Танки, неуклюже переваливаясь, выползали из-за насыпи.

— Два… четыре… — считал Женька, прильнув к биноклю. — Квартет… Ого! Еще один…

— Приготовиться к бою! — командовал Мухин. — Гранаты зря не швырять. Танки пропускай и… в зад, в мотор.

Но удивительное дело! Танки открыли огонь не по батарее, а по пристанционному поселку. Фонтанчики разрывов взмывали вверх, оставляя после себя едко-желтый след. Вспыхнула крыша хлева. Оттуда выскочила со страшным ревом корова; обрубок хвоста ее дымился, точно фитиль. Рядом бегал старик и, пытаясь сбить пламя, хлопал по корове какой-то тряпкой.

Из-за этой коровы Женька прозевал четверку знакомых уже «юнкерсов». Они снова выходили на батарею со стороны солнца. Бомбы рвались рядом, когда ухнула Женькина пушка. Но «юнкерсы», будто остервенев, пикировали прямо на нее, заглушая винтовочную трескотню и стоны первых раненых.

Перекрывая гул и грохот разрывов, Мухин кричал:

— Слева, из лесочка, немцы! Подпускай поближе… Бей наверняка!

Вдруг один из «юнкерсов», не выходя из пике, врезался в землю невдалеке от Женькиной пушки. Оглушительный взрыв вздыбил землю.

— Вот те и пацан! — грозился кулаком в небо Сажаев. — Пригвоздил все-таки гада…

«Юнкерсы», как по команде, отвалили от батареи, и даже немецкие автоматчики попрятались в лесок, оставив на пойменном лугу десятка два раненых, которые ползали в скошенной траве и что-то истошно вопили своим.

— Мухина убило! — воскликнул Сажаев. — И Ворожейкина… связиста тоже…

— А Женька где? — спрашивал Чечин.

— Здесь я… — послышалось точно из-под земли.

Женьку и правда засыпало землей, щебнем. Рядом с ним, вернее на нем, лежал мертвый Веткин.

— Жив, ком… комбат? — спросил, запинясь, Чечин (его слегка оглушило). — А пушечка твоя — тю-тю!

— Ага… — простонал Женька. — Ухо саднит…

— Опять ухо?! — удивлялся Чечин. — Ну и живучий! Вроде Кутузова: все в одно место. Отбрило самую малость. А вот Веткина… Прикрыл тебя старик…

После налета «юнкерсов» и перестрелки с немецкими автоматчиками в живых осталось в «полку» двадцать восемь бойцов, из них раненых — девять, плюс Женька.

— Топать все могут? — спрашивал Чечин.

— Как-нибудь…

— А с Женькой что делать будем? — спросил Сажаев. — Обеспамятел. Да и нога…

Чечин начал оглядываться.

— Воскин, брезент сюда. Быстрее, быстрее! Не копайся… телок…

Воскин расстелил на земле брезент, завязав на концах узлы, чтоб удобнее было нести.

Женьку осторожно положили на исклеванное осколками полотнище. Рядом положили запыленный планшет и изуродованный, расплющенный бинокль, которые подобрали рядом с погибшим Веткиным.

— Прикрывает отход политрук Сажаев и шесть бойцов, — распоряжался Чечин. — Впереди — Горельский Антон. Лес для него — что дом родной. Раненых и фланги обеспечиваю я.

Когда остатки «полка» скрылись в бескрайних лесах и Женькина батарея тоже исчезла из виду, далеко позади загрохотали разрывы.

— Очухались, идиоты! — сказал Чечин, поддерживая свалившуюся с брезента кудлатую голову Женьки. — Один пацан и хромая команда ишь какого страху нагнали! А мало… Надо бы еще!

Произнес он эти слова, словно оторвали его от нужного, очень важного дела — расквитаться до конца с теми, кто сейчас, наверное, уже безнаказанно орудует на Женькиной батарее.

— А в консерваторию с одним ухом берут? — неожиданно спросил Женька. — Ведь и Бетховен…

— Бредит… — заявил тощий солдат, державший в руках край брезента. — Жар у него. Какого-то Фонховена приплел…

— А фашисты уже далеко? — снова спросил Женька. — Теперь мне почему-то страшно…

— Не егози, — строго проворчал солдат. — Плевали мы на немцев! Сам видишь: отходим организованно, и знамя при себе, и все прочее, что полагается, тоже при себе…

Женька порывался встать.

