— У меня, вообще-то, есть имя, — проворчала я.

— Оно тебе не идет.

Я замерла.

Неужели он узнал?..

Стараясь не выдавать волнения, я подняла глаза от его руки, чтобы взглянуть ему в лицо. Аксель смотрел прямо на меня — чуть замутненным от алкоголя и потери крови взглядом.

Я открыла было рот, чтобы оправдаться или отшутиться, но тут он сказал:

— А вот “Недотрога” очень даже подходит.

Мое сердце, пропустившее было пару ударов от страха, снова припустило галопом.

— А тебе подходит “Мистер Задница”.

— О, так стресс, я смотрю, не прошел? Глупые шутки продолжаются?

Мне хотелось бросить моток бинта ему в лицо. Но вместо этого я сделала очередной оборот вокруг его руки.

Черт возьми, для чего мне возиться с ним? Ясное дело, Аксель не из тех, кто вдруг изменит свое отношение к чему-либо, стоит проявить к нему хоть каплю сочувствия и доброты. Так и будет насмехаться надо мной, игнорировать или убеждать, что на его ферме мне не место.

Занимаясь перевязкой, я каждую секунду ощущала на себе его пытливый внимательный взгляд и упрямо игнорировала его.

— Ну, вот и все, — на тыльной стороне его ладони я завязала аккуратный бант. — Мы отлично справились. — И, пытаясь разрядить обстановку и заполнить повисшую тишину, выставила вперед руку и добавила: — Дай пять!

Пару секунд он молча смотрел на меня, как будто не совсем расслышал. А потом легкая тень улыбки — настоящей веселой улыбки, а не ехидной ухмылочки, — тронула его глаза и уголки губ. Почему-то я смутилась: не от своей дурацкой шутки, а оттого, что мне почти удалось его рассмешить.

— Ладно, мне пора спать, — я бросила в аптечку бинты, бутылек антисептика и ножницы. — Если будет заражение крови, я не виновата.

— Ага, — сказал он, осматривая проделанную мной работу.

— Ага, — повторила я, стоя перед ним в ожидании.

Аксель ничего больше не сказал: вместо этого он налил очередной стакан пойла и снова опрокинул его в себя — так легко, словно это был яблочный сок.

— Ага, спасибо за помощь, я так тебе благодарен. Конечно, Аксель, обращайся в любое время, — я разыграла импровизированный диалог самым недовольным тоном, на который была способна, и вдобавок состроила ехидную гримасу.

— Ну, теперь мы в расчете, — и это вместо банального “спасибо”, которое я ждала и которое непременно сказал бы любой другой нормальный человек.

— В расчете? — переспросила я. — За что?

— Ты чуть не сломала мне нос, забыла? Я думаю, это достаточная компенсация, — Аксель махнул перед моим лицом забинтованной ладонью, и его лицо слегка дрогнуло.

— Что? При чем тут твой нос?

— Ты меня покалечила, а потом залечила — всемирный баланс соблюден.

Он что, идиот?

— Ну ты и задница, — я чуть не захлебнулась от возмущения. — В следующий раз я и не подумаю помочь.

— О, какое упущение.

То ли спиртное так подействовало на него, то ли миновавшая опасность; Аксель пришел в себя и снова будто оброс колючими ядовитыми шипами. Его лицо уже не было таким бледным, как полотно, и остро очерченные скулы слегка порозовели.

— К черту.

Проходя мимо, я нарочно толкнула его плечом. Выходя из кухни, я слышала, как он тихо фыркнул себе под нос.

Целый битый час я не могла уснуть.

Я представляла, как можно было ответить Акселю, чтобы задеть его раздутое донельзя эго. Размышляла над тем, что в следующий раз, даже лежи он в луже собственной крови у меня под дверью, весь израненный и побитый, я и пальцем не шевельну, чтобы облегчить его мучения. Фантазировала, как он приходит ко мне и умоляет о помощи, а я ему говорю, жестоко и твердо: “Нет”.

Что сложного — сказать “спасибо”? Всего одно дурацкое слово. Он еще злится из-за той ситуации на кухне? Или же до сих пор думает, что я как-то связана с Томпсоном?

Одним словом, я терялась в догадках насчет его возмутительного поведения, но в себе причин не находила. Он просто неотесанный деревенский мужлан без крохи эмпатии, вот и все.

