София рассмеялась и посмотрела ему в глаза.
– О чем ты, Лус? Аш~шад сказал, что если ты надумаешь спросить, то, скорее всего, того заслуживаешь. Так что адрес я тебе, конечно, дам.
Глава двадцатая
Вольт Аш~шада
Камёлё открыла глаза, локтем смела подушки Джерри с дивана Джерри и раздраженно вскочила на ноги. Дошла до кухни Джерри и налила в кружку Джерри очередную порцию лаёгӱра. Только ругательства, которые едва не срывались с ее губ, были ӧссенские, подслушанные у Ёлтаӱл. Гӧаэргӱэлӱрр! Где, чертов Аккӱтликс, ее серебристый холод?!
Она не только не могла найти ни Хэлесси, ни фомальхиванина. Она не была способна даже локализировать свое собственное поисковое оружие!
Глеевари выпила вещество до самого дна и упала обратно на диван. Из-за этого пришлось Джерри убрать. Лаёгӱр был необходим для повышения чувствительности, но Камёлё не осмеливалась его принять, пока ее голубчик был дома – даже не из деликатности или из-за страха, что все вскроется, а потому, что под влиянием Пятерки человек становится ранимым. А этот идиот шатался по квартире целый день, мистически пялился на свою ало-злато-черную бутылочку и вел речи о том, что должен коренным образом изменить свою жизнь, подход, привычки и приоритеты (из-за чего она, Камёлё, должна показать ему путь к познанию), вместо того чтобы собраться и идти делать очередной репортаж. Неужели медианты не работают по выходным? В конце концов она не выдержала и вложила ему в мысли живописную картину адского ночного клуба и безумное желание пойти напиться, причем без нее. Часы работы она знала. Ее дорогой будет бухать до четырех утра.
Камёлё погрузилась в протонацию. Последние следы бури рассеялись, царило спокойствие. Психосфера была крепкой, дисперсионные условия в норме, биометеорологическая нагрузка средняя… а информационная ценность нулевая. Было ясно, что она не сможет найти следы того, как серебристый холод кружит над городом; ведь она сама старалась, чтобы следов он не оставлял. Но он должен был откликнуться, когда она звала.
Ему что-то мешает?
Лаёгӱр начал действовать. Нёбо полностью онемело, ей стало плохо; ледяная внутренняя дрожь охватила ее, но в то же время Камёлё чувствовала, как восприимчивость повышается… как уши навострились, а мысль сосредоточилась, как вдруг она стала способна заметить любое дуновение ветра и проблеск мысли. Она просеивала слои информации. Дрожала от холода, но при этом по спине стекал пот.
И вдруг ей удалось найти четкую точку, трещинку в затемнении, скорее предчувствуемое очертание, чем осязаемую форму… – вспышка подземного пожара. Серебристые звенья цепи. А вот и фомальхиванин!
Камёлё вскочила на ноги. Забежала на кухню, сполоснула кружку и убрала следы лаёгӱра на случай, если голубчику Джерри преждевременно надоест тусовка и он вернется раньше нее. Это будет долгая ночь.
* * *
С
нова сон. Фиона ждала информацию и смыслы, стихи и цифры, но вместо этого падала в черный колодец без дна. С бесконечным ужасом она смотрела, как каменные стены скользят мимо и смыкаются над ее головой. Это было эфемерное ощущение: пятьдесят процентов чудовищного страха, уравновешенных пятидесятипроцентной уверенностью, что она спит и это все неправда. Таких глубоких колодцев в реальности не существует. А в гипотетических кротовых норах нет стен, вытесанных из камня. Вот что она повторяла себе.
Сознание позволяло ей чувствовать, как ее пальцы сжимают пропотевшее одеяло. Она не знала, как ее тело, которое во сне должно быть расслаблено, вдруг вошло в состояние такого напряжения; но не могла с этим ничего поделать. Это напоминало судорогу, но без боли. Ей не удавалось расслабить пальцы. Не удавалось в принципе пошевельнуться. Ощущение, будто ее что-то затягивает, полностью парализовало Фиону.
