— Потом, — рассеянно ответил новосел. — Спасибо.

Бабкин задержался на пороге:

— Если что — мы поможем.

И вот уже под окном зазвенел беззаботный Женькин голос, ему вторил Саныч. Пошли вольные разговоры, в которых не нашлось места для Трофима: молодежь забыла про него, едва выскочила из подъезда.

Трофим остался один среди гуда и топота. Он увидел корзину в углу и с недоумением приподнял тряпку. На свет вылезла его кошка.

— Совсем забыл про тебя, — виновато сказал он, поглаживая кошку у себя на груди.

Потом пустил ее на пол, и она, подрагивая хребтом, пошла обнюхивать старую мебель и новые бетонные углы. Дрель, затихшая было, взвизгнула опять — кошка опрометью кинулась к хозяину, прижалась к его живой ноге.

— Видишь, дом какой звонкий, — пробормотал Трофим, поднимая глаза к потолку. — Помереть не дадут.

И Трофиму вдруг очень поверилось, что он еще пригодится Бабкину, Павлуне и всем другим из молодежного звена. Он вспомнил лукавое лицо Женьки, непроницаемого Бабкина, его тощую тень — Павлуню. «Хорошие ребята, только без опыта». А опыт у него да у Громова — стариков в совхозе мало.

— Может, уживемся? — вслух спросил сам себя Трофим и со стуком зашагал по комнате с кошкой на руках.

Остановился перед осколком зеркала: сердитый, обгорелый за лето мужик смотрел на него. «Этак ребят распугаешь!» — отвернулся он от зеркала. Сбросил плащ, кепку, пригладил волосы, умылся. И только расставил свои четыре стула по углам, как пожаловало все молодежное звено да еще с комсоргом во главе, чернявеньким.

— Садитесь! — пригласил Трофим.

— Ничего, — сдержанно отозвался Боря Байбара. — Мы только уточнить.

— Правда, что вы у нас за старшего будете? — высунулся Женька, и парни придержали дыхание.

— Был такой разговор, — сказал Трофим, силясь заглянуть в душу этих непонятных людей, которые минуту назад были веселы и беззаботны, а сейчас явились будто по государственному делу.

Разговор такой шел сегодня утром. В кабинете у Громова. Сильно шумел там главный агроном Василий Сергеевич Аверин. «Такое поле да пацанам отдать!» Трофим тоже понимал: поле славное. Проложены в нем трубы для полива, протянута дорога к самой борозде. Склад близко, ферма под рукой — навоз только вози. Поле и в плохие годы выручало совхоз, а в хорошее время на его морковке озолотишься. Но Аверин шумел, а Трофим тоже сильно сомневался про себя: а вдруг жара? Или дождь без продыху? Вдруг заморозки либо снег? Поможет ли тогда вся та мощная техника — прицепная, навесная, гусеничная и колесная, которую Громов так неразумно отдал мальчишкам?

И когда агроном ушел, Трофим поделился своими сомнениями с директором.

— Ладно, — ответил Ефим Борисович. — Я подумаю. Может, правда, взять тебе над ними шефство, приглядеть…

Вот и весь разговор. И сейчас Трофим смотрел на «зеленое» звено с интересом.

— А что случилось? — спросил он осторожно.

Боря Байбара оглянулся на своих и сказал тихо, с перерывами:

— Мы звено создали. Комсомольское. Мы надеялись, а нам, выходит, не доверяют! Няньку дают!

— Мы можем и разбежаться! Не больно хотелось! — подал звонкий голос Женька.

Трофим смотрел на парней и не различал их — все на одно лицо: глаза сердитые, губы сжатые, брови суровые. И в эту минуту он почувствовал щемящую боль где-то в глубине живота. Она приходила уже не раз, внезапная, пугающая. Словно завелся в живом теле холодный червячок и по временам оживает, впивается.

Прижав пятерней уязвленное место, Трофим глухо спросил:

— Я вам, значит, не пара? И мой опыт уж ни к чему?

Женька ухмыльнулся коротко и весело. «Лешачихин сын вспомнил, как сиднем сидел Трофим в своей Климовке, ничем не удивил совхоз, не обрадовал, не обогатил.

Женька пробормотал смущенно:

— Почему же… мы ничего… — и оглянулся в поисках спасения.

А Боря Байбара сказал прямо, как по больному месту стукнул:

— Нам климовский опыт ни к чему.

