То ли вино хорошо настоялось, то ли слишком много налил Иван в бадью нетвердой с похмелья рукой, только после выпитого он мгновенно заснул. Хорошо еще, что первой его обнаружила Лукерья, собравшаяся поить корову. Сначала ее удивило отсутствие бадьи, а потом испугал храп, доносившийся с крыши амбара. Поглядела — сидит человек на крыше, обнимая бутыль с настойкой, и крепко спит. Лукерья уже рот раскрыла, чтобы звать соседей, но тут узнала Ивана. Решила шума не поднимать. Взяла коромысло и стала стучать по краю крыши. Нужно Ивана разбудить, а то люди увидят, подумают невесть что.

— Иван, Иван, проснись! Что ты тут делаешь, Иван?

Полусонный Комаров, бросив сверху на Лукерью дикий бессмысленный взгляд, принялся кулаками тереть глаза.

— Иван!..

— А! Я щас, щас, уже готов.

Он неловко соскочил с крыши, чуть не сбив Лукерью, но все же устоял, балансируя руками.

— Это ты на крышу бадью затащил?

— Нет, не я... А что, надо достать? Будет сделано!

Встав на угловой выступ, Иван дотянулся до бадьи и хотел ее сбросить на землю, но в последний момент удержал, перехватил двумя руками, поднес бадью ко рту и что-то выпил из нее. Его действия развеселили Лукерью. Уж очень смешным показался ей Иван, пьющий из колодезной бадьи.

— Что это ты вдруг решил из бадьи пить?

Веселый тон Лукерьи прибавил Ивану смелости. Он понял, что скандала не будет, да и хмель еще туманил голову. Иван повесил бадью на шею и заплясал вокруг Лукерьи.

— Будешь мне не соседкой, а сестрой дорогой!

— Перестань, Иван, люди увидят, что подумают, — взмолилась Лукерья, снова испугавшись такого поворота событий.

Но Иван уже пошел вразнос.

— Мы не покинем никогда друг друга, а вместе нам никакой враг не страшен, сестра Лукерья!

— Враг-то не страшен, но не он ли тебя на крышу загнал? Ну-ка, отдай бадью. Мне корову поить нужно.

— Бадью? Пожалуйста! Вот она! Бадеечка, бадеюшечка, хорошая моя. Помогла, успокоила, вылечила. А теперь осторожно пойдем, чтобы цветы не помять, травы не потоптать. — Иван, пританцовывая, снял с шеи бадью и протянул ее Лукерье.

Посмотрела Лукерья в бадью, а дно красное, и тут она поняла, почему Иван был на крыше ее амбара.

— Сознайся, что на крыше делал?

— Я-то? Я, это самое, когда на чердаке выводил трубу от печи, посмотрел на твой амбар. Плохо крыша покрыта. Снег с нее не будет зимой скатываться, проломить может. Вот я и решил прикинуть, что сделать можно.

— Прикинуть он решил! Вот я прикину тебе коромыслом по шее, будешь знать! — начала закипать Лукерья.

— Тише, тише, сестра моя Лукерья! Не надо шума. Давай жить дружно! А крышу в амбаре приподнять можно, покруче сделать, тогда и снег сам скатываться будет. Вот так-то. Ну я пошел, уже и домой пора, а то заболтался тут с тобой.

Последние слова Иван произнес, закрывая калитку.

Про этот случай или кому-то рассказала Лукерья, или сам Иван в подпитии проговорился, но только скоро, как заходил разговор про крышу, все тут же вспоминали Ивана, даже если это была совсем другая крыша. А крыша Лукерьиного амбара долгое время служила главным аргументом во время семейных столкновений Комаровых...

Поэтому в последнем разговоре, когда упомянул Митя злополучную крышу, Иван сделал вид, что не дошли до него насмешливые слова, но самому обидно стало. Вот он мастер хоть куда, на все руки, а кроме черной работы, ничего не видит в колхозе. Большинство мужиков механизаторы и строители — им почет и уважение. А он все время каким-то калымщиком слывет. А ведь его рукам цены нет. Из кривого сучка метровку сделать может, печку любого фасона и всегда безотказного действия. И как строитель он на уровне. Помнится, приехали шабашники-армяне и его вместе с ними работать определили. Председатель колхоза решил тогда, что косяки и наличники в здании должен делать свой, местный мастер. Окна в доме — как глаза на человеческом лице. И те и другие выражают главное. Вот и хотел председатель, чтобы в удмуртском селе здания сохранили бы тот вид, который издревне придал им народ в этом краю. И Комаров старался выполнить желание председателя. Его фамилию тогда не внесли в договор, но работа сама за себя говорила, и армяне честно разделили с ним заработок. А был он таким, что в десять раз превышал оплату труда колхозников. Но и работали шабашники не так, как в колхозе. Начинали еще до восхода солнца и заканчивали ближе к полуночи. Иван тогда даже домой не ходил, ночевал на стройке на куче стружек. А когда получил расчет, загулял капитально. Целую неделю, как говорится, не просыхал. И промотал тогда почти все, что заработал. А деньги, они всегда нужны, вот и пошел Иван по домам печки класть да старье чинить. И опять появились деньги, но чтобы не было соблазна, собирала их жена, Варя.

