Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Пушкин Александр СергеевичФонвизин Денис Иванович
Жуковский Василий Андреевич
Вяземский Петр Андреевич
Крылов Иван Андреевич
Дмитриев Иван Иванович
Давыдов Денис Васильевич
Батюшков Константин Николаевич
Бедный Демьян
Глинка Федор Николаевич
Державин Гавриил Романович
Прутков Козьма Петрович
Попов Михаил Михайлович
Сумароков Александр Петрович
Ломоносов Михаил Васильевич
Озеров Владислав Александрович
Степанов Николай Леонидович
Хемницер Иван Иванович
Пнин Иван Петрович
Чулков Михаил Дмитриевич
Кантемир Антиох Дмитриевич
Майков Василий Иванович
Тредиаковский Василий Кириллович
Аблесимов Александр Онисимович
Богданович Ипполит Федорович
Херасков Михаил Матвеевич
Измайлов Александр Алексеевич
Княжнин Яков Борисович
Алипанов Егор Иванович
Суханов Михаил Дмитриевич
Нахимов Аким Николаевич
Пушкин Василий Львович
Муравьев Михаил Никитич
 > Русская басня > Стр.51
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
50
51
52
...
134

МУДРЕЦ И ПОСЕЛЯНИН

Как я люблю моих героев воспевать!
Не знаю, могут ли они меня прославить;
       Но мне их тяжело оставить,
С животными я рад всечасно лепетать
             И век мой коротать.
Люблю их общество! Согласен я, конечно,
Есть и у них свой плут, сутяга и пролаз,
       И хуже этого; но я чистосердечно
             Скажу вам между нас:
Опасней тварей всех словесную считаю,
И плут за плута... я Лису предпочитаю.
Таких же мыслей был покойник мой земляк,
Не автор, нижé чтец, однако, не дурак,
Честнейший человек, оракул всей округи.
Отец ли огорчен, размолвятся ль супруги,
Торгаш ли заведет с товарищем расчет,
Сиротка ль своего лишается наследства —
Всем нужда до его советов иль посредства.
Как важно иногда судил он у ворот
На лавке, окружен согласною семьею,
Детьми и внуками, друзьями и роднею!
«Ты прав! ты виноват!» — бывало, скажет он,
И этот приговор был силен, как закон,
И ни один не смел, ни впрямь, ни стороною,
Скрыть правды пред его почтенной сединою.
Однажды, помню я, имел с ним разговор
Проезжий моралист, натуры испытатель.
«Скажи мне,— он спросил,— какой тебя писатель
Наставил мудрости? Каких монархов двор
Открыл перед тобой все таинства правленья?
Зенона ль строгого держался ты ученья
Иль Пифагоровым последовал стопам?
У Эпикура ли быть счáстливым учился
Или божественным Платоном озарился?»
«А я их и не знал нижé по именам!—
Ответствует ему смиренно сельский житель.—
Природа мне букварь, а сердце мой учитель.
Вселенну населил животными творец;
В науке нравственной я их брал в образец;
У кротких голубков я перенял быть нежным;
       У муравья — к труду прилежным
             И на зиму запас копить;
             Волом я научен терпенью;
                    Овечкою — смиренью;
             Собакой — неусыпным быть;
А если б мы детей невольно не любили,
То куры бы меня любить их научили;
По мне же, так легко и всякого любить!
                    Я зависти не знаю;
Доволен тем, что есть,— богатый пусть богат,
А бедного всегда, как брата, обнимаю,
       И с ним делиться рад.
Стараюсь, наконец, рассудка быть под властью,
И только — вот и вся моя наука счастью!»

ВОРОБЕЙ И ЗЯБЛИЦА

Умолк Соловушко! Конечно, бедный, болен
         Или подружкой недоволен,
    А может, и несчастлив в ней!
«Мне жалок он!»— сказал печально Воробей.
    «Он жалок?— Зяблица к словам его пристала:—
         Как мало в сердце ты читал!
         Я лучше отгадала:
Любил он, так и пел; стал счастлив — замолчал».

ОСЕЛ, ОБЕЗЬЯНА И КРОТ

Не диво ли? Осел вдруг ипохондрик стал!
                 Зарюмил, зарычал:
            Зачем неправосудны боги
            Быкам крутые дали роги,
А он рожден без них, а он без них умрет.
            Дурак дурацкое и врет!
     Он, видно, думал, что в народе
                 Рога в великой моде.
            Как Обезьяну нам унять,
            Чтоб ей чего не перенять?
                 Ну и она богам пенять,
            Зачем, к ее стыду, печали,
     Они ей хвост короткий дали.
     «А я и слеп! Зажмите ж рот!» —
Сказал им, высунясь из норки, бедный Крот.

