— И-и-и! — потянул Увар. — Сами приедут, надо сразу свататься. А вдруг не понравятся?

— Так они и потом могут не понравиться, — не понял Карбут.

— Как такие важные дела мальчишкам доверишь? — пояснил Увар. — Надо же — ик! — обсудить, обдумать. Людей поспрашивать. Много ли за невестой дают, узнать. А то — ик! — дело молодое. Увидит, полюбит, так и проторгуется. А ведь не простые женихи. Братья самого великого князя! Узнать бы заранее. А там и сватов зашлём!

Увар хлопнул в ладоши и что-то сказал. Двое из его людей, видимо, заранее предупреждённых, внесли в шатёр сундук и, судя по звуку, откинули крышку. Вышли и вернулись со вторым сундуком.

— У кого бы про приданное узнать… — задумчиво произнёс Увар.

— Это к Яминту, — усмехнулся Карбут. — Старый змей. Писарь княжеский. Всё добро переписал, кому когда и сколько чего выдано и чего будет выдано. Только злой он человек, людей не любит.

Яминт оказался хитрым и проницательным стариком. На него не действовало ни лесть, ни вино, но доброе старое золото проложило путь Увару к его сердцу. Наёмник всё разузнал и про младших сестёр Галлаюта, и про его дочерей, и про то, какие за них сулят богатства, и перевёл разговор на старших сестёр, как их-то замуж выдавали. Надо и такие вещи узнавать. Чтобы, беря молодых княжон, не продешевить!

Дедок-баечник, конечно, всё перепутал. Венец со змеёй был выдан в приданое не старшей дочери князя Гореюта, отца Галлаюта, а третьей. Всего дочерей у него было три, правда, красавица Виласеле была дочерью жены, а остальных родили наложницы. С другой стороны, это и для сыновей-то не всегда было важным, Галлают, например, сам сын наложницы и к власти пришёл кроваво, о чём вспоминать не любили. А уж для дочерей-то…

Выдали Виласеле замуж за князя Инваса, чьи земли и впрямь лежали восточней, чем земли князя Гореюта. Только девушка дотуда не доехала. Был у Гореюта опальный слуга Мивьют, который спутался с разбойниками и затаился на большой дороге. Говорили, что из-за Виласеле на него князь и осерчал. В это Яминт не вникал, а только знал, что подстерёг Мивьют на дороге княжну и украл её прямо из-под носа отца и жениха. Сперва попортил, потом женился. Князь Гореют тогда осерчал, но порченную дочь отбирать силой не захотел, а за Инваса отдал другую свою дочь. Тому было всё равно, на ком жениться, лишь бы скрепить союз с Гореютом. Мать Виласеле страшно гневалась. Любила она дочь. Кричала, проклинала злодея, проклинала жениха, который не смог её уберечь, да всё без толку. Так от злости и заболела. На похороны Виласеле приезжала, ох, и грустное было это зрелище. Не было у неё ни шёлка, ни золота, одевалась как простая. Сказала, всё её приданное Мивьют разбойникам отдал, откупился, чтобы они ему девушку оставили. Отец её не удерживал.

Узнав всё это, Увар крепко задумался.

Одно дело — князь. Вот он, город, вот в нём цитадель, а в ней и покои княжеские. Никуда не денется. А если к его людям найти подход, то и про богатства можно выспросить. Увар ещё подумал, что Яминт может и доложить князю, кто его и о чём расспрашивал, так что от Пьярбе пора уносить ноги. Против княжеского войска им с отрядом не выстоять.

А разбойники — другое дело. Нет у них писарей, нет и места, где их искать. Разве что у людей поспрашивать, с кем связался опальный Мивьют несколько лет назад. Дорога-то тут известная. Увару и самому приходилось на ней промышлять, когда ему жалование не платили.

