Чуда не случилось, стена выдержала, но нижнее бревно Юлди всё-таки вытащил. Громко бухало в груди сердце, ныли разбитые руки и хуже того, болела сорванная от усилий спина. Он сделал то, что не под силу человеку. Обычному человеку, не воину Заступника. Ничего. Боль пройдёт. Заступник будет милостив. Главное Юлди сделал. Переведя дух, монах принялся орудовать бревном, чтобы развернуть его и упереть одним концом в окно, вторым в землю.

Они прятались за деревьями. Хорошо прятались. Не хотели, чтобы Фатей их увидел. От кого таились? Зачем?

— Уважаемые, — окликнул на местном языке Фатей. — Иду-иду, никого не вижу! Долго иду! Заблудился. Где кабак у вас? Кабак ищу.

Послышался недовольный рык и на тропинку ступили двое. Высокие — выше Фатея, плечи широкие, лица гордые. Оружия нет, штаны, куртка — из кожи. Видать, мохнатые. Говорят, если они сами зверя убили, сами освежевали, сами шкуру выделали да из неё себе одежду сшили — могут превращаться сколько хотят, она на них останется. Но по своей земле мохнатые ходят в дорогом сукне, в шелку да в бархате. И на поясе меч носят, чтобы, случись что, в драку вступить. Любят они подраться. А если и случится обернуться, так пусть рвётся дорогой шёлк, в том-то и гонор здешних господ, что им ничего не жалко.

Если эти мохнатые тут в кожаных штанах ходят, значит, задумали что-то. Дело у них тайное, для которого им звериное чутьё нужно. Потому и оружия нет. Не в зубах же им меч тащить.

Обдумывая это, Фатей безмятежно улыбался оборотням, которые настороженно принюхивались и присматривались к нему. Разоблачения он не боялся. Пусть нет такого колдовства, которое укроет от глаза и чутья оборотня. Колдовство не нужно. Будто на охоте запах никогда отбивать не приходилось.

— Кто ты такой? — неохотно нарушил молчание один из оборотней. Волчище, небось, здоровый. Пегий.

— Караванщик я, — отозвался Фатей. — С Бадалом пришёл. Бадал лагерь разбил, моя работа не нужна. Пошёл кабак искать. Заблудился!

От его наглости мохнатые даже как-то оторопели. Они ж привыкли, что люди все боятся. Привыкли страх и гнев чуять. И презирать людей, которые не могут понять по запаху, врёт собеседник или нет, тоже привыкли. Со своими-то мохнатые честные, потому что ложь насквозь видят. А вот с людьми — нет. Человека обмануть можно — не поймёт, а сам, как ни старайся, не соврёт мохнатым. А Фатей что? Фатея сам Медный Паук врать учил. Чувства свои в узде держать учил. Попробуй-ка почувствуй, врёт Фатей, шутит или правду говорит. Принюхивайтесь, мохнатые, не разберётесь.

— Нет здесь кабака, — процедил второй оборотень, чёрной с проседью масти. — Нечего тебе тут делать!

— Нет кабака? — с наигранным ужасом спросил Фатей. — Как так, уважаемые? Я пять дней ничего не пил, устал, к вам пришёл — у вас и кабака нету? А Бадал хорош врать. Пойдём, говорил, на закат, на закате кабаков много, сядешь за дубовый стол, девушки выпить поднесут…

Он прервал сам себя и с интересом уставился на собеседников.

— А девушки есть у вас? Я дома такую девушку оставил… ах, такую девушку! Пять дней не пил, работал, устал, не кабак, так хоть девушку, может, найду?

— Нет тут девушек, — зарычал пегий. — Нечего тебе тут ходить. Убирайся откуда пришёл!

Фатей успокаивающе поднял руки, показывая, что они пустые. Мохнатые были без оружия, а у него меч на поясе. С одним он бы и сладил, с двумя — не выйдет, с двух сторон кинутся. Да и не к чему ему с мохнатыми ссориться.

— Ухожу, ухожу, не сердитесь! — ответил он, одаривая оборотней ещё одной беззаботной улыбкой. — Нет кабака, нет девушек, зачем мне тут гулять? Приду к Бадалу, лягу у его шатра, пусть он меня поит. Обманул! Сманил и обманул!..

Он повернулся и зашагал обратно, прислушиваясь к звукам за спиной. Но, прогнав его, оборотни порычали вслед и успокоились, догонять не стали.

Выбравшись на волю, монах вознёс молитву. Может, Увар не заметил его пропажу, а то оберст и за драку с Князем-Жрецом сердился.

