Меня ужасно забавляло то, как парни общаются между собой: Эрни был словно его неуемный младший брат, а Аксель — рассудительный и строгий старший, хотя Эрни, на самом-то деле, был лет на шесть-семь старше. Тем не менее, за завтраком мне открылась новая сторона Акселя, о которой я и не подозревала: он может метко шутить, искренне смеяться и быть, в общем-то, обычным и вполне дружелюбным парнем, а не только хмуриться и устало вздыхать.

Как оказалось, Эрни, несмотря на свою худобу, был тот еще обжора и со всей ответственностью придерживался собственного правила насчет завтраков: прежде чем прийти на подмогу к Акселю, он поел дома, перекусил, пока они вытаскивали из грязи пикап, и выпросил у меня сэндвич, пока они работали, устанавливая временные подпорки для забора во дворе. И теперь сидел, уминая вторую порцию яичницы с беконом, закусывая ее блинчиками и не стесняясь болтать с набитым ртом.

— У вас стол шатается, — заявил он, шумно отхлебывая кофе.

Аксель бросил на меня быстрый взгляд и двусмысленно приподнял бровь:

— Что-то я не замечал. А ты?

Я покраснела до кончиков ушей.

— Не так уж сильно, — пробормотала я чуть слышно.

— Вот спасибочки, — Эрни откинулся на стуле и блаженно прикрыл глаза, потирая живот. — Очень вкусно. Я таких блинчиков в жизнь не пробовал, как это ты их сделала такими пышными?

— Если хочешь, запишу тебе рецепт.

— Мне-то? Так я не готовлю. Ну, я б мамане передал, да она меня пошлет куда подальше, у нее свои женские секретики. Хотя от рецепта твоей шарлотки б не отказался. Я ее еще по пути домой вчера слопал.

Я ощутила, как мои губы растягиваются в улыбке.

— Приходи к нам на обед, если хочешь.

— Вот уж спасибо, я бы с превеликим удовольствием, да у меня куча дел дома, — сказал Эрни с искренним сожалением. — Папаня напряг так напряг. А впрочем, ничего нового.

Сидя на кухне в компании двух парней, от мыслей об одном из которых у меня блуждали мурашки по телу, я и думать забыла о печальной судьбе бедных кроликов.

* * *

Из больницы мистер Хейз вернулся куда более сварливым, чем раньше.

Казалось, он еще сильнее осунулся и похудел, но его руки почти не дрожали, а глаза спокойно и ясно смотрели на мир из-под толстых стекол очков и почти не дергались из стороны в сторону, как обычно.

Аксель привез его домой (им пришлось заехать к ферме через задний двор соседей, к огромному неудовольствию старика) и снова куда-то уехал, так что за стол мы сели втроем, потому что вскоре явилась миссис Грин.

Она окружала мистера Хейза такой заботой и вниманием, что я невольно подивилась ее терпению, потому что он лишь отмахивался от этих попыток поухаживать за ним и возмущался всем подряд — прежде всего, конечно, обедом.

— Тебе надо соблюдать диету, — строго произнесла Анна. — Попробуй-ка запеканку…

— Я с вами с голоду помру. В больнице не кормежка, а праздник травоядных, так и дома тоже?!

— Не бубни, Эмма старалась ведь…

— Эмма, Эмма, — они говорили обо мне так, словно меня тут и близко не было, — даже не навестила меня ни разу, Эмма твоя.

Он раздраженно зыркнул на меня, но не дал оправдаться:

— Ну, что нового? Что с ногой?

— Упала, — сказала я. Есть теперь не очень-то хотелось.

— Растяжение связок: не страшно, но крайне неприятно, — голос у Анны был очень успокаивающий и ласковый, словно она держала отчет перед пятилетним капризным ребенком, а не взрослым мужчиной. — У меня случалось такое, лет тридцать назад. Через недельку будет как новенькая.

— Смотрю, дерево облысело-то, — мистер Хейз теперь обращался ко мне. — Крышу не пробило?

— Аксель починил, — поспешно ответила я. — Только стекло надо вставить на мансарде.

— Хоть какая-то от него польза. А стекло не меньше чем в две сотни встанет. Чтоб его!

Анна легонько похлопала его по руке, призывая успокоиться.

