— Опять врачиха! — проворчал Коркин. — Только недавно проверялись!

— Положено, — обрубил разговоры Иван Михайлович, и Коркин быстренько замолчал: а то еще, чего доброго, оставит на «Перекате».

Бросив баржи, ненадолго вздохнувший «Перекат» налегке подвалил к пристаньке, и на пароход полезло начальство, врачиха, грузчики. Потащили аккумуляторы, продукты, газеты. «Как проходной двор», — косился Саня, помогая Ивану Михайловичу укладывать принесенное. Потом, как и всем, ему смерили давление, послушали, обстукали, отпустили.

— Здоровый как бык! — льстиво хихикнул Коркин, убегая на свой заветный берег, где ждала его неведомая Сане Нюрка. Пока Саня вертел головой, выискивая на берегу Коркина, он не заметил, как пароход опустел, только Иван Михайлович громыхал в машине ключами.

— Лезь, коль желательно, — сказал он заглянувшему мальчишке, и тот, хоть было ему не очень желательно глядеть на квадратную голову, полез.

Так же желто светились промасленные шатуны и валы. Поршни, уставшие за дни и ночи, не сучили своими локтями — отдыхали. «Умотали руки-то», — сказал бы про них Володя, и Саня повторил сейчас:

— Умотали руки-то…

Механик оглянулся на него, посмотрел потом на шатуны, удивленно проговорил:

— Похоже…

И погладил усталую машину. «Любит», — не очень удивился Саня: дубовый Иван Михайлович мог любить только железную свою машину и больше никого.

Забыв, казалось, про Саню, механик возился и возился, что-то подкручивал и подвинчивал, смазывал и вытирал, и мальчишка почувствовал вдруг, что он совсем не нужен Ивану Михайловичу — ни он и никто другой. А кто же ему нужен-то?

— Вылезай, чего ты, — прервал механик Санины мысли, и он послушно выбрался наверх.

У трапа стояла какая-то толстая женщина и смотрела на пароход. Другая, тоже толстая, но с тонкой девочкой, сидела на ящике, подстелив газетку. Не по лицу, не по квадратным плечам женщины, а по аккуратной этой газетке Саня угадал механикову родню и сказал ей:

— Иван Михайлович здесь. Позвать, что ли?

— А он не занят? — спросила женщина, вставая. — К нему можно?

— Наверное, можно, — оглядел Саня пришедших и пошел к Ивану Михайловичу доложить про посетителей и спросить, может ли Иван Михайлович принять их.

— Скажи, сейчас буду! — буркнул механик, и точно: тут же появился на горячей палубе, поглядел, нахмурясь, и сбежал по трапику.

Саня с интересом наблюдал за непонятной этой встречей: женщины приблизились к механику не как к родному, а как к едва знакомому Ивану Михайловичу — словно бы неловко было им подходить к занятому человеку, боязно смотреть в глаза. Но подошли. Он пожал всем руки, даже девочке, потом стал что-то выговаривать, а те слушали виновато, торопливо кивали платочками. Саня поежился, представив, какой нудный, должно быть, голос у механика, раз у людей, непременно ему родных, такие постные лица. Как, верно, хочется им, чтобы Иван Михайлович поскорее закончил говорить! Закончил. Саня заметил это по тому, как облегченно вздохнула девочка и как Иван Михайлович недовольно поглядел на нее, вздохнувшую. Потом механик стал рыться в кармане брюк, вытащил кошелек, а из него деньги и начал считать их, а женщины смотрели, и девочке, наверное, смотреть было неловко — отвернулась. Отсчитав, Иван Михайлович передал деньги одной женщине и другой и повернулся к родне широкой спиной. Саня увидел, что лицо у механика покраснело, на лбу обильный пот: тяжко, должно быть, отдавать трудовые рубли!

Иван Михайлович шел по трапу, женщины ждали, и, когда он повернулся к ним, они замахали руками, крикнули вразнобой:

— До свидания!

И не добавили ни слова. И только девочка вслед за ними выкрикнула тоненько:

— Спасибо, дядя Вань! Приезжайте!

— Ладно! — махнул он ей. — Идите!

И побрел в свою милую машину, а Саня видел, как тяжело ему шагать: впереди ни счастья, ни радости, мечта о белых теплоходах рассыпалась, и остались только эти женщины, которым, конечно же, очень нужны трудовые деньги Ивана Михайловича.

