— Давай, проваливай. Лучше видеть твой затылок, чем лицо.

Егоров осмотрел дом и увидел у входа дощечку с красным крестом и надписью «Медпункт». «Э-э, так вот кто провожал мотоциклиста, кто-то из медпункта, может быть, даже новый фельдшер, заменивший Полину Зотову. Хотя откуда ему взяться? Еще не известно, где Зотова. Значит, эта женщина работала вместе с Полиной. А кого же она так нелюбезно проводила? О больном так не говорят. Знакомый, наверно. А может, муж...»

Почти бессознательно Егоров повернул к медпункту. Только оказавшись перед дверью, он придумал, как себя вести. Нашел предлог — нужно показать левый глаз, как-то вбок растет ресница, вроде бы беспокоит веко. Начнет он с этого, а потом, возможно, удастся узнать что-нибудь о Зотовой.

— Можно к вам? Здравствуйте! — проговорил он, входя. — Что-то пустовато у вас.

— Время такое — с девяти утра до шести вечера перерыв, — послышался голос из-за перегородки.

— Как перерыв? — не понял Егоров. Штора на дверях отодвинулась, и показалась льняная головка. Кругленькое лицо с пухлыми щечками вдруг зарумянилось, блеснули голубые глаза.

— Э-э, оказывается, незнакомый человек. Вот почему не знаете наш рабочий распорядок, — мелодичным голосом проговорила девушка в белом халате. — Летом мы работаем утром с шести до девяти и вечером так же. А, может, вы не лечиться, другие у вас дела, — спросила девушка, увидев милицейскую форму Егорова.

— Ну, болезнь у меня пустяковая — ресницу вот выдернуть надо, моргать мешает, — улыбнулся Егоров.

— Начнем с ресницы, а закончим протоколом?

— Почему протоколом? Каким протоколом? — удивился Егоров.

— А таким, милицейским... Вы наверняка наш новый инспектор. Как же, наслышаны.

Егоров удивился еще раз. Видимо, новости здесь распространяются быстро, очень быстро. Человек только появился, а о нем уже знают. Конечно, форма помогает определить, кто перед тобой, но все-таки. Кто-то успел уже о нем рассказать, обрисовать внешность, выдать, как говорят в уголовном розыске, словесный портрет.

— Ну что ж, предположим, инспектор, но разве инспектор не может заболеть?

— Может, конечно, как и все люди. Но по глазам я не специалист, тем более когда ресница беспокоит.

— Но у меня она действительно растет куда-то вбок, посмотрите, — с улыбкой настаивал Егоров.

— Что я понимаю. У нас «глазник» в декретном отпуске. Нет ее сейчас.

— Да тут дело-то простое. Вырвать ресницу и все, посмотрите!

— А вы не шутите?

— Нет, конечно.

— А что же все смеетесь?

— Ладно, не буду. Сам я из Ягшура, с севера. А здесь выговор у местных иной немного. Слушаю вас и невольно посмеиваюсь, извините. Привыкну скоро. Разрешите представиться — Павел Егоров.

— А меня Лизой зовут. Фамилия Милосердова, медсестра. Если доверите — посмотрю вашу покривившуюся ресницу. Заходите сюда, садитесь.

Егоров повесил фуражку на гвоздь, торчащий в стене, причесался перед зеркалом и сел на табуретку у окна.

Лиза с пинцетом в руках наклонилась, внимательно всматриваясь.

«Хоть бы нашла она эту ресницу, — думал Егоров, — а то обидится еще, решит, что разыгрываю».

— Ага, вижу. Действительно, как-то в сторону направлена, касается глаза, — сказала Лиза и легким движением пинцета выдернула упрямый волосок. — Вот и все. Откройте глаз, закройте. Не мешает теперь?

Егоров истово моргал, старался.

— Все хорошо, спасибо, большое спасибо, Елизавета Батьковна.

— Не Батьковна, а Игнатьевна. Но зовите меня просто Лиза, так привычнее. Хотя вы вот молодой совсем, а, наверное, привыкли, что называют вас, должность уважая, Павел Евдокимович.

— Ого! Откуда вы знаете? — напрямик спросил Егоров.

— Дядя Иван сказал.

— Какой дядя Иван?

— Комаров.

— А вы, что же, с ним обо мне говорили? Что за причина?

— Так причина у нас с ним одна — Полина Николаевна. Мы здесь о ней постоянно думаем, ждем, надеемся. И он тоже.

— Ну, вы понятно, работали вместе, а ему-то что? Кто он ей? Что у них общего было?

