И правда: подметок нет, шинель вся в дыму и в подпалинах.

Тут Храброву удается выплюнуть пилотку, и он кричит.

— У нас все в дивизии такие отчаянные!

Ненастоящие враги говорят:

— Верно, у них все отчаянные. Только тот в кустах немного сплоховал.

И не стали брать никого в плен.

Вечером командир взвода очень хвалил Володю Московского и Ваню Дудкина за решительность и даже сказал, что совершили они настоящий подвиг. А Храброва ругал.

Зато старшина, который ведает сапогами и шинелями, хвалил Храброва и сердился на Ваню Дудкина и на Володю Московского: уж очень старшине было обидно, что спалили они совершенно новенькие еще шинели и совершенно целые сапоги.

Но что такое шинель и сапоги в сравнении с подвигом?

Ничего.

Лучше всех на лыжах ходил маленький, энергичный Пистолетов.

Хуже всех — Московский.

Он родился там, где вообще снега нет. И ему негде было научиться ходить на лыжах.

— Я тебя научу, — сказал Пистолетов. — Через год ты будешь у меня обгонять и Дудкина, и Храброва, не говоря уж о Нахимове.

— А тебя я обгоню? — сразу спросил Московский.

— Если очень постараешься, конечно, обгонишь.

И Московский начал стараться. Они занимались всю зиму, и Володя научился ходить на лыжах, но никого не обогнал.

— Что же ты, Пистолетов, — сказал Московский энергичному Пистолетову, — обещал, что я всех обгоню, а я никого не обогнал.

— А на лыжах ты ходить научился? — спрашивает Пистолетов.

— Научился вроде, — говорит Московский.

Тогда хитрый Пистолетов спрашивает:

— А что важнее: научиться хорошо ходить на лыжах или кого-нибудь там обгонять?

Володя подумал-подумал и говорит:

— Хитрый ты, Пистолетов. Конечно, научиться!

Однажды мы с Храбровым и Пистолетовым догоняли свой взвод. Нас посылали в соседнюю дивизию, и когда мы вернулись, оказалось, что наш взвод ушел далеко, в деревню под названием Колотушки.

Пошли мы в Колотушки.

Идем-идем, видим — дорога наша разветвляется: одна тропинка от нее отходит, другая.

Еще немного прошли — сразу четыре тропинки разбежались от нашей дороги в разные стороны. А главной дороги, по которой мы шли, нет. Кончилась уже. Превратилась в четыре маленькие самостоятельные тропинки.

Остановились мы, стали совещаться: по какой нам идти? Спросить-то ведь не у кого.

Энергичный Пистолетов говорит:

— По этой надо идти.

Я говорю:

— Нет, по этой. На твоей даже следов нет.

Тогда энергичный Пистолетов говорит:

— На двух других тоже есть следы. По какой идти?

Смотрю — действительно: на двух других тропинках тоже следы есть от тяжелых солдатских сапог.

А Храбров в нашем разговоре участия не принимает. Храбров прогуливается поочередно по всем четырем тропинкам и внимательно приглядывается к ним.

Рассердились мы, спрашиваем:

— А ты что, как на пляже, гуляешь? Думай, по какой тропинке нам идти.

Он отвечает:

— Я и так думаю. И даже знаю теперь, по какой. По этой, где я стою.

Смотрим мы сначала на тропинку, потом на Храброва.

Абсолютно ничем не отличается его тропинка от наших!

А он говорит:

— Помните ту историю со взрывпакетами?

— Как же не помнить, помним!

— Так вот, — говорит Храбров. — Дудкин тогда свои сапоги и Володины починил сам. И еще ему один знакомый кузнец прислал какие-то особые крепкие подковки…

Вспоминаем — действительно, прислал: тонкие, узкие — на весь каблук.

— Вот след от этих подковок, — говорит Храбров.

Смотрим, и правда: отпечатаны на пыльной дорожке подковы — тонкие, узкие, на весь каблук. Рядом четыре штуки — две Ванины, две Московского.

— Ура, Храбров! — говорим мы. — Прощаем тебе сегодня, что ты чуть не попал тогда в плен!