Женщины пошли, деловито и облегченно о чем-то переговариваясь, а девочка осталась. И Саня спросил ее, просто так спросил, от нечего делать:

— Как тебя звать?

— Наташа, — улыбнулась она. — А ты новенький? Я тебя не знаю.

— Новенький, — ответил Саня, которому захотелось вдруг на берег — просто так захотелось, ступить на траву, поговорить о чем-нибудь с этой девочкой Наташей, видно, очень доброй и хорошей, судя по ее глазам.

Но девочка убежала, помахав Сане, тоненькая, голенастая. И Сане подумалось, как неплохо было бы, если б эта Наташа пришла в следующий раз не к Ивану Михайловичу, а к нему — вот бы поглядел и скривился Коркин! Он провожал ее глазами долго, пока Наташа не взбежала на высокий берег и оттуда еще раз не махнула Сане рукой.

— Наташа, — довольно громко выговорил мальчишка и, услышав сопение механика, вздрогнул. Посмотрел через плечо: Иван Михайлович уставился на берег, на девочку, и лицо его было злым, неприятным.

— Наташа, — кивнул Саня.

Иван Михайлович перевел на него взгляд, покатал камни на скулах, ответил придушенно:

— Сволочь!

Саня круто свел брови, сжал кулаки: ругательство, неведомо кому брошенное, ударило больно. Механик поглядел на взъерошенного мальчишку.

— Да не… Отец у нее, у Наташки, сволочь… Бросил… А их вот пятеро… Дом надо перекрывать…

— А ту? — Саня, пока Иван Михайлович разговорился по-простому, хотел узнать про него как можно больше. — Ту, другую женщину, тоже бросили?

Иван Михайлович засмеялся и очень понравился такой вот, веселый, Сане. Смеялся он с удовольствием, закрыв глаза и дрыгая кадыком. Отсмеявшись, сказал, вытирая глаза:

— Ту-то? Не-ет, не бросили пока. Это супруга моя.

— Супруга-а? — растянул слово Саня. — И не поцеловали…

Иван Михайлович заморгал — это он-то заморгал, всегда правый и уверенный?!

— Да-а, — сказал потом негромко. — Целоваться… Люди ведь кругом. И не молодые уж. Семь лет в браке состоим.

— Семь лет! — от души пожалел Саня бедную супругу механика.

Иван Михайлович вытащил свои громадные карманные часы:

— Скоро прибывать начнут.

И забрался опять в машину, а Саня встал у борта, гадая, кто же прибудет первым.

Первым прибыл Володя. Не взбегая по трапу, крикнул:

— Михалыч!

И тут же, словно только и дожидался зова, появился механик — начищенный, наглаженный, как на свидание. Саня переводил взгляд то на него, то на Володю, с которым механик, сбежав на берег, зашептался. Пошептавшись, Иван Михайлович приказал мальчишке собираться.

— Куда?

— Закудыкал! — нахмурился Иван Михайлович. — Иди-ка переоденься!

И швырнул ему сверток, который Володя вытащил из сумки.

Когда через десять минут Саня появился на берегу, на него уставились Володя, Иван Михайлович и приспевший Гриша-капитан. Не под этими взглядами было неловко стоять мальчишке, а непривычно ему в форменке и брюках и в новых туфлях, очень сдавивших ноги, привыкших к вольной разбитой обувке. Трое старших переглянулись, заговорили междометиями:

— Ну?

— Ага!

— Угу…

Саня вертел головой. Володя наконец сказал ему, оглядев:

— Пошли!

Гриша пошел на корабль, Володя, Иван Михайлович и Саня по тропочке поднялись к бревенчатому домику-конторе.

Мимо секретарши и телефонов парни провели мальчишку к начальнику, который, усадив его перед собой, принялся с интересом рассматривать. «Все знает», — понял Саня, где пропадал Володя, и испугался: ну как штурман по доброте своей такое про него рассказал! Однако, покосившись на надутого Ивана Михайловича, он немного утешился: этот все поставит на место!

Рассмотрев Саню, начальник в белом кителе, видно, остался доволен.

— Хорошо, — сказал он. — А теперь давай-ка потолкуем.

Долго, прерываясь изредка для телефонных кратких разговоров, занятый человек выспрашивал Саню про жизнь, про школу, про Сосновку, старательно, как подводные камни, обходя отца, и за это Саня был очень ему благодарен, за это отвечал с охотой.