— Ну вот, сразу и допрос. Кто да почему.

— Не допрос это. Просто знать хочу, понять.

— Да просто так интересуется. Вот и Леня, первый муж Полины, тоже беспокоится. Они хоть и разошлись, в хороших отношениях остались. Он жалеет ее, спрашивает постоянно, нет ли новостей каких. И сегодня был. Недавно только уехал.

— Так это он, на мотоцикле который?

— Вот именно... Я ведь сразу поняла, зачем вы пришли. Ресницы у вас растут как положено, а за Леней вы просто наблюдали, увидели, что сюда заходил, вот и пришли.

— Неправду говорите. Ни за кем я не наблюдал, не следил, а разговор этот вы сами и начали. Но, если откровенно, то о Зотовой я разузнать обязан, хотя сюда, в медпункт, пришел случайно. Вот как дело обстоит, уважаемая Елизавета Игнатьевна.

— Раз по имени-отчеству обращаетесь, значит, допрос начинаете? Я же просила звать меня просто Лизой.

— Ладно, условились. Я — Паша, ты — Лиза. Будем считать, что ты, Лиза, стала первой девушкой, с которой я встретился здесь в Чебернюке.

Мысль эта возникла у Павла неожиданно, и он, высказав ее, боялся, что Лиза не поймет, истолкует его слова по-другому. Но она не удивилась, видимо, считая вполне естественным проявленный молодым инспектором интерес к ней как к женщине.

— Так именно и прошу понять меня, — продолжал Павел, — а когда заговорим о деле, можешь не стесняться. Если очень надоем, смело выпроваживай, не обижусь. Хочу, чтобы тебе нравилось смотреть мне в лицо, а не в затылок...

— Боже мой, и это он слышал... — щеки Лизы зарумянились. — Ну что я могу поделать. Уж очень надоел Леонид. Все ходит и ходит, по своей бывшей жене вздыхает, а люди уже думают, что на меня глаз положил. Я и сама так считала сначала, когда зачастил он сюда. Но вижу, ко мне — никакого интереса. А причины находит разные, чтобы прийти. Все какие-то болезни выискивал, вроде вашей ресницы. Придет, бывало, сядет и начнет, то про ногу, которую подвернул, то как у него в боку колет. Говорит, а сам все на Полину смотрит, вроде бы и себя уже не слушает, и на уме у него совсем другие слова. Очень он переживал, что ушла Полина, хотя и не говорили они об этом. И она его понимала, жалела даже. Меня просила быть с ним поприветливей, да и сама никогда не сердилась, хотя понимала, что болезни все его — одна видимость только.

— Вот не ожидал такого услышать, — собиравшийся уходить Егоров снова сел и с интересом взглянул на Лизу. А она взволнованно продолжала говорить, как будто давно уже ждала такого случая. Наверное, сама не раз уже обдумывала происшедшее, искала причину, хотела понять и разобраться. А когда поняла, нужно было поделиться с кем-то своими мыслями. И такой человек нашелся, сам пришел в медпункт и очень интересуется тем, чем так заняты были в последнее время мысли Лизы.

— Если я правильно понял, Полина Зотова от первого мужа сама ушла?

— Сама, сама.

— А он продолжал ее любить, скучал, ходил к ней...

— Сюда, в медпункт ходил. Конечно, к ней, не ко мне же. Это я точно теперь знаю. Полина не возражала против этих посещений, но его держала в отдалении, как положено, хотя, как я уже сказала, жалела Леню.

— Странно как-то, — удивился Егоров. — Полина сама от мужа ушла, и вроде бы не прочь снова к нему вернуться, только все ждала инициативы с его стороны. Зачем тогда было уходить, не пойму никак?

— А я и не сказала, что Полина могла бы вернуться. Просто чувства добрые остались к Лене, и не скрывала она их. Но главное, по-моему, — детей у них не было, пил Леня сильно, а Полина очень ребенка хотела, но не от пьяницы же. Поэтому и ушла, хотя Зотов намного старше Лени. Но и со вторым мужем детей не было, а Леня пить бросил совсем, молодой, симпатичный, любо-дорого посмотреть. Вот и задумалась, наверное, Полина...

— Интересно... Женская логика... — Егоров задумчиво барабанил пальцами по столу.

— Какая уж тут логика. Беда это женская, горе горькое. Если нет ни любви, ни детей, остается только локти кусать да горючими слезами заливаться. Но Полина не плакала. Все в себе носила и выхода наружу не давала. А для этого не у каждого хватит сил.