проговариваю я.

Он даже побледнел. Всегдашней наигранной улыбки как не бывало. Даже оглянулся, не подслушивают ли нас.

— С этим не шутят, браток.

— Мне сейчас не до шуток.

Пискаревский порядком струхнул, даже отступил от меня на почтительное расстояние.

И тут я объяснил ему все. И покаялся, что не проявил дружеской чуткости к человеку. Но Пискаревский меня не дослушал.

— Ну и ну! — Он рассмеялся неприятным смехом. — При чем здесь ты?

Убедить он меня не убедил, но оставил отдушину для самоутешения.

— Раздавим по маленькой? — спросил Пискаревский, беря меня под руку.

В эту минуту мне было все равно.

— Раздавить маленькую не отказываюсь, но к тебе я больше не ходок.

— Не хочешь, не надо, — немедленно согласился он. — Насиловать не буду. На этот случай у меня заготовлен укромный уголок.

— Где же он, твой укромный уголок?

— Тут, совсем недалеко, — сказал Пискаревский, пытаясь увлечь меня за собой.

— Должен же я знать, куда иду!

— Ладно, упрямец, объясню, — сказал он. — Я подружился с иностранными инженерами, с теми, что нам полиэтилен монтируют. Иногда захожу к ним один, иногда вместе с девчонками. Они и рады. Они же погибают от скуки. Девчонки танцуют, я пою. У меня неплохой голос. Вот они и ставят мне стопочку-другую. Почему бы не поживиться за счет иностранцев? А?

— Ты в своем уме?

— Пока в своем, — усмехнулся Пискаревский. — Я же в курсе политики: общение с иностранцами нынче в вину не ставят. Спекуляцией не занимаюсь, лишнего не болтаю. Тут уж комар носа не подточит.

— Комар носа не подточит… Эх, ты! А подумал ты о самой простой этике?

— Какой же может быть разговор об этике с буржуазными специалистами? Вот мы с тобой ради смеха пообещаем познакомить их с нашей Нагимочкой, а потом надуем… Вот тебе и этика!

Я подумал: может, ослышался?

— Пискаревский, сознайся: ты это сказал просто так, из трепачества. Верно?

Он расхохотался.

— Я могу доказать, если не веришь…

— Сволочь! — сказал я и, развернувшись, ударил его в лицо.

Он качнулся и попытался улизнуть. Я схватил его за ворот рубахи и со всей силы ударил еще раз. Одним словом, осатанел от ярости.

Он заорал как помешанный… Была не была, я еще разок развернулся и ударил, чтобы не орал, гад. Хороший был удар.

Пискаревский, изловчившись, укусил мою руку, вывернулся и пустился наутек. Конечно, на крик сбежались люди.

— Подумать только, драка в самом центре города! — воскликнул какой-то человек в шляпе.

— Куда только смотрит милиция?..

— Позволю себе заметить, вы и понятия не имеете, за что я всыпал этому парню! — обозлился я.

— Боюсь, тебе придется разделить участь всех хулиганов, — проговорил человек в шляпе.

Меня окружила толпа. Жгучий стыд охватил меня: надо же было так влипнуть! Не станешь же тут, на улице, объяснять, что за тип этот Пискаревский. И как докажешь, что ты прав, а он подонок? Разговор у нас был с глазу на глаз. Отвертится как пить дать.

— Лоботряс! — истерично кричала какая-то дамочка с полосатой сумкой в руках. — До чего дошла молодежь!

Но больше всех обидела меня маленькая девочка. Она протиснулась вперед и очень вежливо обозвала меня «скеписом». Тут подошли дружинники. Трое ребят, один другого здоровее.

— Ну, двинулись! — приказали они не особенно дружелюбно.

Сопротивляться было бесполезно.