— Да лежи ты! — прикрикнул Чечин. — Отойдешь малость — сами сбросим.

Под ногами солдат похрустывал сухой валежник. Женька украдкой посматривал на Чечина, на его пропитавшийся кровью бинт, на взмокшие спины солдат.

— А я ведь солгал вам… — едва слышно промолвил Женька. — Никакой я не артиллерист… Я… я из музвзвода… Обыкновенный капельдудкин, как говорил Веткин. И как это здорово угадал он — капельдудкин… Чудно!

Чечин поперхнулся дымом.

— Ничего чудного, — сказал он через некоторое время. — Веткин в людях разбирался. Мужик мудрый… И вовсе не старик. Рано посеребрило…

Где-то впереди тяжело ухало, а у самых дальних вершин сновали, как растревоженные шмели, черные самолеты.

Женька прислушался, сказал:

— Наши бьют. Тяжелыми…

Когда я служил в армии, были у нас солдаты с самыми удивительными и прекрасными фамилиями.

Например: Володя Московский.

Мы его звали:

— Эй, Москва!

И Володе, конечно, было очень приятно.

Был Храбров — человек с очень солдатской фамилией; ведь известно: все солдаты — храбрые люди.

И даже был Нахимов, мы его звали Адмирал, в честь знаменитого флотоводца адмирала Нахимова. И хотя нашему Нахимову следовало служить, конечно же, среди моряков, его почему-то направили к нам, в пехоту.

Был человек с энергичной и решительной фамилией Пистолетов, мы его звали просто: Пистолет.

И был Ваня Дудкин.

— Дудкин…

— Дудочкин…

— Дударь… — звали мы его.

И думали, что это очень остроумно. А на самом деле это было совсем не остроумно. Потому что есть люди с еще более смешными фамилиями, и это очень хорошие и прекрасные люди.

Но мы служили в армии первый год и еще не знали этого.

Летние солдатские лагеря с пионерскими лагерями ничего общего не имеют. В солдатских проходят военную науку: учатся стрелять, ходить в атаки, ползать по-пластунски, рыть траншеи, хорошо бегать, петь песни, резать колючую проволоку штыком или специальными ножницами и еще много-много чему — важному и полезному.

Кроме нас, пехотинцев, были в лагере и другие солдаты: артиллеристы, саперы, десантники, танкисты, разведчики — почти все, кроме моряков. Потому что морякам нужно море, а нам море не нужно.

Особенно, конечно, уважали десантников. Что говорить — смелые люди! В любую погоду, днем и ночью, летом и зимой, готовы они были прыгать с парашютом в тыл врага.

И хотя никаких таких врагов у нас в лагере не было, десантники все равно собой очень гордились.

Вот однажды встречаем мы десантников. Они идут из столовой. И хотя идут они из обыкновенной столовой, им все равно кажется, будто выполняли они ответственное и секретное задание. Им это кажется, и они задаются:

— Как живете, пехота?

Мы говорим:

— Ничего живем. А вы?

— Прекрасно, — отвечают десантники и снова нас спрашивают: — А смелые среди вас есть?

Мы говорим:

— У нас все смелые.

Тут десантники начинают хихикать и подталкивать друг друга локтями:

— Ну, смелые, а кто из вас с парашютом прыгнет?

Вот, оказывается, что придумали. А нам прыгать не хочется: и устали, и боязно.

Тогда десантники нам говорят:

— Вот вы, оказывается, какие смелые люди, пехота!..

Тут говорит наш Дудкин:

— Я прыгну.

Мы, конечно, обрадовались, что нашелся среди нас, молодых солдат, один смелый, и говорим десантникам:

— Что, съели? Молодец, Ваня!

И все идут к парашютной вышке. А она здоровая, — может, с десяти-, а может, с двадцатиэтажный дом. Даже смотреть страшно.

Помогли десантники Ване забраться на вышку, прицепили к нему парашют, стоит наш Ваня, маленький-маленький и совершенно один.