— Ладно, — ворчит Храбров. — Можете не прощать. Обойдусь без вашего прощения…

Пошли мы по этой тропинке и попали прямо в деревню Колотушки.

Рассказали ребятам, как нашли мы их по подковкам.

Смотрим — Дудкин и Московский хмурятся и отрывают свои чудесные подковки.

Мы говорим:

— Что вы делаете? Зачем?

— А затем, — отвечают они, — разведчику-пехотинцу нельзя иметь никаких особых примет. Сегодня по нашим подковам вы нас нашли, а завтра какой-нибудь враг. Мы уж лучше прибьем обыкновенные подковки, как у всех.

Уезжал наш сержант. Навсегда. Кончилась его служба. А мы оставались еще в армии. На прощанье он нам говорит:

— Не знаю, увидимся ли еще когда-нибудь, ребята, но на прощанье я вам вот что хочу сказать. Было у нас с вами разное: когда мы понимали друг друга и когда не понимали… когда я гордился вами и не очень, чтоб гордился. Но все-таки чаще гордился, потому что вы — отличные солдаты и парни. И вот, если придет время и нас снова призовут в армию, чтобы дать отпор не учебному, а настоящему врагу, хотел бы я, чтоб у меня в отделении были такие же солдаты, как вы… Счастливо служить!

И сержант уехал.

А мы думали о том, что сержант сказал. Потому что, когда командир говорит о своих солдатах: «Хотел бы я, чтоб вы были со мной рядом и в дни настоящих сражений…» — для солдата это высшая, самая высшая похвала. Дороже медали. И ордена.

Уехал сержант, уехали старые солдаты, молодые пришли к нам в армию. И мы для них уже были старыми и опытными солдатами. Но мы не задавались, мы уже давно не дразнили друг друга, ни тем более молодых совсем солдат.

И вот однажды, когда ушли молодые солдаты разгружать уголь, а в казарме осталось всего несколько человек — они должны были разными другими делами заниматься, вдруг слышим:

— Эй, дохлятик, подними двухпудовую гирю!

И опять:

— Эй, гогочка, иди мыть пол!

И снова:

— А не будешь слушаться, скажем старым солдатам, они тебе сразу покажут, что это армия, а не курорт!

Дудкин говорит:

— Это они, наверное, того солдата обижают, который ничего не умеет.

Московский говорит:

— А сами-то они много умеют? В армии всего один месяц!

Храбров говорит:

— И еще на нас ссылаются, запугивают парня.

Энергичный Пистолетов говорит:

— Сейчас пойду и дам как следует. Чтоб не задирались.

Как видите, к третьему году службы мы поняли, что обижать слабого очень нехорошо, просто говоря — не по-солдатски. А мы были солдатами.

Тут выходит из казармы молодой солдат, и мы сразу поняли, что это его обижали.

Дудкин его спрашивает:

— Ты куда это, парень, идешь?

Молодой солдат четко говорит:

— Пол мыть!

Дудкин спрашивает:

— А разве ты сегодня должен пол мыть?

Молодой солдат тихо отвечает:

— Не я. Тот, длинный. Он меня вместо себя послал.

Дудкин говорит:

— Ах, вот как…

И мы все вместе с молодым солдатом входим в казарму.

Сразу наступила тишина.

Дудкин говорит:

— Так кто должен мыть сегодня пол?

Поднимается длинный, говорит:

— Я.

Дудкин говорит:

— Иди мой пол. — Потом оборачивается к молодому солдату и говорит: — Больше они дразнить тебя не будут. Только ты постарайся поскорее привыкнуть к армии и стать сильным. Без этого здесь нельзя.

— Я постараюсь, — тихо говорит молодой солдат.

В казарме — тишина.

— Вот что, — говорит опять Дудкин. — Кто еще раз обидит ни за что ни про что этого парня, будет иметь дело со мной.

— И со мной, — говорит энергично Пистолетов.

— И со мной, — говорит Московский.

Посмотрели молодые солдаты на Храброва и окончательно поняли, что с нами лучше дела не иметь.

Ведь мы были старыми солдатами, а они — молодыми.