— Какие три ступеньки?

— У Мюссе, помнишь: «Три ступеньки... розового мрамора»...

— Разве это в Версале?

— В Версале. Под этими ступеньками подвал. Там версальцы запирали коммунаров.

— Кто это тебе сказал?

— Андрей.

Тася смущенно улыбалась.

— Завтра уезжают, — вдруг тихо сказала она.

— Куда?

— В Америку.

— А потом снова в Париж?

Тася молчала.

— В Москву же им через Париж?

— Да. А потом через Негорелое.

— Что это — Негорелое? — спросила я.

— Так называется станция на границе России. Советская граница, — поправилась она, и вдруг: — Маринка, я выхожу замуж за Андрея!

— Ты — замуж?

— Да, я. Ну что ты так смотришь на меня?

Тася покраснела.

— Ты... уедешь? — Внутри у меня будто что-то оборвалось.

— В Россию. И ты тоже, потом. Ведь поедешь?

— Не поеду я.

— Поедешь. Сдашь экзамены и поедешь. Там зачтут. Андрей говорит — зачтут.

— Я не поеду!

— Ну что ты, Маринка? Всё будет хорошо. — Она ласково гладила мою руку. — Я знаю, ты приедешь, и всё у нас будет хорошо. Потом можно будет и бабушку забрать. Твоя бабушка с радостью поедет в Россию.

— Нет. — Я отняла свою руку. — Нет. Я буду в Париже. Я не хочу даже, чтоб и ты...

— Маринка, ты как маленькая, честное слово.

Мы долго молчали.

Когда Тася ушла к себе, я почувствовала себя одинокой и брошенной...

Советские инженеры уехали. Тася ждала писем, Андрей не писал. Она стала лениво готовиться к экзаменам. Домой являлась рано. Иной раз заглянет: «Маринка, дома? Ну, работай». А чаще шла прямо к себе.

Шли недели. Андрей молчал.

Я не спрашивала ее ни о чем, и мы не говорили об Андрее. Мне так хотелось сделать для Таси что-нибудь хорошее, обрадовать ее, но я не знала как. Каждый раз, возвращаясь вечером домой, я думала о Тасе, и мне хотелось, чтоб в Тасином ящичке было письмо от Андрея. Я бы его принесла ей. Я бы взбежала по лестнице через две, через три ступеньки, и я бы принесла ей письмо. Но каждый раз, входя в вестибюль отеля, я еще издали видела, что в Тасином ящичке пусто, и мне становилось грустно.

Как-то раз месье Дюма, увидев меня сквозь стеклянные двери, окликнул. Всё во мне захолонуло. Я сильно задолжала ему за комнату. Ведь на время экзаменов мне пришлось расстаться с конвертами. Теперь вся надежда была на лето. Найду работу — и первую же получку снесу месье Дюма. Сказать ему это почему-то я не решалась и только избегала встреч.

— Ну, иди сюда, иди, — позвал месье Дюма. Я остановилась на пороге. — Сюда, поближе, — сказал он сердито и опустился в круглое кресло за письменным столом. Упитанный, широкоплечий, с тугим животом и розовыми, тяжело обвисшими щеками, он сидел, сцепив на столе пальцы, и молча смотрел на меня.

Это было тягостно. Я стояла перед ним, крепко стиснув в руке ключ, прижав к груди набитый портфель и кулек с ужином, и ждала. А месье Дюма молчал.

— Что там у Таси стряслось? Провалила экзамены? — спросил он наконец тихо, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Я не ответила.

— Транжирите свое время, потом расплачиваетесь. Молчишь? Твои-то как дела?

— Сдала биологию... и физическую химию.

— Гм. Химию. Это хорошо, — сказал он подобревшим голосом.

— Нет, месье Дюма, не всю еще, — заторопилась я, — еще органическую надо. Самую трудную.

— Гм... орга-ни-ческая... трудная она, говоришь?

— Очень. Ужасно трудная!

— Та-ак. Ну, иди, учи ее, эту орга-ни-ическую.

— Покойной ночи, месье Дюма.

— Покойной ночи.

Притворяя дверь, я обернулась. Месье Дюма сидел всё так же, сцепив на столе пальцы. Он смотрел мне вслед.

Было воскресенье. Я проснулась рано и, наскоро проглотив тартинку с паштетом, собралась в библиотеку, когда услышала, что Роже, наш коридорный, постучал в Тасины двери:

— Мадемуазель, к телефону...