Штаб их помещался в одной из комнат городской гостиницы. Все-таки это не милиция. Милиции важен факт. У них четкий подход: ударил — значит, виноват! Что им до того, что я ударил эту сволочь за дело? Нет у них такого оправдательного параграфа. А с дружинниками, пожалуй, стоит поговорить.

Не успели мои строгие судьи спросить-допросить меня, по всем правилам оформить протокол, как в комнату вошла новая группа дружинников во главе с очкастым парнем. А среди них — Айбика!

Девчонка, у которой глаза, как два Азовских моря, тоже носила красную повязку на рукаве.

Сначала она не обратила на меня внимания: мало ли кого приводят в их штаб… Но как только стали докладывать очкастому обо мне, Айбика обернулась — и чуть не лишилась сознания. Во всяком случае, мне так показалось.

Она шагнула вперед и, перебивая докладчика, сказала:

— Ребята, произошла ошибка. Вы же… моего жениха прихватили. Не может быть, чтобы он так здорово провинился…

В штабе воцарилась тишина, но в следующую минуту она сменилась раскатами смеха. Ребята чуть животы себе не надорвали.

— Если у тебя такой жених, черт бы его драл, то откажись, пока не поздно!

— И надо же в такого типа влюбиться!

Однако Айбика стояла на своем.

— Отпустите его, ребята, на мою расправу.

Тут возникло замешательство. И просьбу ее, по-видимому, хотели уважить, и меня, хулигана, не положено отпускать.

— Ты вот что, добрая душа, одного его из дому не отпускай, — посоветовал старший среди дружинников. — Он у тебя, видимо, пошаливает.

— А еще лучше — держи его на привязи.

— Да ну вас! — начала сердиться Айбика. — Подите вы со своими советами!

Один дружинник сказал:

— Какого дьявола мы проявляем снисхождение? Надо по всем правилам проучить его, пусть дней пятнадцать на виду у всего города под конвоем походит.

Безусый мальчишка раздраженно фыркнул:

— А может, он вовсе и не жених?

Айбика вызывающе откинула голову и, совсем распалившись, произнесла:

— Так, значит, вы не верите мне?

Она приподнялась на носки и — поцеловала меня в губы.

После этого обиженным голосом добавила:

— Вы же, ребята, меня знаете. Стала бы я целоваться с кем попало!

— Предположим, не стала бы…

Первым сдался очкастый, самый главный среди дружинников. Я видел его у нас на комбинате.

— Да чего ты кипятишься, в самом деле? — сказал он. — Если обещаешь принять самостоятельные меры, получай своего жениха. И сматывай удочки, пока не передумали.

Она не стала мешкать, подхватила меня под руку и увела.

Я молчал. События развивались помимо моей воли. Когда мы отошли от штаба на один квартал, Айбика сурово проговорила:

— Не можешь шагать побыстрее?

— Торопиться-то, пожалуй, некуда.

Тут она со всего маха дала мне пощечину.

— Ты что, очумела?

— Счастливо отделался, — сказала Айбика, шагая впереди меня.

На меня что-то нашло, и я засмеялся. И даже объяснить не мог, почему на меня смех напал. Наверное, нервы расшалились.

— Право же, мне вовсе не смешно.

Ее ресницы взмахнули крылышками и опустились. Мне подумалось: вот сейчас расплачется навзрыд.

— Шагай! — повторила Айбика, сдержав себя.

Я не стал спрашивать, куда мы идем. Ей, наверное, стыдно было в этот вечерний час прогуливаться со мной по городу, поэтому она направилась в степь, начинавшуюся сразу за крайним домом.

Я шел и думал: почему она выгородила меня? Зачем ввязалась в эту историю?

Тут я впервые увидел степь. Не то чтобы впервые, и раньше видел, а вот с девчонкой по степи бродил впервые. Природу каждый любит по-своему, это известно. У меня, например, не было к ней азарта, страсти, что ли, а тут случилось со мною полное прояснение. Может быть, от пощечины, которую я получил?