Теперь у гусеницы платье светло-серое, как зола в печке.

Быстро растет гусеница! Это потому, что она много ест. И день и ночь все ест, ест, ест… Ест и растет, ест и растет.

Уже и серое платье тесным стало. И его сбросила гусеница, а надела светлое, с жемчужным отливом; а потом нарядилась в бледно-желтое, как пенка на молоке. И такая стала толстая, большая, с палец величиной, бархатистая и прохладная на ощупь. А на конце брюшка рог вырос.

Это платье, пятое по счету, — последнее у гусеницы. Теперь она ест уже не только листья, но и молодые побеги и ягоды тутовника…

Войдешь в комнату, где живут взрослые гусеницы, и слышишь — сильный дождь идет и по листьям шумят дождевые капли… Что такое? Над головой потолок, а за окнами — синее небо и солнышко светит… Откуда дождь взялся? А это и не дождь вовсе. Это тысячи толстых гусениц изо всех сил работают челюстями — грызут листву.

И вдруг гусеницы перестали есть. Что же, они опять засыпают? Нет, наоборот, они стали очень подвижными и беспокойно ползают по стенкам.

Шелководы знают, что нужно гусеницам. Они принесли и поставили в комнате много сухих кустиков с частыми, тонкими веточками. И комната превратилась в игрушечный лес…

А гусеницы как будто только кустиков и ждали… Все полезли на веточки. Переползают с ветки на ветку, осматриваются…

Войдем-ка дня через три в комнату с игрушечным лесом и посмотрим, что делают гусеницы.

Что такое? В лесу-то зима! Все кусты стоят белые-белые, пушистые, сверху донизу как будто ватными хлопьями украшены. И тишина какая! Ни одна веточка не шевелится. Сонное царство.

А гусениц нет. Ни единой не видно. Куда же они исчезли? Никуда не исчезли. Они спрятались. В белых хлопьях скрыты домики-коконы без окон, без дверей, похожие на маленькие длинные почки.

А теперь послушайте, как строят гусеницы свои чудесные домики.

На нижней губе у гусеницы есть маленький выступчик с крохотным отверстием. Из него гусеница начинает выпускать шелковую нить, тонкую, как паутинка. Начало нити она закрепляет у какой-нибудь ветки, затем передвигает голову в сторону или вверх и закрепляет нитку на другой веточке. Ползает гусеница с ветки на ветку и строит сначала защиту и опору для будущего кокона, а потом принимается и за самый кокон. Туда-сюда, туда-сюда качает головкой гусеница, как маятником, и шелковинка укладывается маленькими восьмерками. Ниточка-шелковинка клейкая, и восьмерки плотно прилипают одна к другой.

Во время работы гусеница ничего не ест и непрерывно выпускает из себя шелковую нитку. Поэтому она худеет и сжимается. Кокон, который строит гусеница, гораздо меньше, чем была она сама. Длинную-длинную ниточку должна выпустить гусеничка, чтобы завить кокон.

Гусеницы выстроили домики, притаились в них, да и заснули.

Но ведь гусеницы и раньше засыпали, а домиков не строили. Зачем же им теперь домики? Теперь гусеницы заснули надолго. Дней через шесть они сбросят в домике-коконе свое пятое платье, станут жесткими, неподвижными — превратятся в куколку. А еще через двенадцать — четырнадцать дней из куколки выйдет бабочка — тутовый шелкопряд. Она раздвинет стенки кокона и выползет наружу.

Те коконы, из которых будут выводить бабочек, оставляют, а другие отправляют на шелкомотальные фабрики.

Что же сделают с коконами на шелкомотальной фабрике? На фабрику привозят разные коконы: белые, желтые, крупные и мелкие. Там прежде всего их нужно разобрать: белые — к белым, желтые — к желтым… Большие, средние, маленькие — все отдельно раскладывают. А как разберут, несут в другой цех, самый главный на фабрике. Он называется мотальный. В высоких, светлых комнатах стоят машины, а за машинами — с двух сторон работницы. Чтобы из кокона получить нить, его нужно размотать, а для этого обязательно отыскать конец нити. Коконы сначала бросают в кипящую в круглом тазике воду.

В кипятке коконы бьют жестким веничком до тех пор, пока от каждого кокона не потянется тонкая, длинная ниточка.

Конец тонюсенькой шелковинки, которая тянется от каждого кокона, работница вставляет в машину, а машина, разматывая кокон, слегка тянет за шелковинку. Чем больше шелковинок соединяет машина, тем прочнее и толще будет шелковая нить.

Шелковинка наматывается на большие колеса-мотовила, которые все время вертятся. Как только кончается ниточка на одном коконе, работница сейчас же вставляет другую; так и тянется нитка, длинная-предлинная и блестящая; от белых коконов — белая, от желтых — желтая, совсем как золотая!..

Готовые нитки на шелкомотальной фабрике упакуют и отправят в далекий путь, в разные города Советского Союза, на другие ткацкие фабрики. Там из них сделают красивые разноцветные шелковые материи, из которых шьют и нарядные платья, и рубашки, и пионерские галстуки, и прочные парашюты для летчиков, и многое другое.

Пчела — домашнее животное?

Не правда ли, это очень странно? Кажется, можно ли приручить насекомое? Подчинить его человеку?

А если нельзя, так за что же и называть такое существо домашним животным?

Прочитай этот рассказ, и он объяснит тебе, почему ученые называют иных насекомых домашними животными.

Часто старая Русь праздновала победы над врагами. Веселые пиры шли в хоромах князей и бояр.

Огромные серебряные блюда с жарким, с рыбой, сдобными караваями, пироги с начинкой из зайчатины и баранины стояли на столах.

И все это запивалось медом. Столы ломились от ковшей, чарок, кубков. И какие меды разливали в них! Ароматные, густые. Варенные на хмелю и ставленные на закваске. И малиновые, и смородиновые, и вишневые… Летописцы рассказывают, что в Киеве на пирах у князя Владимира из погребов выкатывали по триста бочек с медами. А варили их в дворцовой медоварне в огромных медных котлах.

Медом славилась Русь на весь мир.

Нигде не готовили столько напитков и яств из меда.

На Руси распивали тогда вместо чая знаменитый сбитень — горячее медовое питье, варенное с заморской корицей, с имбирем. А сколько парили сочива — кушанья из пшеницы и ячменя на меду! Пекли медовое тесто с маком, которое звали «сытой».

И откуда только доставали на Руси столько меду?

Пасек тогда возле домов не было, и пчеловодством никто не занимался.

Зато много нетронутых лесов и цветущих лугов покрывало страну. И в этих лесах, будто на огромных пасеках, жужжали, гудели пчелы. Приезжие иноземцы писали, что страшно было войти в иные леса — пчелы могли насмерть зажалить пришельца. В дуплах деревьев, в норах, в расселинах скал — всюду гнездились пчелиные рои. Все было переполнено медовыми сотами. Каждый лес на Руси был пасекой.

Летом в леса, как за ягодами или за грибами, шли люди за медом. Шли пешком, ехали на лошадях, волах, с топорами, лестницами, острогами. Брали с собой ведра, бочонки и другую посуду.

На весь год, до нового сбора, бывали полным-полны кладовые. Их так и звали тогда «медуши». Осенью варили меды впрок. А еще тысячи пудов оставляли для вывоза.

Но люди расселялись, вырубали леса. И дикие пчелы постепенно переводились. И теперь совсем немного, несколько сотен роев диких пчел, сохранилось лишь в глухих лесах Удмуртии, на Алтае да в Башкирии.