За долиной реки Щучьей начались просторы, похожие на степь, с пологими холмами и озерами. Над головой — ясное небо, большое, как тундра. И ни дыма, ни человека кругом!

По ложбинам с ручьями и маленькими речками — тундровые луга. По склонам холмов — кустарники. Они совсем маленькие, до колен. Когда подходишь, из них почти всегда вылетают белые куропатки.

За кустарниковой тундрой идет болото — иногда осоковое, иногда моховое, с такой мелкой и редкой осочкой, что даже маленькому куличку негде спрятаться. Мхи разноцветные: на серо-зеленом мягком, пушистом одеяле раскиданы розовые, желтые и светло-зеленые подушки.

Я иду в ичигах — кожаных чулках. На болотах иногда чувствуется под пяткой что-то твердое, как камень. Это вечная мерзлота. Под мхом она оттаивает меньше.

Всюду на болотах виднеются белые пятна пушицы — невысокого растения с серебристыми пушистыми головками.

Иногда набегает волна тяжелого, удушливого запаха багульника. По сухим склонам холмов идти легко: ноги не вязнут. Трава совсем реденькая — не спрячешь ступни. Вокруг — кустики дриады, голубики, брусники, толокнянки, ивы.

Я сорвал кустик ползучего растения высотой сантиметров десяти.

— Какая это трава? — обратился ко мне наш топограф Евгений Николаевич.

— Это не трава, а ива. Вся растительность здесь карликовая.

Иногда попадалась пятнистая тундра. Это та же мохово-травянистая тундра, но только с темно-серыми плешинами. На них, возникших от вечной мерзлоты, — ни одного кустика травы.

Мы идем день, другой, идем много дней. Кругом холмы, болота, озера и всегда светлый горизонт. Ночей нет.

Болота и болота… Когда вытаскиваешь ногу, слышишь чмоканье. Идешь, а сзади хлоп, хлоп… словно вылетают пробки из бутылок. Остановишься перевести дух — тихо. Сделаешь шаг — сзади опять: хлоп! Сделаешь другой — хлоп!.. Так весь день.

В эти ранние июльские дни тундра обряжается травой и цветами. Под жарким солнцем тундровые просторы зеленеют на глазах. Трава растет так быстро, что изменение ее роста можно отмечать через каждые два — три часа.

Причиной необычайно быстрого развития растений является беспрерывный свет. В теплые летние дни солнечные лучи, как хлысты, все время подстегивают растение: «Расти, скорее расти!»

Я остановился и начал копать лопатой яму: нужно узнать, какая здесь почва. Ниже восьмидесяти сантиметров лопата зазвенела — там начиналась вечная мерзлота. Прорубив почву еще глубже, я поднял на лопате мерзлую землю.

Евгений Николаевич снял с лопаты маленький комочек льда и понюхал его.

— Пахнет? — спросил я, усмехаясь.

— Да, тысячелетиями пахнет, — серьезно ответил мой спутник. — Вода в этом кусочке льда, вероятно, замерзла в ту эпоху, когда на Земле еще не было человека…

Так мы и шли по тундре: впереди — наш проводник, ненец Степан, или я, далеко сзади лошади тянули груженые нарты. Нарты скрипели, прыгая по кочкам, кренясь направо и налево; порой они мягко скользили по болотам, раздвигая полозьями осоку.

Мы шли без дорог — их не было — по холмам, по кустарникам, огибали озера; переходили ручьи, мелкие речки, пересекали огромные болота.

Всюду весело и светло. Куда ни посмотришь — ясные озера. Все они разные: маленькие, большие, зеленые, белые, голубые. Почти с каждого озера при нашем приближении поднимается стайка уток; где-то кричит гагара.

Смотрим в озера, как в большие зеркала, и видим небо. Над головой тоже оно, бездонное. Озер так много, что тундра кажется зеркальной.

По голубому небу плывут белые лебеди; в озерах, когда солнце у горизонта прячется за тучи, сверкают пестрые радуги.