ПРОХОЖИЙ

Прохожий, в монастырь зашедши на пути,
    Просил у братий позволенья
           На колокольню их взойти.
Взошел и стал хвалить различные явленья,
Которые ему открыла высота.
«Какие,— он вскричал,— волшебные места!
Вдруг вижу горы, лес, озера и долины!
           Великолепные картины!
Не правда ли?»— вопрос он сделал одному
    Из братий, с ним стоящих.
«Да!— труженик, вздохнув, ответствовал ему,—
           Для проходящих».

ДРЯХЛАЯ СТАРОСТЬ

      «Возможно ли, как в тридцать лет
Переменилось все!.. Ей-ей, другой стал свет! —
Подагрик размышлял, на креслах нянча ногу.—
Бывало, в наши дни и помолиться богу
      И погулять — всему был час;
           А ныне... что у нас?
      Повсюду скука и заботы,
Не пляшут, не поют — нет ни к чему охоты!
Такая ль в старину бывала и весна?
Где ныне красны дни? где слышно птичек пенье?
Охти мне! знать, пришли последни времена;
Предвижу я твое, природа, разрушенье!»
При этом слове вдруг, с восторгом на лице,
      Племянница к нему вбежала.
«Простите, дядюшка, нас матушка послала
С мадамой в Летний сад. Все, все уж на крыльце;
Какой же красный день!» И вмиг ее не стало.
«Какая ветреность! Вот модные умы! —
Мудрец наш заворчал.— Такими ли, бывало,
Воспитывали нас? Мой бог! все хуже стало».
      Читатели! Подагрик — мы.

ДОН-КИШОТ

Надсевшись Дон-Кишот с баранами сражаться,
     Решился лучше их пасти
И жизнь невинную в Аркадии вести.
     Проворным долго ль снаряжаться?
Обломок дротика пошел за посошок,
     Котомкой — с табаком мешок,
Фуфайка спальная — пастушечьим камзолом;
А шляпу, в знак его союза с нежным полом,
У клюшницы своей соломенную взял
     И лентой розового цвета
     Под бледны щеки подвязал
     Узлами в образе букета.
     Спустил на волю кобеля,
Который к хлебному прикован был анбару;
Послал в мясном ряду купить баранов пару,
И стадо он свое рассыпал на поля
          По первому морозу;
И начал воспевать весенню розу.
Но в этом худа нет: веселому все в лад,
И пусть играет всяк любимою гремушкой;
          А вот что невпопад:
Идет коровница,— почтя ее пастушкой,
Согнул наш пастушок колена перед ней
          И, размахнув руками,
          Отборными словами
     Пустился петь эклогу ей.
«Аглая!— говорит,— прелестная Аглая!
Предмет и тайных мук, и радостей моих!
Всегда ли будешь ты, мой пламень презирая,
Лелеять и любить овечек лишь своих?
Послушай, милая! там, позади кусточков,
На дереве гнездо нашел я голубочков:
Прими в подарок их от сердца моего;
Я рад бы подарить любезную полсветом:
Увы! мне, кроме их, бог не дал ничего!
Они белы как снег, равны с тобою цветом,
     Но сердце не твое у них!»
Меж тем как толстая коровница Аглая,
     Кудрявых слов таких
Седого пастушка совсем не понимая,
Стоит разинув рот и выпуча глаза,
Ревнивый муж ее, подслушав Селадона,
     Такого дал ему туза,
Что он невольно лбом отвесил три поклона;
Однако ж головы и тут не потерял.
     «Пастух-невежда! — он вскричал.—
          Не смей ты нарушать закона!
                    Начнем пастуший бой;
Пусть победителя Аглая увенчает:
          Не бей меня, но пой!»
Муж грубый кулаком вторичным отвечает
     И, к счастью, в глаз, а не в висок.
          Тут нежный, верный пастушок,
Смекнув, что это въявь увечье, не проказа,
Чрез поле рысаком во весь пустился дух
И с этой стал поры не витязь, не пастух,
     Но просто — дворянин без глаза.
Ах! часто и в себе я это замечал,
Что, глупости бежа, в другую попадал.
51
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"818025","o":1}