Генерал выслушал его, едва заметно кивая головой. И было непонятно, то ли он соглашается, то ли просто успокаивает себя, сдерживает, чтобы не взорваться раньше времени.

— У вас все? — наконец, сказал он. — Ну что ж… Вы, конечно, думаете: вот приехал генерал, бухнул что-то, не подумав, не разобравшись как следует, все сбил, все испортил, а нам теперь расхлебывать… — Генерал усмехнулся и посмотрел на Ковалевского. — А я это сделал специально. Умышленно. Зачем? Сейчас я расскажу вам один случай из своей жизни, может быть, вы поймете… Это было в сорок первом году. На третий или четвертый день войны. Мы вели оборонительные бои. Моим соседом по окопу был, как сейчас помню, красноармеец Горбунов — хороший стрелок, между прочим, не хуже, наверно, вашего Ануфриева. Утром немцы начали атаку. Шли в полный рост, почти не таясь. И близко уже — рукой подать. Надо стрелять, а я вижу: Горбунов винтовку перезарядить не может. Бьет его нервная дрожь, руки трясутся. Никак обойму на место не вставит. И я, знаете, — это как гипноз какой-то — смотрю на его руки и оторваться не могу. Только отвернусь, а меня снова взглянуть тянет… На всю жизнь запомнил я эти минуты…

Генерал помолчал.

— Настоящий солдат должен не только хорошо стрелять, — сказал он. — Он должен еще владеть собой. Владеть своими нервами. Еще неизвестно, что важнее… Разве вы не согласны со мной, лейтенант?..

Четыре женщины бережно опустили гроб в могилу.

— Да будет тебе земля пухом! — сказала Аксинья. — Прощай, милая!

Комья сырой земли посыпались на неумело сколоченный гроб. Последней к могиле подошла женщина в кирзовых сапогах, повязанная черным платком. Она бросила в могилу ком земли, тяжело вздохнула и отошла в сторону.

Женщины взялись за лопаты. Земля быстро заполнила неглубокую яму. Когда на месте, где только что золотились ромашки и синели колокольчики, появился могильный холмик, все пошли прочь. Впереди шла женщина в кирзовых сапогах, шла легкой неслышной походкой, словно боясь вспугнуть печальное безмолвие. Вдруг она резко остановилась и, когда с ней поравнялась Аксинья, гневно заговорила:

— Почему вы медлили? Приди я два дня назад, все обернулось бы иначе. Она была бы жива!

Аксинья всхлипнула:

— Легко ли вас найти? Пока добрались, пока ты явилась… Что у нее было-то?

— Аппендицит… Нужна была срочная операция…

Кончиком платка Аксинья смахнула слезу.

— Выходит, зря мы тебя потревожили… Не сердись…

— Полно тебе, Ксюша…

— Ладно, не буду… Мужик-то твой где? Прокофьевна сказала — военный он.

— Военный…

— Надо ж такое, чтоб ты в наш край попала! Как это ты исхитрилась?

— Объяснила командованию, кто я, откуда, — вот и все.

Они вышли на пригорок. Внизу виднелись дома.

— Немцы к вам не заглядывают?

— Бог миловал. Да что им и делать у нас? Они, проклятущие, свое уже сделали! Сама видишь…

Женщины спустились к деревне. У околицы Аксинья сказала:

— Прокофьевна аж помолодела с твоего прихода. Неужли у матери родной не погостюешь? У нас безопасно, полицаев нет, староста — сама знаешь…

— Нельзя! — сказала резко женщина. — Гостевать приеду после войны. Прощай, Ксюша. К ночи уйду…

Она толкнула калитку и той же легкой, неслышной походкой поднялась на трухлявое крылечко…

В девять утра меня вызвал начальник полиции безопасности штурмбаннфюрер Кауфман и приказал арестовать жену генерала Карева.

— Имеются сведения, — сказал начальник, — что жена этого бандитского генерала внезапно покинула партизанский лес и направилась в деревню Липицы. Насколько мне известно, — начальник хихикнул, — вы, в свое время, навестили это местечко, господин штурмфюрер…

Черт возьми! Действительно, я побывал в этой деревушке! В августе сорок первого. И оставил после себя небольшую память! Приказал расстрелять всех мужиков. Потому что вблизи Липиц нашли убитых фельдфебеля и ефрейтора. Пришлось преподать этим русским кое-какой урок. После расстрела мы устроили там неплохой костер! В результате уцелела одна улица, да и та обгоревшая. Жителей в Липицах осталось всего человек сорок, бабы с детьми. С тех пор прошло два года, и эта деревня не доставляла нам никаких хлопот. Но вот сегодня штурмбаннфюрер неожиданно заговорил о ней.

