«Действительно ли я так думаю? – спрашивала она себя. – Что этот час настанет?»

Иметь под рукой серебристый холод было кстати, если ей грозил бой с глееваринами. Глееваринская сосредоточенность притягивала его: он ею насыщался и в то же время уничтожал мозг атакованного. Но это был не единственный способ, каким холод мог ей послужить. Инстинктивная жажда воспоминаний делала из серебристого холода идеальный инструмент для допроса.

Когда Камёлё поняла это, в ее голове зародилось сразу несколько идей. Первое: если она действительно хотела узнать что-либо о фомальхиванине, нет лучшего средства, чем серебристый холод. Второе: тогда на Ӧссе Аӧрлёмёгерль все же явно вступился за нее, потому что лишь он мог убедить глееваринов Саксаёрӱэля удовлетвориться при допросе тем, что она сказала, и не использовать против нее серебристый холод. И третье: то, что теперь серебристый холод так неожиданно попал к ней в руки, может быть вовсе не случайностью.

Камёлё взвешивала эту возможность. Зӱрёгал упомянул имя Аӧрлёмёгерля. Быть может, он разыскал ее не по забытой обуви, как она думала, а по инструкции с Рекега. Сначала он предал Парлӱксӧэля, который его выслал, и принял задание от Аӧрлёмёгерля. Затем предал Аӧрлёмёгерля и не передал ей сообщение, которое, вполне вероятно, должен был передать; а вместо этого попытался заставить ее помочь убить фомальхиванина. Убедить было безопаснее, так как, солги он ей, что приказ об убийстве отдал верховный жрец, Камёлё могла бы проверить эту информацию. Однако все это также означало, что, если серебристый холод действительно послал ей Аӧрлёмёгерль, убийство он в виду не имел. Если бы это было так, зӱрёгал сказал бы прямо.

Глеевари ухмыльнулась. «Одни домыслы. Необоснованные!» Зӱрёгал уже ничего не подтвердит и не опровергнет.

Она налила себе еще немного коньяка и вернулась в спальню.

«На Земле фомальхиванин – и что же? Он такой же сильный, как все думали. Для наших верховных жрецов это может быть основательной проблемой; но разве это касается меня? – думала Камёлё. – Я никому ничего не обещала. Мне совсем не хочется иметь с этим ничего общего. Просто оставьте меня в покое, разве я многого прошу?

Может, я и правда еще могу собраться и переехать куда-нибудь подальше. Работать продавщицей я смогу где угодно».

Однако вопрос места проживания она уже однажды решала, и в причине, почему она живет в Н-н-Йорке, ничего не изменилось. Она остается здесь из-за Луса. Целых четыре года она боялась, что Лус однажды наткнется на искусственный пробел в собственной памяти, и хотела быть рядом, чтобы вмешаться, если ему захочется выяснить, откуда эта дыра могла взяться. Вероятность, что Луса что-то спровоцирует на это, теперь была намного больше, чем когда-либо раньше. Всплыло письмо от его отца, само по себе совершенно незначительное, но способное послужить катализатором нежелательных воспоминаний; и ей еле-еле удалось убрать его с пути. Усиливались приступы – и, хотя Лус пока ничего не предпринимал, призрак близящейся смерти в конце концов может подтолкнуть его к отчаянным мерам. Пока этого хватило, чтобы он подводил итоги своей жизни и размышлял о прошлом. Но наибольшую опасность представлял именно фомальхиванин. Глееварин, который очутился в непосредственной близости к Лусу, мог на многое просто наткнуться. Хоть она и удалила разнообразную информацию из окружения Луса, но постоянно затемнять его сознание, а тем более делать это так, чтобы фомальхиванин ничего не заметил, было просто не в ее силах.

«Когда наступит время, это будет в твоих интересах, Камёлё», – зазвучал голос Аӧрлёмёгерля из ее воспоминаний, и в нем была острота насмешки. Мог ли верховный жрец угадать, что она не захочет спускать глаз в основном с Луса – и что, когда фомальхиванин объявится, Лус будет рядом?

Камёлё горько рассмеялась. Как раз это Аӧрлёмёгерль мог легко устроить.

Хватило бы, чтобы он сказал Лусу о фомальхиванине – так, как сказал о нем ей.