Врени была очень довольна, что они убрались от этого городишки. Её радость омрачало только опасение, что в этой паршивой стране все города такие же паршивые. И во всех пьют мёд с кобыльим молоком. Брр. Затея Увара разыскать не пойми где не пойми каких разбойников тоже не могла радовать. Так что Врени ходила по-прежнему хмурая, а в дороге пускала свою лошадь рядом с Мюром и терпеливо училась нагбарскому языку. Дака, которая прежде всегда была рядом и учила держаться в седле, теперь ехала в повозке со своим маленьким сыном: родила в начале весны. Это событие ничем не смягчило её строптивого нрава, только косами мотать молодая женщина уже не могла: убрала под платок. Иргай, её муж, к слову, был так горд и счастлив, будто бы сам произвёл на свет этого мальчика, а не слонялся во время родов по двору замка в ожидании добрых или злых вестей. Врени, конечно, предлагала Даке остаться в Тафелоне. Куда она с таким маленьким поедет? Но та ни в какую. У них-де в степях не принято, чтобы женщина мужа одного отпускала. Врени знала, что Дака врёт, отпускали, конечно, не может такого быть, чтобы не отпускали. Но спорить было бесполезно, тем более, что ни Иргай, ни матушка Абистея, его мать, которая держала в подчинении всех женщин и девушек отряда, цирюльницу не поддержали. Даже не поняли. Дака здорова? Здорова. Ехать может? Может. Ребёнок тоже здоров. Так зачем разлучаться? Другое дело, если бы в поход женщин не брали. А раз берут, так что за беда? Пришлось смириться.

В тот вечер было всё как обычно. После того, как Дака с Иргаем поженились, Врени осталась одна ночевать в своём шатре и по вечерам ей в кои-то веки никто не мешал. Можно было сесть к костру и слушать страшные байки, которыми потчевали друг друга наёмники, а можно было остаться одной и лечь спать пораньше. В тот вечер она собиралась отдыхать, устала за день, на душе было муторно, как будто грызло дурное предчувствие. Но вдруг как будто то ли ветер подул, то ли…

— Жду Освобождения, сестра, — произнёс в полумраке знакомый голос. Уставшая женщина так и села.

— Паук?! — изумилась она и поспешила ответить. — Жду Освобождения, брат.

Этой фразой приветствовали друг друга высшие посвящённые среди прозревших, тех, которых обычные люди звали проклятыми. Прозревшие верили, что мир — это тюрьма, в которой заточил их души Создатель, вынуждая раз за разом проживать человеческую жизнь с её страданиями и горестями. Заступника они звали Надзирателем, а Врага — Освободителем. Медный Паук был высшим посвящённым, разбойником и убийцей. Врени, до недавнего времени была тайной отравительницей и только мечтала о высшем посвящении. Как Паук проник к ней в шатёр, можно не спрашивать. Его даром была незаметность, он славился умением подобраться куда угодно.

— Никак не рада, Большеногая, — хмыкнул убийца.

— Что ты здесь делаешь?!

— Жду Освобождения, — засмеялся проклятый. — Дело есть.

— Я больше не убиваю, — отозвалась Врени. Дар убийцы она потеряла во время своего посвящения.

— С этим я сам справлюсь, — отмахнулся Медный Паук. — Помоги мне.

Посвящённые не отказывают друг другу в помощи. Прозревшие помогают друг другу.

Красивые слова. На самом деле прозревшие твёрдо придерживаются только одного правила: не выдавать своих. Кто выдаст — умрёт. А в остальном среди проклятых в ходу были и козни, и убийства и, конечно, они отказывали друг другу в помощи.

Врени замешкалась с ответом и Паук с нажимом произнёс:

— Жду Освобождения, сестра.

— Да что тебе такое надо? — удивилась Врени. Паук никогда никого ни о чём не просил. Он мог предложить сделку, он мог милостиво принять помощь, но просить…

И Медный Паук рассказал.

— Ты спятил? — беспомощно спросила цирюльница. Что за бред? Детёныш оборотня, кому вообще могло понадобиться такое подбирать? — Утопите эту пакость, зачем вы с ней возитесь?

— Тебя не спросили, — огрызнулся убийца. — Сама топи, если такая умная.

— Никак пожалел ребёнка? — засмеялась Врени. Когда-то ей пришлось отказаться от высшего посвящения, потому что от неё потребовали убить младенца, чтобы убедиться, что она отреклась от мира. Другие проклятые порицали её за лишнюю жалость к слепым — то есть ко всем непрозревшим.

— Тебя не спросили, — процедил Паук.

— И чего ты от меня хочешь?

— Тут полно баб, — ответил убийца. — Небось найдётся с ребёнком. Пусть возьмёт себе.