— Слушайте внимательно, — продолжал начальник. — Жена генерала Карева — врач. Ее возраст и внешность нам, к сожалению, неизвестны. Мы даже не знаем ее имени. До сих пор она нас не интересовала, но сегодня на рассвете мы получили шифровку, из которой явствует, что она находится в данный момент в Липицах. Мы не можем упустить такой случай. Вы согласны со мной?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер! Необходимо арестовать ее! — ответил я.

— Возникает естественный вопрос, — продолжал начальник. — Почему жена генерала Карева оказалась в этой деревне, где, как нам известно, осталось тридцать или сорок баб. Что она там делает? — Штурмбаннфюрер был когда-то учителем и каждое свое задание сопровождал пространными рассуждениями. — Ваше мнение, господин штурмфюрер?

— Возможно, что у партизан иссякли медикаменты, и она отправилась в населенный пункт, чтобы…

— Ерунда! — перебил начальник. — Медикаменты в русской деревне! Абсурд! Нет, нет и нет! Все гораздо проще. Будем рассуждать. Уничтожив мужское население этой деревни, мы, очевидно, не смогли уничтожить все нити, связывающие эту деревню с партизанами, которыми верховодит партизанский генерал Карев. Допускаете вы подобную мысль?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер. Партизаны не могут существовать без связи с местным населением…

— Логично… — одобрил мои слова шеф.

— Но не кажется ли вам странным, господин штурмбаннфюрер, что для подобной связи направляется жена самого генерала?

— Вопрос логичен. Разумеется, Карева появилась в Липицах не для связи. Спрашивается, для чего же? Отвечаем. В этой деревне кто-то опасно заболел, быть может, потребовалась операция. Карев, желая привлечь на свою сторону население, приказывает собственной жене отправиться в Липицы. Значит, найти ее там не составит труда. Староста доложит вам, кто в деревне болен. Вот и все! Обнаружив больную, вы легко доберетесь до того, кто ее лечит.

— Разрешите действовать? — спросил я.

Щетинистые брови начальника дрогнули.

— Немедленно! — начальник встал. — Помните, господин обер-лейтенант, этой операции придается исключительно важное значение. Вы должны появиться в деревне незаметно и как можно скорее. Ну, а когда вы доставите сюда Кареву, она у нас заговорит! Мы из нее выжмем все! И где расположены партизанские отряды, и из кого они состоят, какие деревни их поддерживают, кто руководит этими шайками! Жена генерала знает многое. Теперь вы понимаете, какая обязанность ложится на вас?

Через час я с тремя полицаями был на пути в Липицы. Мы ехали в телеге. В деревенской тишине машину слышно за несколько километров. Этого достаточно, чтобы преступник успел скрыться или замести следы. На телегу же никто не обратит внимания. Что касается машины, то я отдал надлежащие приказания. Теперь я был уверен в успехе операции.

В этот день с утра шел дождь. Очень кстати! Мы накинули на себя дождевики, и невозможно было догадаться, кто едет на старой телеге.

Бабка мне сказала, чтобы я шел за грибами, я и пошел. Есть-то ведь нечего. Места грибные я знаю, скоро насобирал корзину и — домой. По дороге, конечно, выкупался, потому что я люблю купаться, когда дождик. В дождик — вода теплее. Вот иду я домой — слышу, на дороге телега поскрипывает. Интересно, думаю, кто это к нам едет? Потому что эта дорога только и ведет к нам в Липицы. Я, на всякий случай, залез в малинник, гляжу оттуда. Жду, когда телега покажется. Тут и дождь перестал, солнце пробилось. И я увидел телегу, на телеге четыре мужика едут. Что за люди — не разобрать: на всех дождевики с колпаками. Вот доехали они до малинника, где я спрятался, вдруг тот дядька, что лошадью правил, как заорет: «Тпру, стой, проклятущая!» Я гляжу из кустов, вижу он с телеги соскочил и давай чересседельник поправлять, — видно, ослаб. А дождевик на дядьке по земле волочится, мешает. Он и скинул его на телегу. Тут я сразу понял, что это за люди: у того дядьки повязка на рукаве и револьвер на боку со шнурком. Полицай это! Он дождевик сбросил, а другой мужик с телеги закричал, вроде как по-русски: