Ему вдруг показалось, что машину повело в сторону. Да, это было так! Бушуев навалился на рычаг, но танк стал клониться вперед, точно собирался зарыться в дно.

— Назад! — приказал Черенец. Он еще не мог понять в чем дело, но чувствовал — возможна катастрофа.

Бушуев дал задний. Танк задрожал, как штангист, который берет непосильный груз, загудел, но с места не сдвинулся.

— Еще, еще! — приказывал Черенец, но танк продолжал сползать вперед и наконец грузно осел, провалился. И сразу же через трубу для воздуха стала проступать вода. Двигатель еще работал, но уже не так, а как-то надсадно и почти беспомощно.

«Промоина!» — подумал Черенец и рукавом вытер вспотевшее лицо. Он представил воронку, в которую попал, и злость на себя, на эту реку, такую неожиданно коварную, поднималась в нем. Нет, так просто он не сдастся. Голыми руками его не возьмешь. Он еще поборется. Черенец сел на место водителя. Его машина не просто рвалась из промоины, а расстреливала реку, неистово, захлебываясь поступающей водой, слабея в своей же ярости…

«Я тебя заставлю… заставлю…» — повторял Черенец, но уже сам понимал, что сделать это не в силах.

Он наконец бросил управление и удивился тишине в танке. Тут же сообразил, что тишина обманчива, а позади его люди, экипаж, которым он обязан сказать свое решение.

«Ну, — мысленно обратился он к наводчику. — Как думаете вы?»

И наводчик глазами подтвердил его мнение.

Потом Черенец поглядел на заряжающего. И тот тоже кивнул: придется топить танк.

«Ну, а вы?!» — механик-водитель не смотрел на командира. «Перестаньте себя казнить, Бушуев. Никто не виноват, что танк попал в промоину, — сказал про себя Черенец. — Вы тут ни при чем. Так уж случилось, что сегодня нас словно испытывают… Даже забываешь, что это учение. Вероятно, такое встречаешь только на фронте…»

И Бушуев поглядел на него.

«Неужели я был не прав? — подумал Черенец. — Неужели мне только показалось, а Бушуев не хотел обмануть?..»

Он приказал:

— Надеть изолирующие противогазы. Будем топить танк.

Никто не пошевелился.

— Выхода нет, — повторил Черенец. — Мы в промоине. Надеть противогазы.

Он скорее почувствовал, чем понял, какая невысказанная опасность скрыта в их молчании. Но он не должен был нервничать. Он офицер, старший, и обязан найти выход.

— Противогаз Бушуева сломан казенной частью орудия, — доложил заряжающий. — Сейчас. Когда вы пытались вывести танк.

Ему хотелось вспылить, крикнуть, но он молчал. Такое могло случиться с каждым. Нужно хорошенько подумать. Или хотя бы отдохнуть.

Тело болело и казалось непослушным и тяжелым в эту минуту. Но Черенец не боялся своего тела. Он знал, что может приказать ему, и оно послушается. И тогда он сумеет сделать то, что другому не под силу.

Он радовался, что решение принято. Все, как говорится, произойдет само собой. Откроют люк. И в это мгновение он должен сделать глубокий вдох. И его толкнут в узкий проем люка. В черноту. И потом вода, вся река обрушится на него. Только бы не потерять ориентировки.

— Товарищ младший лейтенант, — сказал Бушуев. — Я выплыву… Не волнуйтесь… Я плаваю хорошо.

Черенец поглядел на ефрейтора. Оказывается, так же, как он, думает и Бушуев.

Он покачал головой:

— Без противогаза буду всплывать я.

Это был приказ. И вновь стало тихо.

Он сам проверил изолирующие противогазы и удивился, как спокойно действует.

Заряжающий и Бушуев встали с обеих сторон, и пока наводчик открывал люк, все трое стояли, подняв головы. Лишь бы не ошибиться. Вперед и вверх. Совсем немного вперед.

Он успел сделать вдох. Сильные руки рванули его кверху. Он ударился головой о броню, хлебнул воды и потерял сознание. Он, видимо, пришел в себя на секунду, так как понял, что его тянут в проем люка. Даже показалось, что он узнал Бушуева, но может, этого не было, может, было другое, потому что сразу наступила темнота.

