Рассказчик, ознакомившись с этими, в духе XVII в., стихами, замечает: «Я знал одного генерала, который писал точь-в-точь такие стихи». Это уже намек на распространенность подобных версификационных форм для любительского стихописания второй половины XIX в. А в 1910 г. Горький в статье «О писателях-самоучках» опубликовал несколько виршей такого же типа, принадлежащих перу неизвестного корзинщика, автора повести в стихах «Дневник проститутки». Я есть бедный кустарь корзины плету буду ожидать за мой труд одобрительного ответу представьте хотя я и бедный а что воображаю до невозможности презренный металл обожаю если на моих мозолях не один рублик заблестит сердцу моему это очень польстит. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . По всему свету проститутка существует и всякая нация по ней тоскует а никто на них внимания не обращает и в целях добрых не помогает. К такому же типу стиха часто прибегал Демьян Бедный в 20— 30-е гг. Примером может служить «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» — предполагаемый прообраз поэмы о Христе Ивана Бездомного из романа Булгакова «Мастер и Маргарита» (Бедный — Бездомный, Придворов — Понырев). Так сложилась традиция. Оказалась живучей. Многочисленные изобретения более совершенных стиховых форм ее не отменяли. А истоки ее — в раннем русском виршеписании, которое возникло почти четыре столетия тому назад. В. К. Былинин А. А. Илюшин Провозвестники виршевой поэзии Иван Фуников Послание дворянина к дворянину Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жителства присносущу питателю, государю моему имярек, жаданный видети очес твоих светло на собя, яко же преже бе не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, яко же прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец. Вожделен до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия, не простирает бо ся сицево писанийцо за оскудение разума моего и за злу ростоку сердца моего. Точию рех ти: буди, государь, храним десницею вышнага параклита. А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашемь убожестве слышать, и я, милостию творца и зиждителя всяческих, апреля по 23 день, повидимому, в живых. А бедно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мне, государь, Тульские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки, да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска, и взяла меня великая тоска, и послана рогожа, и спать не погоже. Сидел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел. А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе, за старые шашни хотели скинуть с башни. А на пытках пытают, а правды не знают. Правду-де скажи, а ничего не солжи. А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился: не много у меня ржи, нет во мне лжи, истинно глаголю, воистину не лжу. И они того не знают, болши того пытают. И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кожу кнутом. Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил, баня дурка, да и мовник глуп. Высоко взмахнул, тяжело хлеснул, от слез добре велик, и по ся места болит. Прикажи, государь, чем лечить, а мне, государь, наипаче за тебя бога молить, что бог тебя крепит, дай господи, и впредь так творить. Да видех, государь, твоего государя моего имярек, рукописание прослезихся, и крепости разума твоего удивихся, а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся, и богу моему за тобя, государя моего, помолихся. Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю. А тем, государь, твое жалованье платить, что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де он так творит. Да писал бы, государь, немало, да за великой смуток разума не стало. Приклоних бо главу свою до земля, рех ти: здравствуй, государь мой о Христе. Аминь.
Да немало, государь, лет, а разума нет, и не переписать своих бед. Розван, что баран, разорен до конца, а сед, что овца. Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола. Рожь ратные пожали, а сами збежали. А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище, а на ногах воистину остались одне голенища, и отбились голенища. Зритель, государь, сердцам бог, не оставили шерстинки, ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки. Всего у меня было живота корова, и та не здорова. Видит бог — сломило рог. Да бог сердца весть — нечего есть. Велел бог пожить, и не о чем тужить. А я тебе, государю моему, преступя страх, из глубины возвах, имя господне призвах, много челом бью... Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу, не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет. Да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка. Федор Гозвинский Вирши на Езопа Баснослагатель Езоп не украшен образом [1], Прочитай же сего обрящется с разумом: Плоть — сосудец его аще и не зело честна, Но душа в нем живущия зело изящна. Пиша притчами сими зверския нравы И в них изображает человеческия справы: Птицами и рыбами поставль основание И над баснами творит нам истолкование. Притча к притчам — сказание и глагол притчи, И в притчах притчослагатель глаголет вещи. Глумление сея притчи не в глумех, Но утешительное прочитание в разумех; Нравоучительная нам сей беседует [2]И в притчах полезная житию дарует, Яже от еллинскаго преведена суть мною. Прочитай я, любимиче, утешайся <со> мною. Слово о нравах сребролюбца Всяк сребролюбец скор ко взятию. Косен к подаянию. И готов глаголати аще что истощит. Нем бывает аще что присовокупит. И не хощет никогда истощевати. Но всегда хощет исполняти. И зело велико дело поставляет. Еже аще когда что истощавает. Неудобь о сем скорбит, печалуется, докучает. Жалостьми содержим бывает. Щедрь в чюжем. Скуп же во своем. И немилостив ко всем. И своей гортани ядения оскудевает. Сокровище свое исполняет. Плотию своею сохнет, корыстию богатеет. Сего же не разумеет: Еже зле собирает, зле и погибнет. Понеже сие вскоре суд божий постизает. Еже аще что от злаго произыдет, Сие паки во зло и обращается и не приходит ко благому. Понеже не происходит от благого. И сего ради сребролюбец не имат живота. Ниже сего привременнаго. Ниже вечнаго. вернуться ...не украшен образом... — Согласно преданию, Эзоп был горбатым. вернуться ...нравоучительная нам сей беседует... — Средневековые проповедники охотно использовали простейшие сюжеты эзоповых басен, развертывая их в пространные нравоучения (см.: Аверинцев С. С. Византийская риторика... // Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье. — М., 1986. — С. 68-73). |