Лежа под одеялом в своей комнате и глядя в темный потолок, слушая стук капель, просачивающихся через крышу и падающих в ведро на полу, я варилась в собственной злости на него.

Но несмотря на это, все равно беспокоилась.

Рана слишком глубокая, и, скорее всего, ему нужно наложить швы, а не перевязывать руку. А если порез не срастется? Или попадет инфекция? Вдруг я что-то сделала не так?

Потом я начала представлять себе, как это могло случиться. Был ли это несчастный случай? Или кто-то умышленно напал и ранил его? Ввязался ли он в пьяную драку? А что, если он защищал кого-то, выхватил у нападавшего нож? А если он сам кого-то ранил?

Бесконечные “если”.

Акселя было слишком много в моих мыслях. Более того — все мои мысли были заняты только им, но я не замечала этого.

Если так подумать, мы могли бы подружиться. По крайней мере, мирно сосуществовать под одной крышей. К чему открытая вражда? Что я ему сделала?

В конце концов, уже балансируя на грани со сном, я поняла, почему он так меня раздражал.

Потому что я не нравилась ему. Потому что — самую малость, может быть, хотя и сложно было в этом признаться, — хотела бы нравиться.

Утром, выбежав на улицу, я едва не свалилась с крыльца, споткнувшись об забытую за дверью корзину с бельем. Дождь, слабый и как будто ленивый, все еще накрапывал, но небо уже посветлело.

Первым делом я заглянула к кроликам, и, обнаружив, что красноглазый с особым упорством пытался прогрызть путь на волю в деревянном поддоне, закрыла дыру миской с кормом. Он недовольно зафыркал и забился в самый угол, тогда как его соседка, толстая крольчиха с черными ушами, невозмутимо принялась за еду.

— И что там будешь делать? — увещевала я новоявленного Энди Дюфрейна, закрывая клетку. — Тут тебе все условия.

Ушастый только в очередной раз фыркнул, и его можно было понять.

После этого я угостила Бонни предусмотрительно захваченной морковкой (конь по кличке Клайд стоял в дальнем углу, вяло взмахивая хвостом, и так и не подошел ко мне), и отправилась за дом, чтобы собрать мяту для чая. Делала я это не столько ради чая, сколько для того, чтобы убедиться, что машина Акселя на месте, стоит под амбарным навесом. Почему-то это открытие прошлось дрожью по спине, смесью предвкушения и недовольства. Мне хотелось увидеть его, поинтересоваться, как рука; но, с другой стороны, казалось, что в его присутствии я не смогу сосредоточиться на работе. Я до сих пор злилась на Акселя за его отвратительное поведение накануне. Пытаясь избавиться от этих мыслей, я понятия не имела, как себя вести, когда мы встретимся, и решила придерживаться прежней стратегии: игнорировать, пока он сам не заговорит.

Но к завтраку Аксель не вышел. Зато мистер Хейз был в добром расположении духа, так что даже удосужился сказать мне «вот и славно», когда я подала ему кружку с чаем. Судя по всему, неумение выражать благодарность было их семейной чертой.

— А это еще что? — он кивнул в сторону радиоприемника, который тихо шелестел голосом Бобби Дарина.

— Радио, — я пожала плечами, не понимая, что он хочет услышать, и подлила себе еще кофе.

— Вижу, что радио. Где взяла?

— В кладовке.

— Вот как, — он странно покосился на меня. — Аксель сказал, будто оно сломалось.

— Я починила.

— Сделай тогда погромче.

Я выполнила пожелание мистера Хейза. Приемник выразил свое недовольство скрежетом ручки и шумами, но быстро пришел в себя. Эдвард погрузился в меланхолию. Нахмурив кустистые брови, он уткнул взгляд в стол и какое-то время сидел молча, пока мелодия не сменилась.

Тогда он откусил кусочек от тоста с сыром и, медленно пережевав, сказал:

— Как-то раз мы с Мэри поехали в бар. Я заказал песню в музыкальном автомате — такую, знаешь, медленную, чтобы был повод пообжиматься как следует. Может, это она и была, уж не помню. Ей утром в колледж ехать, а мы кружим и кружим по залу, гогочем, пьяные. Я ей на следующий же день кольцо подарил: как кольцо, смастерил из медной проволоки черт знает что. Но она его приняла: такая была Мэри. Потом уж, как свадьбу играть, я ей купил брюлик. Радости было…