Трофим долго молчал, все устали ждать ответа и подпирать стенки. А когда он заговорил, голос у него срывался:

— Ладно. Управляйтесь сами, хозяева.

Парни подождали, не добавит ли он еще что-нибудь, но Трофим молчал.

— Спасибо, — серьезно сказал Боря Байбара.

Все вышли, неловко застревая в дверях. Бабкин потоптался у порога.

— Простите.

Трофим отвернулся. Боль не унималась, росла.

Загустели тени по углам, пора выгонять их, но Трофим не зажигал огня. Он сидел, прижав руки к животу, смотрел перед собой. На окошке — ни тряпицы, ни цветка, прет в него, в широкое, вся улица, с криками, с весельем, с непутевой пляской по черному необтоптанному асфальту.

Подала голос лошадка. Трофим очнулся, доковылял до подоконника. Заждалась Варварушка хозяина, не берет хлеба, не хочет леденцов — напрасно наперебой протягивают ей ладони мальчишки и девчонки. Хоть ребята они совхозные, а, словно городские, редко видят близко настоящую лошадь с грустными большими глазами и длинными ресницами. У их отцов и старших братьев все трактора, грузовики да мотоциклы. Хорошо проехаться в запыленной горячей кабине самосвала, славно пролететь в коляске мотоцикла, но почему-то очень хочется им сейчас погладить, потрогать теплую мягкую лошадку.

— Не бойтесь, она добрая, — сказал Трофим, появляясь на улице в своем длиннополом грубом плаще.

Варвара потянулась к нему навстречу. Ласковый народ во все глаза смотрел с завистью, как лошадка осторожно приняла с корявой ладони кусок хлеба, пересыпанного солью и махрой. Подталкивали один другого: «Гляди, ест!»

— Садитесь, что ли, прокачу, — неожиданно предложил Трофим.

Сыпанули, как воробьи на мякину. Тележка заколыхалась.

Редко кому позволял Трофим кататься на лошадке. Он жалел ее и по мере сил старался облегчить ей работу: нашел новую тележку на бархатных рессорах, смастерил резиновые колеса на подшипниках. Механизаторы ухмылялись: «Теперь твой вездеход по любой грязи пройдет!» Хозяин отмалчивался. «Варварушка, чай, не трактор, беречь ее нужно».

Сейчас тележка шла с перегрузом. По тому, как напрягалась лошадь, было видно: ей тяжело. Трофим, однако, довез «воробьев» до совхозной больницы и только тут остановился.

— Ну, вот и все. Домой идите. Скажите: Шевчук прокатил.

Сидел, кивая в ответ на все звонкие и тихие «спасибо».

— Поздновато, Трофим Иваныч! — встретил его с улыбкой седенький доктор. — Что стряслось?

Не был дипломатом старый солдат, не стал молоть про погоду — сразу бухнул, сунув палец в больное место:

— Тут дрянь завелась, изводит. Так и помрешь невзначай, а у меня дела.

Замолк, угрюмо поглядывая на доктора. Тот попросил еще раз и подробней рассказать про боли, потом уложил, раздетого, на кушетку, долго мял живот, заявив в конце, что настоятельно рекомендует показаться специалистам.

— Может, сами, а? Порошков каких? — пробормотал Трофим, крепко затягивая ремень на брюках. Месяц назад те же брюки легко держались и без ремня.

— Настоятельно рекомендую, — тихо повторил старик.

Он выписал направление. Трофим повертел бумажку: неразборчивые каракули ни о чем ему не говорили.

— Когда показаться? — хмуро осведомился он.

И доктор сухо, как незнакомому, ответил:

— Чем скорее, тем лучше.

Больной сказал «до свидания» и похромал к своей лошадке. Он так долго взбирался на тележку, что даже терпеливая Варвара оглянулась с удивлением. Хозяин сидел, повесив голову. Она подала негромкий голос, как бы спрашивая, куда ехать.

— Куда-куда! На свалку! — проворчал Трофим.

Покачиваясь на мягких рессорах, он в недоумении размышлял, когда же это высыпалось его здоровье из потрепанного тела, как зерно из дырявого мешка.

«Куда это я заехал?» — опомнился он вдруг.

Лошадка его брела по привычной климовской дороге, а в десятке шагов перед нею стояла с поднятой рукой длинная, тощая Лешачиха.