Саня задумался, не увидел встречного каравана. Опомнился, когда Володя сунул ему в бок белый флажок-отмашку:

— Махни!

— Я?! — воззрился Саня.

— А чего? Махни.

Саня не раз замечал, с каким удовольствием выполнял эту нехитрую процедуру Коркин. Сам же принял флажок с сомнением: а вдруг что не так, не получится? Хмыкнет Семка-матрос, нехорошо поглядит Иван Михайлович. Однако Саня вышел из рубки, встал на мостике, на виду. Володя, подмигнув ему, протянул руку к сигналу. Гудок у «Переката» какой-то свой, особенный: старческий будто, с хрипотцой. «Почтенный у нас гудок», — сказал как-то Володя, и Сане это очень понравилось. «Почтенный гудок», — подумал он и сейчас, прислушиваясь. Помахал, как положено. На встречном буксире словно белый огонек вспыхнул — ответили. И тоже погудели. И Саня подумал: «Встретились два старых товарища, два речных работяги, и радостно им видеть друг друга, вот они и говорят: «Здравствуй, милый мой др-у-у-уг!»

Гриша-капитан, протирая глаза кулаком, зевая, вошел в рубку:

— Наши?

Влез Иван Михайлович — сразу тесновато сделалось в будочке, — приложил ладонь:

— Наши!

Коркин запрыгал, тощий и длинный, замахал долгими руками, и Саня посмотрел без насмешки: многое он уже понял, до многого дошел сам, а сколько узнал от Володи!

Разошлись буксиры, отмахались друг другу люди, встретившись не в океане — на знакомой до камешка речке и не после долгой разлуки — только неделю назад, может, виделись где-то на берегу, в конторе. Так почему же так рады они? Наверно, потому, что одно дело делают, одно дело любят — и на всю жизнь.

Саня спросил бы про это Володю, но в рубке Иван Михайлович, а при нем не спросишь.

Гриша не пошел досыпать, Иван Михайлович тоже. Уселись позади Володи на ящик со спасательными жилетами. Механик засопел то ли сердито, то ли сосредоточенно, и Саня понял: пора уходить к Карпычу. Он сделал шаг к двери и остановился: Иван Михайлович сказал простое короткое слово:

— Берег…

Но каким голосом он сказал его! Трепетным, проникновенным. И хотя Саня слышал, как ласково произносят это слово речники «Переката», услышать такую ласковость от самого механика было в новинку!

— Берег, — произнес Гриша-капитан тоже как-то по-своему, уважительно, словно бы с большой буквы.

А Володя сказал мягко, по-Володиному:

— Берег… — И как бы мысленно добавил к нему еще: «Милый мой».

И Саня удивился: у всех на берегу кто-то был, а у Володи никого, так почему ему-то так желанен этот незнакомый Сане берег?

— А что там? — посмотрел Саня на Володю. — Грязь, пыль… Здесь лучше — простор, солнце, вода. И тишина…

— Тишина, — повторил Володя, глядя на Саню очень внимательно. — Да ведь надоедает она, тишина-то…

Саня понимал: трудно людям без берега. Редко удается им ступить на твердую землю — разве когда баржи грузятся или, наоборот, не разгружаются подолгу. А то как взяли воз и ходом до Коломны. Дотянули одни баржонки — бросили, другие подцепили — и обратно, до Серпухова. Так и ходят. Ходят… А люди вон загорают, купаются… А Володя да Гриша беленькие, словно солнца на них не хватает… Трудно, тяжко без берега, без нормального сна. «Замотался!» — с непонятным удовольствием говорит, заваливаясь после вахты на койку, Семка-матрос. «Упарился вчистую», — бормочет, выбираясь из кочегарки, засаленный Карпыч. «Эти машины проклятые!..» — достается и железкам от сердитого Ивана Михайловича, который, конечно же, должен вот как злиться на старенький пароход, на злую судьбу, загубившую его голубую капитанскую мечту.

«А зачем такую работу выбрал, коли трудно?» — как-то, еще в самые первые дни, спросил Коркина Саня, спросил и осекся, вдруг посреди вопроса вспомнил: отец так же вот, бывало, рассказывал о цехе — как трудно да как там сложно. Рассказывал, а сам без цеха этого жить не мог… «Значит, надо, коли выбрал!» — отрезал тогда Коркин. Саня теперь-то и сам начал понимать: чем трудней дело, тем, видно, дороже оно человеку. Видно, так уж он устроен, чудной человек, что не хочет жить легко, не желает. А раз так, может, и Саня прав, покинув отца не для собственной легкости, а для его же, отцовской новой необходимой суровой жизни?..

