Да она обожглась! Обожглась сама своим светом!

— Страшно? — зло спросила девчонка. — Скажем, я костёр развела и не тех веток в него кинула, слышишь?! Молчи, что видел, а то Кабан тебя до смерти запорет.

И вот кого за то, что девчонка обгорела, чуть не прибили? Если б она не сказала, что сама те ветки кинула, так ему б живому-то не быть. А уж как над ней бабы-то причитали! И сметаной её обмазывали и на травах припарки делали! Одно хорошо, с руками-то обожжёнными она лошадьми заниматься бросила и дядька Жугу обратно к себе взял.

И ведь если бы дядька Жугу к Кабану за мёдом не отправил, всё веселье б Жуга пропустил-то! Но он не дурак. Пришёл к Кабану и видит — вместо девчонки крутится пришлый какой-то. Кабан ему и не приказывает, а он сам всё знает и приносит. И никто на него и не смотрит вовсе. А тот будто старается, за водой сходил, дров наколол, кашу в горшке помешал… чудно так. Сам неказистый и вроде как на него смотреть-то не хочется. Жуга дядьке мёда-то отнёс, а сам к Кабану вернулся да затаился. Пока тут сам крутился, выучил уже, где встать, чтоб тебя не видно было. Чужак странный. Лошади будто нет — пешком, что ли, шёл? Может, и вовсе оборотень. И никто о нём и не слышал вовсе, Жуга кого встретил, поспрашивал. Вроде как нет никого у Кабана. А как же нет, когда вот он? Жуга ждал, ждал… и дождался. Девчонка проклятая в дверь вошла — она у кого-то из баб сидела, всё её рожу сожжённую сметаной мазали, толку-то с их сметаны? Всем поселением причитали, мол, кто ж её теперь замуж возьмёт, а была уж такая раскрасавица. Кто возьмёт — дурак будет, теперь хоть ожогов ради поостерегутся. Сама себя пометила, так ей и надо!

Девчонка-то вошла, чужак-то плошки все и уронил. Грохнулись все, разбились. Ой, с Жуги-то Кабан шкуру спустил бы за плошки! Этого, небось, не прибьёт. Девчонка глаза подняла. Визгу было! И всё на радостях! Дядюшка Виле это, оказывается. Вот вредина! Везде у ней дядюшки! А тот на неё только глянул — сразу и замолчала, только улыбается до ушей. И кривилась ещё. Больно, поди-ко, улыбаться. Виле-то этот девчонку за плечо ухватил да повёл на двор. За сарай завёл… вот выбрал! Тут незаметно-то и не подобраться! Вроде как и не укромное место, а отсюда раньше всех увидишь, когда кто-то идёт. Жуга и сам тут, бывало, прятался. Ну, ничего! Не такой уж он дурак, Жуга-то. Это для старших не подобраться. А Жуга и с сарая всё прекрасно услышит. Пусть девчонка не думает, что только она одна по крышам-то лазить умеет. Эка невидаль, в курятник пробралась, воровка!

Когда он бесшумно дополз до края крыши, чужак уже держал девчонку не за плечо, а за косу и трепал из стороны в сторону, приговаривая:

— Я тебе что про фокусы говорил?...   А мать тебе что про магию говорила?...   А ты что сделала?...   Кто тебе разрешение давал?...   Ты зачем это устроила?...   А головой своей ты подумала?...   А что я твоей матери скажу?...   А если её искать будут?...   Да если ты навсегда с такой рожей останешься?...   Да ты ж теперь в руках ничего не удержишь!...   Да кому ты теперь нужна будешь?...   Да чего это ты себе удумала?..

И та-та-та, и та-та-та, и та-та-та.

Жуга на крыше развеселился. Вот, наконец хоть кто-то девчонку как есть понял! Так ей и надо! Ещё и не такую трёпку бы задал! Но осторожности не потерял. Не будет, поди, этот Виле при нём девчонку-то колотить.

— Ничего они не найдут, — пробурчала девчонка. — Её человеком никто не видел, а вампиры ничего не почуют, я там травы рассыпала…

— Вот травы твои они и почуют, бестолочь!

— Они не могут думать, когда чуют их, мне тётушка Вейма рассказывала!

— Ах, тебе Вейма рассказывала! — совсем рассердился Виле и сильнее дёрнул за косу. — И что она ещё тебе рассказывала?

— Она сказала, вампиры друг друга не любят и только рады, когда кто-то из них умирает!