Черенец оглядел незнакомую комнату, не понимая, как попал сюда. У окна стоял человек в белом халате, рядом пустая, нетронутая койка. Значит, он в лазарете. Младший лейтенант закрыл глаза. Болела голова. «Что же случилось? — подумал он. — Почему я здесь?..»

Он внезапно представил ночное поле и черные силуэты своих машин. Взлет зеленой ракеты. Линию, скривленную на вершине. И медленное угасание ее. А потом?

Он заставлял себя вспоминать, так как испугался беспамятства. Да, вот они меняют трак на болоте. Он цепляется за это воспоминание. Что дальше? Его танк мчится через лесок, спускается к реке, сворачивает влево…

Он вновь ощутил последнее дрожание танка, судорожное захлебывание двигателя. Молчание экипажа. Глаза Бушуева, его просьбу — покинуть танк без противогаза самому. Как бы хотел Черенец ошибиться! Нет, не мог такой, как Бушуев, обмануть его…

Он застонал, но не от боли, а от мыслей, которые мучали его.

— Вам плохо, товарищ младший лейтенант? — перед ним стоял Бушуев.

Черенец долго молча глядел на него.

— Слушай, — тихо сказал младший лейтенант. — Как ответишь, так и будет. Обманул ты меня? Если обманул — иди на гауптвахту. Нет — езжай домой. Проверять не буду.

Он снова прикрыл глаза.

— Я не обманывал, — сказал Бушуев.

— Тогда извини, — вздохнул Черенец. — Я тебе верю.

Вечером к младшему лейтенанту пришел майор. Танк подняли. Рогов рассказывал об этом Черенцу.

В дверь постучались. Рогов обернулся. В палату, набросив халат на шинель, вошел Бушуев.

— Разрешите обратиться к младшему лейтенанту, товарищ майор, — спросил Бушуев.

Рогов кивнул.

— Я пришел сказать… товарищ младший лейтенант… Я обманул вас.

— Ну вот, — вздохнул Черенец. — Я верил… Я знал, что ты придешь ко мне все равно…

Темной августовской ночью полк прибыл на разъезд Соботово; и только выгрузились из эшелонов, скатили с платформ пушки, как вдруг откуда-то прискакал комиссар дивизии, и тотчас вышел приказ: всем, кроме третьей роты первого батальона, снова возвращаться в вагоны.

Из-за чего так спешно перебрасывали полк? Почему эшелоны должны отходить назад, к Богородску? Какие известия привез комиссар?

Командиру третьей роты Сергееву этого не докладывали, но ему было ясно: противник — один из полков кавалерийского корпуса белоказачьего генерала Мамонтова, несколько недель назад прорвавшего фронт под Новохоперском и устремившегося к Москве, — внезапно переменил направление удара.

Изумило Сергеева другое. Когда эшелоны ушли, оказалось, что комиссар дивизии остался в его роте. Решил побыть на разъезде? Захотел поближе узнать бойцов? Не верит ему, Сергееву?

Ну да, конечно! Ведь он, Сергеев, — бывший штабс-капитан царской армии. В красных войсках он полгода. С точки зрения комиссара, за ним нужен глаз да глаз!

Что ж получалось?

Рота будет стоять на разъезде. Он, Сергеев, будет командовать. Комиссар дивизии будет присматриваться к тому, как он это делает.

Сергеев нахмурился. Покосился на комиссара. Все теперь в нем казалось неприятным: и заросшее щетиной смуглое лицо, и одежда — кожаная тужурка и галифе, и манера громко говорить… Впрочем, что ж с него взять? С этого заводского рабочего из Мариуполя?

Уже начинался день. Взошло солнце. Они стояли на путях возле низкого, как барак, станционного здания. Поодаль, на косогоре, сбегавшем к реке Ворже, у железнодорожного моста, лепились три десятка деревянных домиков — вот и все, что предстояло охранять. Окопаться, оборудовать позицию для пулемета, ждать нападения, заранее зная, что его не последует, — постылая сторожевая служба!

Сергеев еще раз поглядел на комиссара: тот стоял, широко расставив ноги, бессильно опустив тяжелые руки, прикрыв глаза.