Мистер Хейз продолжал говорить что-то еще, и я оборвала его, выкрикнув, словно чистосердечное признание:

— Я не Эми! Меня зовут Элис!

Он удивленно уставился на меня, потер макушку и сел на соседний стул.

Я рассказала ему, прерываясь на всхлипывания и горестные стоны, как так вышло. Он слушал внимательно, не перебивая, и когда я закончила обвинениями его сына в черствости, вдруг сказал:

— А ты мне еще говоришь, это я к нему предвзят. Он остынет, это я тебе верно говорю…

— Да ну вас, — я встала, утирая рукавом слезы. Надо было готовить завтрак.

По радио заиграла музыка, — быстрая веселая мелодия, рок-н-ролл, и она так ужасно не сочеталась с моим внутренним опустошением и тоской, что я злобно подошла к приемнику и выдернула шнур из розетки едва ли не со всеми проводами.

— Помнится, мы с Мэри…

Мистер Хейз уже рассказывал эту свою самую любимую историю про жену и их танцы в баре, так что я едва ли прислушивалась к тому, что он говорит. К тому же, сейчас, сразу после ссоры с Акселем, нашей первой и возможно последней серьезной ссоры, — ничто другое меня не волновало, кроме жалости к самой себе. Я ненавидела его, а потом себя, и размышляла, что если бы я сама все это правильно преподнесла, этой сцены бы не случилось, и думала, что я идиотка, и что идиот он; ответственность перескакивала в моих мыслях с меня на него и обратно, как мячик для пинг-понга.

А потом за край моего сознания зацепилась пара слов, что тяжело и медленно, как на исповеди, была произнесена мистером Хейзом, и все мысли улетучились, и я замерла, слушая его монолог.

—..И я ей сказал: поезжай-ка ты, куда всегда хотела, здесь тебе делать нечего. Дал денег — почти все, что у нас было, да еще с ярмарки должно было остаться. Я думал, что болезнь сожрет меня за полгода, не дольше. А она все не хотела, боялась. Мне даже пришлось кричать на нее, помнится, я окно наверху разбил от злости, лишь бы только она ушла. Мэри-то моя всегда была упертая, сильная баба, Аксель в нее пошел, знаешь ли. Выглядит: ну божий одуванчик, книжечки, очечки. А как скажешь слово против — ну, фурия, натуральная, берегись, не то получишь. Я тогда не думал, что Аксель со мной останется, что бросит учебу свою идиотскую, чтоб сидеть рядом, как бобик на привязи. А она звонила, звонила еще много раз, и я так и не смог… Не смог ему сказать, что это я сделал так, чтоб она ушла. Я думал, и он уйдет следом.

Он тяжело вздохнул.

— Я ведь что, ты думаешь, сына собственного не люблю, не уважаю? Да если б не он, я бы сейчас в канаве б лежал какой. Я ж хотел, чтоб из него нормальный человек вышел. Не такой, как Джеффри Вотлинг, у которого девчонка залетела, когда он без гроша в кармане, за спиной ничего, а там и до тюрьмы недалеко. Не филолог какой-то, прости Господи. Не пьяница, как Эрни. А настоящий мужик. Ну, вон, как близнецы. Всегда у отца на подхвате, ферму не стыдно оставить…

Мои собственные проблемы и тайны показались мне сущим пустяком. Вот, чего Аксель никогда не простит. Не меня. А этого.

— Зачем вы мне это говорите? — не выдержала я. — Зачем? Я не смогу и это хранить от него в секрете.

— Затем и говорю. Я сам ему ни за что не смогу признаться, слишком уж долго молчал. А ты скажешь, он тебя и простит. И уедете отсюда вместе на все четыре стороны, как он сказал. Он мать любил, когда мальчишкой был — куда сильней, чем меня. Тянулся к ней. У нас как заведено? Мать родит сына, а уж отец из него человека делает. На охоту, рыбалку, в поле, вот это все. А ему что? Ему книжки подавай, ее гены, видать, сильнее оказались, она у нас дама была ученая, интеллигенция. Только уж не знаю, что она ему там понаписала на прощание, да больше он с ней знаться не хотел.

Бесхитростный и трусливый план мистера Хейза произвел на меня двоякое впечатление. Я одной стороны, я восхитилась им: вне зависимости от того, расскажу я Акселю или нет, он со своих плеч этот груз снял. С другой стороны, возмутил. Аксель потерял мать, считал ее все это время предательницей, взвалил на себя заботу об отце и так и не дождался правды. Он этого не заслуживал. А теперь мистер Хейз пытается втянуть в это меня.