Наш пес Рамзай, весь белый, как комок снега, носится по зеленым кустарникам. Если на озере сидят утки, он бросается за ними. Птицы сначала отплывают от него, но белая голова собаки, движущаяся по воде, занимает их, они подплывают к ней. Почувствовав опасность, утки внезапно взлетают, чтобы снова сесть неподалеку. Голова движется за ними, и птицы удирают снова.

При такой погоне пес обессиливает и спешит на берег. Я подхожу к Рамзаю — он с недоумением смотрит на меня, потом на уток.

— Дурак ты, дурак! — говорю я ему и прикладываю ружье к плечу.

Раздаются два выстрела.

Рамзай снова бросается в воду за убитыми утками, приносит добычу и машет хвостом.

Когда солнце поднимается высоко и начинает припекать, мы останавливаемся около какого-нибудь озера на отдых. Развьюченные лошади сначала катаются по траве, потом щиплют ее. Комары сразу облепляют их потные бока. Утолив голод, лошади опять валятся на землю, давя комаров, или ходят по кустам и трутся боками о ветки. Животные с каждым днем худеют.

Мы расставляем палатки, натягиваем марлевые пологи от комаров. Кто-нибудь отправляется в ивовые кусты за сушняком. Если его нет, выдергиваем полярную березку. Она, даже зеленая, горит неплохо. Разжигаем костер, и к небу поднимается голубой столб дыма. Чтобы его было больше, бросаем в огонь сырую траву. Затем садимся под дым и занимаемся разными делами: кто пишет, кто ощипывает уток, а кто, раскинув руки, лежит на спине и смотрит сквозь дым в небо.

К костру подходит старый мерин, становится под дым и, наклоняя голову, закрывает глаза. Он долго стоит так, помахивая хвостом. Наш белый пес, набегавшись вдоволь за куропатками, ложится между кочками и спасает от комаров свой розовый нос, уткнув его в холодный мох.

Самые храбрые из нас идут на озеро купаться.

Пока варится обед, я обхожу ближайшие озера. В воде у берега неподвижно стоят полупудовые щуки. Длинные тени от них черными полосами лежат на дне.

За спиной у меня всегда ружье и спиннинг. Иногда я раскладываю спиннинг — он становится длинным, прикрепляю катушку с шелковой леской и точным взмахом забрасываю на середину озера блесну. Затем кручу катушку — леска наматывается, блесна, играя как рыбка, бежит по воде, и щука стремительно бросается на нее.

С рыбой в обеих руках я прихожу «домой». Меня встречают громкими одобрительными криками. Мой улов — важное подспорье в нашем питании.

После обеда мы спим несколько часов, потом грузим нарты и двигаемся дальше.

Я оглядываюсь назад. На месте нашей стоянки голубеет струйка дыма от потухающего костра. Еще немного — и дым растает.

Солнце клонится к земле. Впереди, за Полярным Уралом, снова встает пестрая радуга.

Нынешней осенью Яша Гаранин, так же как и в прошлом году, ушел с колхозной бригадой в тайгу, на беличий промысел. Охотники забрались довольно далеко в глубь тайги, на новые места, где еще летом была построена просторная изба — промысловый стан. Белок тут было много, и колхозники каждый вечер возвращались на стан с богатой добычей.

Однажды бригадир сказал Яше:

— Придется тебе сходить в деревню. Надо отнести в правление десятидневную сводку.

И хотя до деревни было несколько десятков километров, Яша спокойно ответил:

— Ладно.

Утром он поднялся раньше всех, когда было еще совсем темно. Позавтракав, Яша стал собираться в дорогу. Он положил в рюкзак сухари, соль, котелок, спички. Подпоясавшись патронташем, засунул сзади за ремень легкий топорик, вскинул на плечо ружье и, став на лыжи, двинулся в путь.

День занимался ясный, морозный. Солнце еще не взошло, но заря уже охватила восточную половину неба и тайга сверкала красноватыми блестками, словно кто-то рассыпал вокруг мерцающие искры.