К месту его заточения вело несколько тропинок, но только одна была широкой и хорошо протоптанной. По ней Юлди и отправился. На каждом шагу спину разламывало нечеловеческой болью. Надо поскорей добраться до лагеря, там Большеногая его живо вылечит. Таиться Юлди в голову не пришло. Это оборотни пусть боятся, если встретятся на его пути. Нерадивая паства. Насмешки над пастырем — насмешки над Заступником. Юлди нисколько не испугался, когда его путь заступило два волка, пегий, серо-рыже-чёрный, и тёмный с проседью.

— Друджи, Урлик? — окликнул их Юлди суровым голосом. Художник их монастыря, брат Полди, был готов проповедовать оборотням и в волчьем облике, но Юлди сейчас хотел видеть перед собой человеческие лица.

Оборотни переглянулись и одновременно кувыркнулись через голову. И вот перед монахом стояли гордые магнаты. Пегий Друджи выглядел слегка смущённым.

— Когда я умру, — сказал им монах, — я не смогу предстать перед лицом Заступника и войти в Его воинство. С какими глазами я на Него посмотрю? Я, который так гордился своей паствой! Я, который так радовался вашему обращению! Держать в заточении духовного наставника! Испытывать его ловкость! Сказано, что не сила спасает, а вера. Много веры вы выказали!

Спина болела так, что Юлди стоял прямо только огромным усилием воли, но пуще телесной боли были моральные муки. Он считал их друзьями, он пировал с ними — а сам упустил их души!

Оборотни тревожно втянули лесной воздух и упали на колени.

— Прости, — не склоняя головы, попросил Урлик. — Мы не хотели тебя обидеть!

— Не меня вы обидели, а Заступника! — резко ответил монах. — Кто поднимает руку на Его посланцев, тот поднимает руку на Его самого. Вы поступили как язычники, а не добрые верующие!

Друджи рванулся вперёд, схватил Юлди за руку и поцеловал.

— Прости! — взмолился пегий оборотень, наконец склонив свою гордую голову. — Враг попутал!

— Не сердись на нас, — подхватил Урлик, тоже целуя монаху израненную руку. — Враг попутал.

— Пойдём с нами, — позвал Друджи, поднимаясь на ноги. — Пойдём, стол уже накрыт, только тебя ждут!

— Я не голоден, — отрезал Юлди. Урлик тоже встал и, обняв монаха за плечи, настойчиво повлёк куда-то в сторону от тропинки. — Мне нужно к Увару.

— Дай нам загладить свою вину, — снова взмолился Друджи, подхватывая Юлди под руку. Монах и не хотел, но опёрся на оборотня. — Неужели ты уйдёшь от нас в гневе, в изодранной одежде?..

— Для нас бесчестьем будет тебя отпустить в таком виде, — подхватил Урдик. — как мы посмотрим в глаза твоих друзей? Своих братьев? Пойдём с нами, ты найдёшь и стол, и баню, и постель, достойную посланника небес, и девушек, которые её согреют, и новое платье…

— Я монах, я дал обеты, — напомнил Юлди. Мысль о бане, о приличном столе, хорошей постели показалась ему привлекательной. Девиц на крайний случай можно отослать прочь. Ещё один день ничего не решит, зато он будет не такой уставший и избитый. Может, к завтрашнему утру пройдёт и спина. К тому же раскаяние оборотней было неподдельным. Они очень гордые, если он не покажет, что простил, их сердца будут разбиты. — И пошлите человека к Увару! Мы должны уже выступать! Я задерживаю отряд!

— Непременно пошлём, — пообещал Друджи.

Кая была очень обижена. Когда она вернулась на двор к господину Корну, оказалось, что и другие девушки хвастаются обновками. И Граська, и Златка, и Данутка… у Каи был самый простой браслет! Самый дешёвый! Все только посмеялись над ней!

Улучив время, Кая выглянула со двора… и увидела у самых ворот недавнего караванщика.

— Красавица! — обрадовался он ей. — А я-то всё думал, в каких хоромах такая девушка живёт! Фатей ходил-ходил, голубой платок добыл. Возьмёшь — счастье найдёшь, не возьмёшь — сердце разобьёшь.

Караванщик, о котором подружки смеялись, вот, мол, самый бедный тебе достался, полез за пазуху и достал оттуда… Заступник! Платок был — как кусочек неба… Такой лёгкий, воздушный и нежный… как будто Фатей влез на самое высокое дерево и ножом вырезал лоскут с небес. У Каи вырвался вздох.