— Не положено всем в рубке-то, — сказал за его спиной Иван Михайлович, разгоняя народ по местам, и Сане показалось, что голос механика был не всегдашним брюзгливым, а словно бы немного потеплевшим.

«Берег виноват», — понял мальчишка, выходя на палубу и вглядываясь в дрожащее марево, в котором показались уже далекие мосты Серпухова.

Свободный от вахты народ засуетился. Коркин в тесной каютке напяливал на себя тельняшку поновей и брюки повольней, вертелся, силясь весь уместиться в маленьком зеркальце.

— Хорош, — сказал Саня, и Коркин благодарно улыбнулся ему:

— Не, правда, ничего?

— Правда! Нюра твоя ахнет!

Коркин насупился: насмешка? И Саня поспешил успокоить:

— Да нет, точно я говорю — хорошо тебе! Особенно брючата!

Коркин недоверчиво покосился и полез на палубу, где беспокойно тянули шеи вымытые и выбритые перекатовцы, где Иван Михайлович все никак не мог сладить с проклятой рубахой, где Гриша-капитан одергивал белый китель и даже Карпыч не стоял, поплевывая беззаботно за борт, а тоже шевелился — провел раза два ладонями по замызганным брюкам, словно стряхивая с них пыль. Даже Саня, глядя на него, заволновался, хоть никто не ждал его на этом серпуховском берегу.

А берег приближался, и росло волнение, пока непонятное Сане.

Из рубки показался Володя, и все уставились на него, даже Карпыч задрал свою кепчонку.

— Стоим два часа, — помахал Володя каким-то листком, и народ приувял.

— Ма-ало, — протянул Коркин.

— А ты вообще помолчи-ка, — сказал ему Гриша-капитан. — Кто в прошлый раз четыре часа на берегу прохлаждался? Тебе сейчас посидеть придется: привезут харчи, поможешь разгрузить, принять.

«Ладно, капитан», — обычно отвечал Коркин бодро, но сейчас он молчал, и Сане стало жалко его новых брюк и тельняшки, зря надетых.

— Я помогу, — сказал он Грише, и Коркин обрадованно забормотал:

— Конечно, поможет! Чего там! А в Коломне я за него отстою! Вот те крест — отстою!

— Ты уже за меня отстоял, — ехидно сказал Карпыч. — Позабыл, что ли? Я тебя отпустил, а ты обещал отстоять, и в другой раз тоже смотался… Теперь нечего! Теперь будешь как миленький! У нас котлы не чищены, трубы текут, дел по горло.

— Он! — ткнул в отчаянии пальцем Коркин. — Верно, Саня, ты же сможешь? Подумаешь там, трубы текут — вентиль подтяни! Это скоро!

— Я подверну, — мотнул головой Саня, и послышался скрипучий смешок Ивана Михайловича.

— Кто же тебе доверит? — сказал механик. — Это ж сложное дело — котел… И махнул рукой: — Идите все! Придется мне, естественно…

— Иван Михалыч! — посмотрел на него Гриша-капитан, голос его был строг, а глаза смотрели добро. — Балуешь ты его! Совсем Коркин тебе на шею сядет!

Иван Михайлович похлопал себе по шее, и Саня засмеялся, представив длинного Семку верхом на этой шее: сидит, ноги болтаются.

— И ничего смешного не видно, — металлическим голосом сказал ему Иван Михайлович и обернулся к Грише: — Последний раз! Будем четко придерживаться графика! Сегодня, ладно уж, идите, мы с Сергеевым остаемся!

— Остаемся! А может, Сергееву тоже на берег хочется? — обронил Карпыч, и все уставились на мальчишку.

Не очень-то хотелось Сане на берег, и еще больше не светило ему оставаться на «Перекате» вдвоем с механиком — наслушаешься наставлений досыта!

— Да нет, нечего мне на берегу-то, я лучше тут, — проговорил Саня, и Коркин не мог, как ни старался, удержать радость — перла она из глаз его, из растянутого рта.

— Но в следующий раз — гляди! — погрозил ему пальцем Иван Михайлович и посмотрел на Саню с плохо скрытым раздражением, и тот не понял, чем же опять не угодил он сварливому механику.

Серпухов приближался, и Саня, замечая, как жадно разглядывают ребята невидный, заваленный рабочий берег, стал тоже смотреть на все эти барки, катерки, мостки и мастерские, так похожие на барки и мастерские возле грузовых причалов Коломны. Вот и пристань — деревянный домик на деревянной барже. Вот и контора на высоком берегу, Саня уже знает ее — туда в прошлый раз бегал он с Володей за какими-то документами. Вот какой-то народ дожидается. Мелькнул белый халат.