— Так ты тётушке подарок решила сделать?! Бестолочь, это в Тафелоне вампиры так живут, а в Дарилике как — ты не знаешь. А если у неё целый выводок? Или учитель? Дурында, ты головой-то своей думаешь? Она у тебя, чтобы волосам на чём расти было?!

— Они ничего не почуют, — упрямо ответила девочка.

— Да они людей пошлют, бестолочь! Зачем я тебя учу, дурочка, если ты о такой простой вещи подумать не можешь?!

— Люди не узнают, куда идти, — спорила Аталеле.

— Эрлейн, ты ещё глупее своей мамаши, если так думаешь.

— Не гово…

— Замолкни.

Он отпустил её косу, но девочка и не думала никуда убегать, просто стояла и чего-то ждала. Виле, казалось, надоело сердиться, он коснулся ожога на щеке девочки и уже другим тоном спросил:

— Всё ещё болит?

И тут девчонка разрыдалась! Вот это здорово! Жуга-то думал, она вообще не умеет! А она всё всхлипывала в ладони и бурчала, что устала, что хочет к маме, что тут всё чужое и что ей во сне снится, как жутко та тварь сгорала. Жуге и самому снилось, он даже орал во сне, его дядька чуть не прибил за это. А кому скажешь-то, а? А девчонка что-то ещё хныкала, что она теперь останется уродиной и руки болят и что она не знала, что так будет, и к маме хочет, к маме, ей тут плохо.

Ей плохо!

Вот змея-то!

Небось, нарочно ревёт, чтобы дядьку своего разжалобить!

А тот ничего.

Дождался, пока проревётся, а потом сказал так спокойно:

— Собирайся, дурында. Пойдем мы к твоей мамаше. Авось сведёт она с тебя ожоги. Но если ты ещё раз без спросу такое сделаешь…

— Не сделаю! — просияла девчонка и умчалась в гостевой дом к Кабану.

А Виле этот не пошёл никуда, постоял эдак спокойно и сказал:

— Слезай, паршивец. Я тебя слышу.

Жуга так удивился, что прямо рядом с этим чужаком с сарая и спрыгнул.

— Будешь болтать — пальцы по кусочку отрежу и тебя жрать заставляю, — посулил Виле. Спокойно так — аж мороз по коже! Сразу ясно, заставит.

— Я ничего не сделал, дяденька! — заскулил Жуга.

— Я вижу, ничего не сделал. А теперь рассказывай, как что было.

— Я ничего не сделал! Это она сама в костёр свалилась! Да ты её спроси, дяденька. Она скажет!

— Про костёр ты другим ври. А мне как было рассказывай. Живо.

Куда деваться? В этом углу и не убежишь никуда. Пришлось рассказывать. И про вонь, и про травы, которые девчонка его заставила выучить, и про матерь богов, и про шипение и про слова, которые в виски толкались. И как-то Жуга не заметил, как Виле из него и про других дядюшек девчонки вытянул и про все разговоры, которые Жуга в гостевом доме подслушал. А потом тот как-то встал, как-то Жугу схватил — и вот Жуга пошевелиться не может, а у самого горла нож, да такой острый!

— Всё рассказал, молодец. А теперь помалкивай. Хоть одному кому-то проговоришься, узнаю, приду, я тебе…

Жуга уж не помнил, как его этот страшный дядька выпустил.

Зато девчонку увёл этот Виле! Как не было её вовсе!

В селищах на их земле всем заправляли старики. Они решали, когда хлеб сеять, когда охотиться, когда рыбу ловить, какие деревья рубить, когда в капище молиться, когда урожай заклинать. Всё решали! А тут, возле гостевого дома, и не селище вовсе было. Не скажешь даже, что это. Ни тына, ни порядка, ни стариков. Только то там, то сям хижины и домики, то там, то сям распахано. Хлеба своего на всех не хватает, Кабану привозят — то с заката, а то с восхода, он то платит, а то даром берёт. А потом людей наделяет. Кому даст досыта наесться, а кому — только с голоду не помереть. А кому и вовсе скажет — иди-ка ты отсюда подобру-поздорову, не буду я на тебя хлеб переводить. Одни, ясное дело, работают, другие мёд ищут, зверя пушного стреляют. Бабы в поле работают, прядут, ткут опять же. Всем дела хватает! Есть ещё несколько… никак друзья Кабана! Ничего не делают, день-деньской бока пролёживают, а то встанут да начнут мечами махать! Или на конях ускачут. Поскачут-поскачут да и вернутся. А кормит их Кабан — лучше всех. И в одежды одевает — не чета тутошним! Поди пойми его…