Звонил Андрей. Только что вернулся из Америки. Тася понеслась в торгпредство.

Потом Тася стала собирать свои документы, и они с Андреем отправились на улицу Гренель, в советское консульство. Там Тасе дали листки с напечатанными вопросами, и на каждый вопрос надо было написать ответ, а кроме ответов надо было еще написать Тасину биографию, и мы с Тасей долго сидели и думали, как ее писать.

Пришел Андрей.

— Здравствуйте. Он протянул мне руку. — Андрей.

— Здравствуйте, — ответила я, несколько смущенная.

Тася поставила чайник на спиртовку.

— Маринка, неси свою чашку. И вилку захвати, и тарелочки.

— Вот это разговор, — обрадовался Андрей. — И рюмки несите. Будем ужинать. — Он достал из портфеля бутылку шери-бренди и фруктовый пирог.

Я стояла, прислонясь спиной к стене, и смотрела на Андрея, с непонятным волнением вслушиваясь в его речь. Московская, непривычная. Когда он замолкал, я нетерпеливо ждала, когда он заговорит опять. И не хотела я, чтобы мне нравилась его речь, но это было сильнее меня.

— Ну что ж, выпьем! — сказал Андрей. Он вынул из кармана складной ножик, ногтем подцепил штопор, не спеша вытащил пробку, налил нам с Тасей и себе.

— Через неделю уже этот липкий квас пить не буду.

— А что будете? — спросила я.

— Водку, Марина.

Тася бросила на Андрея взгляд — нежный, тревожный.

— Ничего, ничего, Тасюша. Пока ты тут будешь с экзаменами разделываться, в Москве и документы оформят, — сказал Андрей. — Недели пробегут — и не заметишь. Да, кстати, биографию написала?

— Да вот, — Тася взяла с камина густо исписанные листки. — Посмотри, пожалуйста.

Андрей положил их на стол и стал читать.

Мы с Тасей стали перед столом, как на экзамене, и с волнением следили за Андреем: что он скажет? Мы старались ничего не забыть — и улицу, где Тася жила в детстве, и на какой улице была гимназия, и как училась — всё, всё. Пробежав глазами две-три странички, Андрей хмыкнул:

— Дай-ка бумагу, Тасюша!

Андрей вынул ручку с минуту подумал и, придвинувшись к столу, написал всю Тасину жизнь на одной страничке.

— А почему вам нельзя ехать вместе? — спросила я.

— Как ты не понимаешь? — вскинулась Тася. — Нужно же подданство! Советское гражданство! — поправилась она.

— Кстати, девочки, паспорта-то ваши румынские не перерегистрированные — теперь уже не паспорта, — сказал Андрей. — Повисли вы между небом и землей. Бесподданные. Вы знаете, что такое «бесподданный»? Это штука страшная.

— Во Франции это не считается, — сказала я упрямо. — Даже замуж можно. Французы не будут биографию у человека спрашивать. Верно, Тася?

Я повернулась к Тасе и увидела суровые, запрещающие глаза.

— Замолчи, Маринка! Замолчи, говорю! — Тася вся залилась краской.

Но я закусила удила:

— А то нет? Никогда в жизни мне не пришлось бы писать биографию по требованию французов!

— Почему? — спросил Андрей спокойно, и это спокойствие меня особенно обидело.

— Потому что это унизительно!

— Гм... Унизительно, говорите... во Франции не требуют... То-то нечисти всякой слетелось сюда!

Тася молча покусывала губы. Мне было досадно, что я испортила Тасе и Андрею их праздник. Мне было стыдно.

— Пойду спать, — сказала я. — Мне завтра рано надо в Сент-Женевьев.

Я потушила на столе лампу, распахнула окно и села на кровать. Потом лежала и глядела в черную стену, пытаясь разобраться в хаосе противоречивых мыслей и чувств, нахлынувших на меня, пока не поняла, что это — безнадежное дело. Может быть, потом когда-нибудь... Потом я услышала, как открылась Тасина дверь и они с Андреем, тихо ступая, прошли по коридору, и скоро Тася вернулась и тихонько притворила свои двери, а потом я уснула.

На другой день Тася пошла с Андреем на улицу Гренель, в советское консульство.

— Знаешь, — сказала она мне вечером, — оказывается, не так-то легко получить советское гражданство.