— У меня на участке весь забор перекосило, да крышу сарая чуть не смело. Придется ехать за досками в Хопкинсвилль. Надеюсь, успеем смотаться с мальчиками, Сэм уж обратно в Бостон собирается, ему к началу практики готовиться надо…

Она говорила что-то еще, но я замерла, пораженная, и почти не слушала ее. Сэм никогда не упоминал, что учится в Бостоне. Конечно, совпадение удивительное, но я никак не могла понять, не сыграет ли оно со мной злую шутку — сюда я бежала как раз из Бостона. Впрочем, Бостон — город огромный, и если бы к тому были предпосылки, Сэм бы уже давным-давно узнал меня.

— А здесь негде купить досок?

Судя по тому, как они оба замолкли и уставились на меня, момент для того, чтобы поддержать разговор, я выбрала не самый удачный.

— Есть. Да только у него я ни щепки не куплю, ни цента не дам, — исполненная чувства собственного достоинства, Анна вздернула нос. Мистер Хейз покивал, выражая свою солидарность, и я поняла, что речь идет о Томпсоне.

— Вот у этого-то койота помойного как раз деньги на деревьях растут. А теперь, небось, наварится еще пуще прежнего, — сокрушался мистер Хейз.

Я уже пожалела, что задала этот дурацкий вопрос: они поносили Томпсона на чем свет стоит еще с четверть часа.

— Тебе отдохнуть надо, — наконец, сказала Анна мистеру Хейзу. Я принялась собирать тарелки со стола, увиливая от ее предложений помочь.

— Наотдыхался-то, на койке в палате, — проворчал старик. — Ладно уж, заходи-ка, Анна, завтра на чай, поболтаем еще.

— С удовольствием, — сказала она. — Мне как раз нужно с тобой… Кое-чего обсудить.

На этих словах она почему-то выразительно посмотрела на меня.

Когда Анна ушла, мистер Хейз поплелся в свою комнату, а вернулся с измятым конвертом из-под какой-то квитанции, из которой торчал краешек стодолларовой купюры:

— Чуть не забыл про твое жалованье.

— Спасибо, — смущенно пробормотала я, и взяв конверт, и сунула его в карман, не открывая. Ощущения были… Необыкновенные. Я очень собой гордилась.

Мне как раз нужно было прикупить кое-что из одежды. А еще хотелось как-нибудь украсить комнату: гирлянда или аромасвечи пришлись бы очень кстати к тому моменту, как я снова займу мансарду.

— Ты пересчитай-то, — настаивал мистер Хейз. Я заверила, что доверяю ему, но он не унимался: — Так тебя любой облапошит, кто так дела ведет-то? Помню, Мэри моя-то, тоже все в облаках летала, мечтательная такая была натура, что, мол, все бренное да земное — не про нее. Поехала как-то на ярмарку, в самый первый год что ли, как мы жить начали, да вернулась, считай, без денег. Я тогда с ней не был, занят был в поле, ну, думаю, чего стрястись может? Дал наказ, почем фунт яблок — у нас тогда целый сад был, — да и муженек Анны тоже поехал, думал, подмогнет, ежели чего, и пустил ее с богом. А она обратно вернулась — радостная, мол, какой-то парниша купил все разом, выгодно сторговались. Я тебе так скажу: прохвост-то не сплоховал, считай, задарма все забрал… А где мои таблетки? Столько всего навыписывали, не уследишь, а у меня давление повышенное после уколов…

— Пузырек с красной крышкой, — я махнула рукой, обтянутой мокрой резиновой перчаткой, в ту сторону, где хранились его лекарства, и продолжила мыть посуду. — Те, что с голубой — после ужина.

Мистер Хейз достал из ящика два флакона и, чертыхаясь под нос, принялся изучать этикетки, текст на которых был слишком мелкий, чтобы он мог его прочесть.

Так я узнала, что он больше не различает цвета.

Мне и в голову не пришло рассказать мистеру Хейзу, что из-за лодыжки я теперь сплю в комнате Акселя, а тот на диване в гостиной. Но, проснувшись следующим утром, я вдруг поняла, что, увидев меня, выходящую из спальни на первом этаже, он может растолковать это по-своему. Учитывая характер старика, я не сомневалась, что он не станет слушать моих объяснений, а порцию нравоучений и сетований насчет бесстыдной молодежи получить не хотелось.

А кроме того, я проспала дольше обычного и уже должна была готовить завтрак.