Вот тогда-то и заговорил Зотов о том, что получать деньги с колхозника за печки — не по-социалистически. И ведь все вроде сговорились — и председатель, и бригадир, и жена: Иван пусть работает, но деньги из колхозной кассы будет получать Варя. А то собирать деньги по домам ей неудобно... Ладно, и с этим согласился Иван. Можно обойтись и без денег. Захочется выпить, пойдет по домам, где работал, уверен, никто не откажет в чарке.

В последнее время и в кармане пусто, и горло сухо. Горло промочить — не такое уж важное дело, а вот карман пустым быть не должен, его наполнить надо. Немало, наверное, скопилось его заработков в Вариных руках. Давно уже намеревался Иван вернуть эти деньги себе. Хотел сберкнижку завести на свое имя, да побоялся — участковым тогда был свояк Миша. Тогда как раз занялся Михаил делом Полины Зотовой, могли еще что-нибудь не то подумать. Надо сейчас это сделать, пока Паша Егоров не разобрался, что к чему, не начал новое расследование. Теперь с Варей нужно быть похитрее, уговаривать ведь придется насчет денег. И к Парамону нужна новая стежка, да такая, чтобы крепко сблизила. Пожалуй, начать надо с павших телят, которых он случайно обнаружил под полом старой конюшни. Варя, когда узнала, просила никому об этом не рассказывать. Значит, тут что-то нечистое. Новый милиционер тоже возле фермы крутится, может, знает уже что-то. Вот об этом и надо сказать Варе, намекнуть, чем для нее все может кончиться, — ведь за телят она отвечает. Вот этим прижать ее! Так и деньги легче отдаст, напуганная. А можно по-другому сыграть. И Парамона можно зацепить. Уж наверняка завфермой знает про телят. Может, и жена его знала, а чтобы молчала, он ее и того... Вот как с ним разговаривать нужно. Сразу шелковый станет. Да и Паше Егорову аккуратно подсказать, намекнуть только, а дальше он сам раскрутит, сметливый вроде. Павшие телята — факт серьезный. Зимой как-то Варя говорила, что то ли не хватило у нее телят, то ли лишние были. Из района, помнится, комиссия даже приезжала. Но ничего не нашла, никаких нарушений. За телят все, кто на ферме работает, премии получили и Варя тоже. Может и этих, павших, учли для премии. У Парамона и павшие телята оживут, закисшее молоко пройдет первым сортом. А комиссия ему не страшна — напоил, накормил, в портфели натолкал масла, мяса и проводил с богом. О таких его делах многие знают, но, как говорится, не пойман — не вор. А кто ловить будет? Участковый свой, местный был, Парамон в районе на хорошем счету, в почете. А если что и случается, всегда его поддержат, помогут сухим из воды выйти. Не боится он ничего, потому и телят спрятал, думал, и концы в воду, да просчитался. Нашел этих телят Иван, случай помог, нашел. Нужно было в телятнике заменить сгнившие половицы. А новых досок у Ивана под рукой не было. Вот и решил он использовать половицы в старой заброшенной конюшне. Там можно было найти вполне пригодные доски. Поднял Иван несколько половиц, и вдруг под ними в навозной жиже показалась голова, голая телячья голова. Взял палку, пошарил — а там целое кладбище! Страшно ему стало. Половицы побросал и ушел. Не мог уже он эти доски брать, пришлось на лошади привезти новые со склада.

Когда Варе рассказал об этом, она тоже испугалась и очень просила держать все в тайне. Но, надо думать, знала она и раньше об этих телятах, и Парамон знал. А испугались того, что теперь Иван тоже знает. Так, размышляя, дошел Иван до колхозной фермы. Велено стеклить здесь окна. Ну что ж, он застеклит. Главное теперь — не упустить Парамона, суметь взять на крючок, а то больно много берет на себя, хозяином чувствует. Что хочет, то и делает. Вспомнилось Комарову, как решил Парамон создать культурное пастбище. Шуму много, да и денег не жалели: не свои же — ссуду от государства получали. Закупили техники разной, оборудования. Поливальную машину «Волжанка», трубы, насосы, моторы. Свезли все и сложили под открытым небом. Двигатель от «Волжанки» переставили на бензопилу «Дружба». Говорили временно, а он и до сих пор там. И опять Парамону все сошло с рук. Приезжала, правда, комиссия, составила акт, но потом накрыл для комиссии стол Парамон, угостил на славу, на том дело и кончилось. А денежки колхозные в трубу ухнули, и никто об этом не говорит. Кое-что потом использовали из оборудования, трубы, например, для водопровода, но это капля в море. Так что рядом с этими делами телята — мелочь для Парамона, о которой и думать не стоит. Наверное, и списать их, горемычных, уже успел, все теперь шито-крыто.