И, вопреки его мнению, я знала Акселя лучше, чем он. Ложь отца не заставит его забыть о моей лжи, не будет выглядеть на ее фоне куда более серьезной.

Просто он узнает, что ему лгали все вокруг. И я, и Эрни, и его собственный отец, и мать, которая все-таки уехала, не сказав, почему. Может быть, она знала, что Аксель не простит отца за это и взвалила всю вину на себя? Я понятия не имела, что она за человек, так что глупо было бы искать тут логику, понятную только им.

— Вы сами ему должны сказать.

— Я-то? Я не стану.

— Он вас все равно не бросит, — я в этом даже не сомневалась. Будет ненавидеть его, но никуда не уйдет. Тем более со мной, пусть я ему раскрою все тайны мира — это не исправит того, что вовремя не раскрыла свою.

Мистер Хейз посмотрел на меня, очень внимательно, прямолинейно, словно знал в тысячу раз больше меня, и спросил:

— Ну что, завтрак скоро будет?

Я выполняла свои повседневные дела на доведенной до автоматизма тяге, в которой практически не требовалось мое осознанное участие. Я все думала, как себя вести с Акселем. Что я ему скажу. Как уговорить мистера Хейза признаться ему, или, может, лучше для него оставаться в неведении?

От всей этой лжи у меня кружилась голова. Эрни стал ее жертвой. Он был примером, до чего могут довести тайны и чувство вины — примером, возведенным в абсолют, ужасным в своих последствиях.

Может, и его поступок сыграл свою роль в том, что мистер Хейз открылся мне, не знаю. Я злилась на него. Я не хотела этого знать, а меня поставили перед фактом, окунули в это признание, и я теперь ничего не могла сделать.

Чем дольше я об этом думала, тем более отвратительным человеком начинал мне казаться мистер Хейз. И заодно Аксель, что не выслушал меня и не понял.

От злости или в качестве дурацкого протеста я наготовила к обеду целую тонну жареного бекона. Потом, спохватившись, взялась делать суп и рагу.

В дверь постучали.

Это мог быть Сэм или Анна, так что я даже не стала выглядывать из кухни — сами войдут. Но стук повторился, все сильнее и настойчивее, и, наконец, кто-то заколотил дверь, что есть силы.

Прикидывая в уме, кто бы это мог быть, я наскоро вытерла руки полотенцем и пошла открывать.

Заметила в окне знакомое, но почти забытое лицо, и замерла на месте, как громом пораженная.

Что-то перевернулось у меня в желудке, а по спине побежали мурашки. Это неправильно. Так не должно быть. Откуда ей тут взяться?

Мэгги — моя давняя школьная подружка Мэгги, — увидела меня и начала активно жестикулировать, делая знаки, чтобы я ей открыла. Дверь не была заперта, так что я на ватных ногах подошла к ней и просто толкнула.

Меня тут же охватил аромат сладких духов, когда Мэгги ворвалась в дом и заключила меня в долгие объятия.

— Боже, Элис, ну и в дыру ты забралась, — заверещала она.

— Откуда… ты…

— Долгая история, однако, мы как только узнали, что ты здесь, сразу же примчались. Что за дела, подруга? Осваиваешь дауншифтинг? Поймала тут дзен или вроде того? Еще и с Тимми спуталась, тачку у него купила? Фу, он же отморозок. А как же Чарли, а в колледж кто поступать будет? Ты хоть одно заявление написала, прежде чем свистнула из дома?

От ее болтовни у меня разболелась голова.

— Постой. Погоди, — я взяла ее за плечи и слегка встряхнула.

— Ай, — она отстранилась, потирая плечо.

Если и был на свете человек, меньше всего вписывающийся в обстановку фермы Хейзов, так это Мэгги. Дорогое платье-футляр не по погоде, босоножки на высоченных каблуках, уйма золотых браслетов и идеальная прическа — крупные кудри, обрамляющие кукольное личико. Она недоумевающе улыбалась мне, растянув краешки губ, которые стали в два раза пухлее с момента нашей последней встречи. Тяжелый макияж, больше подходящий вечернему приему, в тусклом свете коридорной лампы заметно накидывал ей лишних лет.