Эрна ошарашено моргала глазами. Мама дала ей с собой тех орехов, которыми покрасила её волосы, рассказала и как их заговорить, но девочка как-то не думала вовсе…

— Ты должна думать о таких вещах раньше, чем кто-то заметит, — строго сказала госпожа Татин.

— Но как вы…

Дама усмехнулась такой же неприятной улыбкой, как Виль.

— У тебя тёмные ресницы, девочка, но они светлее, чем твои волосы. Обычно бывает наоборот. Не всякий раз, может быть, я бы не стала закладывать свою старую голову, но достаточно, чтобы я заподозрила, что ты перекрасила волосы. Могу понять Паука: чем объяснять, почему ты не в масть с отцом, проще подстраховаться. Но ты маленькая дурочка, девочка. Ты должна была удивиться моему вопросу, а не отвечать как есть. Да, дурочка, ты должна была удивиться.

Эрна растерялась. Старая злыдня подловила её! Конечно, если бы она от рождения была с тёмными волосами, она бы ответила «никто» или «Создатель»! А она сказала правду потому что думала, что госпожа Татин уже всё знает!

— Учись, — назидательно сказала дама. — Уверена, Паук тебе этого не говорил. Мужчины никогда не думают о мелочах, никогда.

Это было вопиюще несправедливо заявление: дядя Виль всегда всё продумывал до самых мелких деталей! Но Эрна только опустила глаза и промолчала.

— Так-то лучше, — скрипуче засмеялась госпожа Татин. — Вот что, девочка. В Ароле я буду о тебе заботиться. Глава аролского парламента лично попросил меня — да-да, девочка, лично попросил, — проследить, чтобы королевская родственница ни в чём не терпела нужды.

Она придирчиво оглядела девочку.

— Чтобы тебя порадовать, достаточно шёлкового платка, девочка, — хмуро сказала дама. — Так не годится. Я буду требовать лучших блюд и самой новой одежды… на тебе всего одно платье и никаких пуговиц![42] Это не то, на что ты можешь рассчитывать. А еда? Могу поспорить, дичью тебя не закармливали. Ты даже не знаешь названия пряностей, которые будешь требовать!

Эрна хотела ляпнуть, что пряности — это страшно дорого и что вряд ли их найдут в осаждённом городе, но умудрилась сдержаться.

— Не важно, смогут ли их достать, — засмеялась старуха, угадывая мысли девочки. — Важно, что мы их потребуем. Ты родственница самого короля, да будет милостив к его душе Заступник, ты должна получить всё самое лучшее. Прикажу, чтобы нам достали корову для омовений.

— Что?!

Госпожа Татин погрозила своим высохшим пальцем.

— Не так громко, девочка. Ты не должна кричать, воробушек. Ты не должна удивляться. Кто угодно, только не ты! В тебе течёт кровь королей, моя милая.

— Но ведь…

— Кто проверит? — подмигнула старуха. — Поверь мне, у короля и у королевы кровь такая же алая, как и у самого жалкого нищего. А молоко достанется мне. У меня больной желудок, ему полезно молоко и вредны пряности. Лекари молотят всякий вздор про равновесие моих соков, но я-то знаю, от чего мне бывает лучше. Ты ещё молодая, морщины не скоро избороздят твоё личико, тебе достаточно умываться водой. Когда проживёшь вдвое, втрое дольше, вот тогда придёт черёд для всяких штучек. Почему ты не благодаришь меня? Благодари, воробушек.

— Спасибо вам, госпожа, — послушно отозвалась Эрна. Ей легко давались языки, а хларский к тому же был немного похож на церковный, если привыкнуть к странному произношению и манере произносить всё в нос, будто они все простудились. Сейчас она понимала почти всё, что говорила ей старуха. Та зевнула.

— Когда приедем, попросись в церковь святой Окины, — сказала госпожа Татин. — Это самая красивая церковь в городе, к тому же добрая святая помогает в дороге маленьким девочкам.

