Историософия Чаадаева явилась свидетельством обострения процесса национального самосознания. Не следует, однако, считать, что этот процесс начался только в 30-40-е годы. Его истоки можно обнаружить в Древней Руси — особенно в XIV и XVI веках. Однако он был почти прерван в XVIII столетии, когда Российская империя окончательно утвердила свое место на земном шаре, последовательно расширив свою территорию и укрепив могущество. Для России XVIII век был временем практических преобразований и в меньшей мере — осмысления своей судьбы и исторического предназначения. Точкой нового пробуждения национального самосознания стал 1812 год. К ней и тяготела историко-философская мысль Чаадаева, заключавшая в себе зерна и западничества, и славянофильства — двух важнейших направлений русской мысли XIX века. Западничество, в истолковании Н. Бердяева, оказалось проявлением «азиатской души», поклонявшейся Европе, тогда как славянофилы стали первыми русскими европейцами, мыслящими «по-европейски самостоятельно»[20]. Направления движений и точки, из которых они исходили, как бы поменялись местами. И вместе с тем это «великое противостояние» само по себе стало прямым отражением срединной позиции России между Западом и Востоком и подтверждает мысль того же Бердяева:

В течение последних полутора столетий выдвинулось и утвердилось множество проблем и формулировок: Россия как место встречи Востока и Запада, как место их примирения; особый путь России и ее историческое предназначение; Европа как состарившаяся, одряхлевшая цивилизация, уступающая место иным культурным типам — более молодым, переживающим расцвет и способным открыть новые перспективы перед общечеловеческой культурой; будущее России — в ситуации смены исторических сил и в условиях противостояния православия и католичества. Эти проблемы обсуждались самыми пытливыми умами XIX-XX веков — Хомяковым, Герценом, Достоевским, Данилевским, Соловьевым, Бердяевым, евразийцами, их оппонентами — Флоровским и Степуном и уже нашими современниками — такими, как Гумилев. Они и сегодня в центре внимания и политических, и интеллектуальных сил.

Правда, в спорах трудно обойти многие факты современной реальности. Запад не умер и умирать не собирается. Восток преодолел свою неподвижность. Многие восточные страны вышли на передовые позиции в сфере цивилизации и культуры благодаря тому, что восприняли новейший западный опыт, сумев сохранить национальное своеобразие. Таким образом, рухнул миф о несовместимости различных культурно-исторических типов. Россия не оправдала ожиданий, и ее мессианские претензии если и не похоронены, то отложены на будущее, хотя тема особого пути России остается предметом спора. Восток и Запад сблизились и переплелись. Разумеется, сегодняшняя ситуация не всегда может служить ориентиром исторического познания и суждения. Но те или иные коррективы в это суждение она неминуемо вносит.

Относительность, известная условность понятий Запад и Восток в равной мере касаются и истории, и современности. а каждой точке земного шара есть свой Восток и свой Запад. Если отбросить критерии географические и обратиться историко-культурным, то здесь хотя и обнаружатся более четкие позиции, но не настолько, чтобы повторить киплинговскую крылатую фразу: «Запад есть Запад, Восток есть Восток». Одна из самых западных (по географическим понятиям) европейских стран — Испания, оказавшаяся на краю континента, в историко-художественной ретроспективе представляется более «восточной», чем Франция или Италия. А Японии, усвоившая последние достижения современной западной цииилизации, становится одной из самых «западных» стран, путая карты (в том числе — географические).

И все же есть возможность говорить о некоторых устоявшихся качествах восточной и западной культуры, соответствующего мировосприятия, менталитета. Очевидны религиозные различия: с одной стороны — христианство, с другой — ислам, с третьей — буддизм, а внутри христианства — западные и восточные варианты. Расхождения столь же очевидны, сколь очевидна условность традиционного деления на Запад и Восток. В разговоре на нашу тему необходимо совместить, казалось бы, несовместимые очевидности. Они совмещаются в тот момент, когда мы переходим из области общих рассуждений на конкретно-историческую почву.

Но прежде чем задаться такой целью, поставим вопрос: касается ли все это конкретной жизни искусства? Думаю, что да. Если действительно вопрос о судьбе и бытии России между Западом и Востоком был для нее жизненно важен, искусство должно было по-своему искать свое место в системе мировой культуры, где были достаточно различимы западные п носточные ориентиры. Наконец, вне зависимости от того, к каким традициям это искусство обращалось, оно должно было вобрать в себя то физическое пространство между Западом и Востоком, в котором оно существовало и развивалось.

В силу краткости настоящих заметок материал русского искусства будет дан либо в общей форме — как повод для размышлений, — либо фрагментарно. Остается надеяться, что и фрагменты позволят все-таки составить общее представление о существе проблемы.

В европейской основе древнерусского, домонгольского искусства сегодня вряд ли кто-либо сомневается. Дело не в том, что владимирская архитектура вызывает аналогии с романским зодчеством, а Андрей Боголюбский призывал мастеров от Фридриха Барбароссы. Здесь аналогии более или менее внешни и не столь существенны. Дело в том, что Древняя Русь приобщилась к православной византийской культуре и лишь через нее — к некоторым формам азиатской, в частности к са-санидской и персидской орнаментике. Проблема восточной ориентированности ранних этапов древнерусской культуры почти замыкается кругом восточнохристианского мира — это был европейский Восток. Если вспомнить знаменитые слова Вл. Соловьева, обращенные к России, — «Каким ты хочешь быть Востоком: / Востоком Ксеркса иль Христа?», — то со всей определеностью можно сказать, что свой культурный путь Древняя Русь начинала как «Восток Христа» — это был европейский путь. Византийская, а вслед за ней древнерусская культура выросла на почве классической античности, причем греческой, а не римской (как весь западноевропейский мир). Античная традиция — этот несомненный признак принадлежности Европе — на протяжении нескольких столетий не только сохранялась, но и — вплоть до Рублева и Дионисия[22] — обретала все новые воплощения, являя пример одного из наиболее органичных в европейских школах соединений претворенной античности со средневековыми канонами.

Древнерусское искусство не было повернуто лицом на Запад. Оно было обращено внутрь себя и на Юг, где творил свою культуру византийский мир. К Востоку — азиатскому, нехристианскому — оно было повернуто спиной. В течение двух веков русские жили бок о бок с монголами, вторгшимися на русскую землю и обложившими наших предков данью, но даже тогда художественная культура отторгала чуждую ей традицию. Если влиянию поддавался орнамент, то изобразительное искусство и архитектура не имели повода для серьезных заимствований, которым противодействовали и разница в уровне художественной культуры, и различие религий, диктовавших искусству основополагающие принципы.

Итак, древнерусская культура отстранялась от «чужого» Востока, обосновавшись в пространстве европейского Востока, а если и имела какие-то взаимодействия с культурой азиатских регионов, то лишь в том случае, когда эти регионы составляли часть византийской культурной общности. «Своей Азии» Древняя Русь в это время еще не имела. (Заметим, что и после того, как «русская Азия» появилась, на судьбы русского искусства это обстоятельство повлияло лишь косвенно, ибо его принципы вырабатывались в Петербурге, Москве и европейской провинции; собственных художественных начинаний восточная Россия дала очень мало.)