Перед глазами вились клочки образов, разноцветные видения, которые обычно бывают прямо перед пробуждением. Но она все еще падала. Стены колодца приобретали радужные очертания; из них вырывались усики в ядовитых оттенках зеленого, фиолетового и золотого, которые словно пытались ее поймать; но ноги без опоры пробивали сетки паутины, а тело пролетало мимо и падение не замедлялось. «Хочу проснуться, – думала Фиона. – Хочу проснуться и схватиться за эти волокна, пока не упаду на самое дно». Однако ей все еще не удавалось пошевелиться, а на границу бодрствования она натыкалась снизу, как рыба на замерзшую гладь воды.
Становилось неприятно. Становилось холодно. Она не могла дышать.
Теперь она поняла: эти фиолетово-зеленые усики все же дотянулись до нее… целая гуща, которая распускается на стенах колодца, лианы и побеги растений, корни, которые овивают ее и душат… один из них обмотался вокруг шеи и даже остановил падение, но едва ли можно было сказать, что так Фиона и хотела, потому что колодец не переставал ее затягивать, а петля врезалась в кожу, сжимала горло, перекрывала дыхание…
И вдруг она проснулась. Боль полностью ее разбудила. И в ту же секунду охватил ужас. Ощущение, что ее что-то душит, – настоящее.
Фиона ясно чувствовала звенья цепи, врезающиеся в шею. Более того, она точно знала, что это за цепь. Перед сном она не стала снимать ее в надежде, что информация, которой она окутана, проникнет и в сны. Пока она беспокойно вертелась на неудобном диване, цепочка, должно быть, зацепилась за что-то, за подушку или за подлокотник, и теперь душит ее.
Ей хотелось проснуться и освободить шею. Хотелось кричать, но она не могла издать ни малейшего звука; не могла разлепить веки или пошевелить рукой; была будто бы оторвана от тела. Воздух с трудом проходил через сжатое горло… еще удавалось, она еще могла вдохнуть, но петля все стягивалась, царапала ее кожу так, что слезы прыснули из глаз… «Помогите… помогите, кто-нибудь!» – кричала она мысленно изо всех сил, но тело оставалось парализовано, а губы немы…
* * *
С
овременный жилой комплекс, похожий на тот, где жил Джерри: бесконечные ряды квартир и столбцы окон, композит и стекло… стрельчатая кривая фасада, разбавленная маленькими трапециевидными балконами. Камёлё видела нужное окно так ясно, будто за ним и правда разгорался пожар. Она не теряла времени. Сейчас было неуместно задерживаться из-за ползанья по громоотводу и осторожного подтирания протонации. С помощью левитации она поднялась наверх и запрыгнула на балкон.
Французское окно было открыто. Камёлё ожидала увидеть спальню, но это была скорее гостиная: конференционный столик, телестена, все эти вещи; и диван. Женщина спала на нем, как какой-то пьяница, изгнанный с супружеского ложа. На ней – лишь одеяло. Голова откинута назад, на шее петля. Она задыхалась.
Камёлё направилась к ней. Инстинктивно хотела ей помочь, но последний шаг вдруг погрузил ее в волну воздуха, обжигающего лицо – тяжело сказать, холодом или жаром. Глеевари замерла. Это напоминало кров. Пузырь отчуждения. Серебристый холод?!.
Его присутствие действовало парализующе. Он превращал воздух в жидкую эфемерную субстанцию. Очертания предметов расплывались. Вот так вблизи, когда Камёлё вошла в его поле действия, казалось, что диван колеблется, а одеяло медленно стекает по телу женщины, будто язык густого теста. Потолок поднялся на немыслимую высоту, как готический свод. Камёлё смотрела на звенья цепи, врезающиеся в горло этой бедняжки… на поднятую кверху часть, теперь скрученную, словно прядь волос, намотанных на палец, то есть цепь и правда душит… и на амулет, который парит в воздухе над ее лицом, словно голова танцующей змеи. Камёлё уже протягивала руку, чтобы схватить его и сорвать с незнакомки, но в последний момент замерла. Все инстинкты предупреждали ее. Это обманчивая тишина и фальшивое спокойствие.
Уровень лаёгӱра в крови все еще был высок. Под его влиянием она вдруг четко увидела нити энергии, протягивающиеся во тьме. Чувствовала, как они могущественны. Сцена, замершая в неподвижности, в сонном покое… потому что силы в равновесии. Но одно лишь движение… Одно отклонение. Ей не хотелось додумывать, что бы случилось, если бы она просто взяла кулон рукой и попробовала снять его с шеи женщины – ну, кроме того, что хозяин дома, несомненно, добился бы страхового случая.
