ОБЕЗЬЯНА-СТИХОТВОРЕЦ Пришла Кастальских вод напиться Обезьяна, Которые она Кастильскими звала, И мыслила, сих вод напившися допьяна, Что вместо Греции в Испании была. И стала петь, Гомера подражая, Величество своей души изображая. Но как ей петь! Высоки мысли ей удобно ли иметь? К делам, которые она тогда гласила, Мала сей твари сила. Нет мыслей — за слова приняться надлежит. Вселенная дрожит, Во громы громы бьют, стремятся тучи в тучи, Гиганты холмиков на небо мечут кучи, Горам дает она толчки. Зевес надел очки И ноздри раздувает, Зря пухлого певца, И хочет истребить нещадно, до конца, Пустых речей творца, Который дерзостно героев воспевает. Однако рассмотрев, что то не человек, Но Обезьяна горделива, Смеяся говорил: «Не мнил во весь я век Сему подобного сыскать на свете дива». ОСЛИЦА И КОБЫЛА
Себя льзя логикой и физикой ласкать, И математикой, чтоб истину сыскать; А инако не можно, И заключение, конечно, будет ложно. Четвертый способ был доныне прежде кнут, Кто добрый человек, узнать, или кто плут. Лишь только трудно, Когда не врать, О вкусе во вещах нам ясно разобрать. А это чудно: Ведь истина и тамо есть, Хотя и нелегко там истину обресть. Кобыла Осла любила. Какой к ослищу жар! Ослище сух, и дряхл, и стар, Изморщен, жиловат и мерзок, Кричать ослиным зыком дерзок, И недостоин был Не только он кобыл, Но ни болотныя лягушки, Не стоя ни полушки. Спросили у нея, Такого скареда с чего любить ей сродно И что в нем ей угодно? Она ответствует на то: «В нем я Всё вижу, что прельстить удобно нежны души: Большие уши И с фальбалою лоб, Кабаньи зубы И сини губы, А паче, что Кащей мой пахнет будто клоп». Читатель! чем гадка скотина, коя чахнет, И роза чем клопа гораздо лучше пахнет? АРАП Чье сердце злобно, Того ничем исправить не удобно; Нравоучением его не претворю: Злодей, сатиру чтя, злодействие сугубит. Дурная бабища ведь зеркала не любит. Козицкий! Правду ли я это говорю? Нельзя во злой душе злодействия убавить. И так же критика несмысленным писцам Толико нравится, как волк овцам; Неможно автора безумного исправить; Безумные чтецы им сверх того покров, А авторство — неисходимый ров: Так лучше б авторов несмысленных оставить. Злодеи тщатся пусть на свете сем шалить, А авторы себя мечтою веселить. Был некто в бане мыть искусен и проворен; Арапа сутки мыл — арап остался черен; В другой день банщик тот арапа поволок На полок: Арапа жарит, А по-крестьянски-то — арапа парит И черноту с него старается стереть. Арап мой преет, Арап потеет, И кожа на арапе тлеет,— Арапу черным жить и черным умереть! НЕПРЕОДОЛЕВАЕМАЯ ПРИРОДА Не сыщешь рыбы в луже, Колико во трудах прилежен ты ни будь И целый год хотя ты в луже рыбу удь; Не сыщешь никогда ты розы в зимней стуже, Ни мягкости во черством калаче, Ни жалости во пьяном палаче, Ни разума в безмозглом рифмаче. Ворону говорить учил учитель: Ворону сек и был вороний он мучитель, И над наукою Ворону он морит — Ворона ничего не говорит. Не сделаешь вовек красавца из урода, Никто того не даст, чего не даст природа. РУЖЬЕ Среди дни бела Волк к овечушкам бежит. Имел пастух ружье; вздремал, ружье лежит; Так Волк, озревшися, не очень и дрожит. Ружье его стращает И застрелити обещает. А Волк ответствует: «Гроза твоя мелка, Ружье не действует, с ним нет когда стрелка. Худая без него тобой овцам отрада»,— И, к лесу потащив овечушку из стада, Сказал наш Волк: «Лес этот очень густ. Так ежели меня, друзья, сыскать вам надо, Так это буду я, стреляйте в этот куст». Сокрылся Волк; овца за труд ему награда. А следующу речь я знаю наизуст: Коль истины святой начальники не внемлют И, беззаконников не наказуя, дремлют, На что закон? Иль только для того, чтоб был написан он? |