— Но ведь…

— Ты, что же, молитв не знаешь, а, воробушек? Надо мне попенять Пауку. О чём он думал? Как же ты можешь не поблагодарить добрую святую за своё спасение? Разве не она спасла тебя от разбойников? Об этом только и разговору. Напали на тебя так близко от Балриля! В самый разгар перемирия! У таких людей ничего святого нет. Конечно, тебя выручила наша добрая Окина. Кто ж ещё-то? Помолчи пока, я хочу поспать. Подумай, в чём ты будешь каяться на исповеди. Не может быть, чтобы родственница короля не пошла на исповедь, так ведь, воробушек?

Она закрыла глаза и громко захрапела, оставив Эрну ошеломлённой полученным уроком.

Карета тряслась и подпрыгивала на ухабах дороги и девочка быстро устала. Если разговаривать, отвлекаешься, а так… смотреть в узкое окошко в двери кареты было невозможно, слишком быстро мелькали дубы. Иногда лес расступался и тогда взгляду девочки открывались поля, на которых работали крестьяне, одетые в одни только брэ[43]. В Тафелоне брэ — вместе с шоссами — носила только знать, простые люди одевались в свободные порты из крашеной ткани.

— Чего ты там ёрзаешь? — внезапно прервала свой храп старуха. — Или тебе приспичило?

— Да! — ухватилась за предлог девочка. — Можно, я попрошу остановиться?

— Это ещё зачем? — удивилась госпожа Татин. — Дурочка ты деревенская!

Она наклонилась и извлекла из-под сидения обшитую золотым атласом посудину с плотной крышкой. Девочка заморгала. По атласу шло серебряное шитьё и стоило это таких денег, каких Эрна и в глаза не видывала. А старуха сунула посудину под нос девочке.

— На, держи! — щедро предложила она. Эрна замотала головой. — Ну, как знаешь. Терпи тогда до Арола.

Она сбросила крышку, подняла юбку и засунула посудину себе под платье. Поёрзала, усаживаясь поудобнее и девочка услышала, как струя бьётся о медное дно. Потом старуха принялась тужиться. Послышался шлепок и тихий плеск, за ним второй… в карете немедленно воцарилась вонь. Старуха умудрялась испражняться прямо на ходу, несмотря на тряску. Закончив своё дело, она извлекла откуда-то пачку льняных платочков и, пристав, принялась подтираться. Эрна всё гадала, почему очередной толчок не сбросит посудину с сидения, но госпожа Татин, видно, была к этому привычной. Наконец, она вынула посудину и снова сунула её под нос девочке. Та отпрянула, невольно отметив, что госпожа Татин, похоже, была совершенно здорова, и цвет мочи, и испражнения свидетельствовали об этом совершенно ясно. Но мнения Эрны как лекаря никто не спрашивал.

— Я не хочу, спасибо, — сказала девочка, потому что старуха продолжала протягивать ей посудину. Госпожа Татин презрительно фыркнула.

— Тогда закрой и убери на место, — приказала она. Девочка молча повиновалась.

К концу поездки девочка возненавидела госпожу Татин куда больше, чем своего недавнего спутника рыцаря Дэгейра. Ну и удружил ей дядюшка Виль! Подобрал товарищей — одна другого краше! Карета тем временем катилась себе и катилась и к вечеру, когда у Эрны не было сил больше терпеть вонь, голод и боль в животе, они добрались наконец до Арола. Полюбоваться на город ей не дали, как не дали и выбраться из кареты в середине дня, когда меняли лошадей. Сержант отряда обменялся несколькими словами со стражниками на воротах, копыта коней застучали по каменной мостовой… и вдруг карета остановилась.

— Эй, что там ещё? — сердито закричала старуха. Дверь кареты открылась. Госпожа Татин с удовольствием оглядела встречающих: молодых дам, жён и невесток самых знатных граждан города, девочек примерно одного с Эрной возраста, пожилого серьёзного казначея и нескольких парламентских клерков. Женщины и девочки кланялись, мужчины приветственно улыбались. Позади них толпились зеваки. В Ароле никто не знал доподлинно, как следует встречать девочку, в чьих жилах текла кровь королей, но… переданная незаконно, без освящённого церковью брака. Кажется, за всю историю города им не приходилось никогда держать у себя такую заложницу. Арол был ключом страны, важнее, чем Несдье и Миор, и дочь лю Дидье должна была стать гарантом того, что этот могущественный человек сделает всё для её — и их безопасности.