Глаза Лукаса скользнули по белым стенам, украшенным серебристыми и черными ӧссенскими знаками, цитатами из «Книги смирения» Аккӱтликса, и неизбежно остановились на тяжелом темном кресле посреди комнаты. Оно было крепко сцеплено с полом. В подлокотниках можно было увидеть неприметные отверстия. За спинкой также была прочная железная рама, имеющая форму орнамента, но едва ли предназначенная для украшения. Больше не было ничего. Вообще ничего.

– Теперь, пожалуйста, отдай свой нетлог, – сказала ӧссеанка.

Это была молоденькая девушка; уши у нее еще были такими тонкими, что казались почти прозрачными, а в голосе не было и намека на авторитет. Лукасу почти стало ее жалко.

– Это, пожалуй, будет лишним, – заявил он. – Я уже достаточно пошел навстречу вашим правилам безопасности, когда позволил забрать портфель и плащ. Это твоя хозяйка хотела поговорить со мной – не наоборот. Если она думает, что ей угрожает даже мой нетлог, к слову выключенный, я не собираюсь принуждать ее к встрече.

Девчушка замялась. Лукас точно знал, о чем она думает: стоит ли позвать охрану. Он совершенно не сомневался, что ӧссеане в своем собственном дворце смогут забрать у него нетлог, когда им заблагорассудится. Это было не так важно. Он воспротивился лишь для того, чтобы получить информацию. Если на него без дальнейших церемоний набросятся четыре мужика, сорвут рубашку и привяжут к этому гадкому креслу, это будет как минимум выяснением позиций. «Чем дело Аш~шада мы радостно и завершим, – подумал Лукас с иронией. – Маёвёнё будет меня допрашивать, а я ей ничего не скажу – вот это будет драма!»

– Я проинформирую ее эминенцию досточтимейшую, – наконец объявила девушка. – Пока присядь, досточтимый.

Она перекинула пончо Лукаса через руку, взяла его синий замшевый портфель и вышла из комнаты. Конечно, она лгала; информировать было некого и не о чем. В стенах гарантированно скрывались миниатюрные камеры и микрофоны, так что, если Маёвёнё того желала, всю эту сценку она видела на своем дисплее.

Лукас не сел. На кресло он даже не смотрел; вместо этого он повернулся к дверям и принял в меру удобную, расслабленную позу, в которой можно продержаться некоторое время. Полная неподвижность не была обязательным условием, но нервное вышагивание по комнате однозначно не приветствовалось. Таким образом, Лукас собрал все свое терпение, закрыл глаза и начал про себя для успокоения декламировать псалмы; наугад книгу двадцать третью, ту, что о стараниях неразумных. Это отвечало его темному настроению.

Ощущение поражения и полной тщетности сопровождало его все утро. От Софии они вернулись поздно; Лукас спал едва ли четыре часа, когда его вдруг разбудил какой-то ӧссеанин и продолжал сыпать проклятиями, пока Лукас его не отключил. После позвонил Зулу Зардоз и добивался разговора с фомальхиванином. Затем по тому же поводу звонила Беннет, а после нее еще пятнадцать медиантов, которых Лукас вообще не знал и которые несмотря на это каким-то образом разыскали его личный номер. За это время его успели потревожить оскорблениями еще три ӧссеанина и один докторант ӧссеистики; тот полагал, что все это полный скандал и что Лукасу должно быть стыдно за то, как он запятнал имя своего великого отца среди ӧссеан. Лукас заверил его, что дух отца явился ему в туалете и одобрил его действия – это был гарантированный способ избавиться от парня и завести себе нового врага. Сразу после семи позвонил Эдгар Хэлесси из Сиднея и попросил о встрече – он выглядел абсолютно ошеломленным, получив отказ. Позже звонили очередные медианты. Затем Дюваль. После нее предприимчивый секретарь организации «Человек нового типа». А после – Джеральд Крэйг.

Когда его спрашивали об Аш~шаде и возможности того подойти к телефону, Лукас никому ничего не объяснял; лишь упорно повторял, что фомальхиванин на данный момент звонков не принимает; но сохранять на лице улыбку давалось все с бо́льшим трудом. Они позвонят снова. Все. И не было никакой гарантии, что в следующий раз он сможет сообщить им больше. Он начинал жалеть, что до его смерти остается еще так много времени.