Стакан горячего молока с кусочком растопленного сливочного масла и медом, пара долек лимона — вот, что мне сейчас нужно. Надежное и испытанное временем лекарство, которым меня в детстве каждую зиму пичкала мама.

Я уже почти поднялась по ступеням на крыльцо дома, когда заметила краем глаза движение слева. Там, набрякшие под весом дождевой воды, покачивались вялые ветви давно иссушенной спиреи, но я была уверена, что секунду назад под ними пронеслась маленькая белая задница.

Грязь зачавкала под подошвами сапог, когда я бросилась вдогонку. Трава за домом была высокая, но уши кролика торчали верным ориентиром, как плавник акулы над водной гладью: он в долю секунды пронесся через грядки и без особых заминок выскочил через прутья частокола.

Может, Энди (так я звала его про себя после второй неудачной попытки побега) решил, что сбегает от смертельной опасности, либо совсем обезумел от свободы, но он бросился прямиком к насыпи, ведущей к реке.

Уровень воды сильно поднялся, но до края обрыва и лужайки за домом ей было еще далеко. Вода словно шипела, и звук был точь-в-точь как в тех многочасовых медитационных роликах на Ютубе с каналов вроде «РелаксШумПрироды», только в реальности в ней не было ничего умиротворяющего.

Влетев с разбега в неровный ствол ивы и поняв, видимо, что ему дальше некуда деваться, кролик принялся скакать на маленьком пятачке, вынюхивая пути к отступлению.

Из-за низко нависших ветвей дерева я не смогла бы к нему подобраться иначе, чем по насыпи. Мокрая галька и песок начали скатываться в воду, стоило сделать первый осторожный шаг. Из-за дождя, бьющего прямо в глаза, и вздувшегося подола плаща, я почти не могла рассмотреть, куда наступаю.

Предательски неустойчивая почва ушла из-под ног. Сапоги, одолженные мне Анной и потому слегка большеватые, сослужили плохую службу: одна ступня чуть не выскользнула, резина подогнулась, и я, подвернув лодыжку, завалилась на бок, вдобавок приложившись виском о что-то твердое.

Не скажу, что я сразу потеряла сознание или что-то в этом роде: напротив, я все слышала и замечала с пугающей четкостью. Дождь был чертовски громким. Мне удалось перевернуться на спину — при этом шевелить ногой было больно, так что я сразу же во всех красках представила, что кость переломана и теперь торчит наружу, но никак не могла приподнять голову, чтобы в этом убедиться. Той ноге было холоднее, чем другой, так что я решила, что сапог в итоге отправился в свободное плаванье по реке.

В целом же ощущение было такое, словно я зависла над краем пропасти: одна рука касалась кромки воды, вода была ледяная и неприятно лизала кожу под рукавом дождевика. В спину и затылок уперлась сотня мелких и острых камешков. Волосы высыпались из-под капюшона и прилипли ко лбу и щекам, как щупальца лицехвата из «Чужого».

По крайней мере, теперь было не так уж жарко. Холод просачивался от земли через мою накидку и оседал в самых неподходящих местах: в шее и пояснице.

Мне и в голову не пришло звать на помощь: река бурлила, дождь шумел, и вряд ли бы меня кто-нибудь услышал. Еще и горло саднило, слюна стала вязкой и проглатывалась с огромным трудом.

Ничего не было видно: на небе не разглядеть даже туч. Просто серость и рассеянный свет, причем ослепляющий, так что пришлось закрыть глаза.

«Еще немножко, и встаю», — сказала я себе, словно было утро понедельника и мне предстояло идти в школу.

Я почему-то вспомнила, как в детстве, сидя у окна, пыталась выцепить взглядом какую-нибудь каплю повыше и проследить за ее падением до самой земли, но капли вечно смешивались, путались между собой, и у меня это никак не получалось.

Вряд ли в таких обстоятельствах можно было задремать, но мое состояние очень скоро стало походить на сон.

Мне снились кролики — белый и красноглазый, и другой, в виде блеклого темного контура, выглядывающий из шляпы фокусника.

Поэтому, когда сквозь шипение дождя стал пробиваться другой звук (противный, хлюпающий, тяжелый), а потом меня как будто подбросило в воздух что-то невидимое, я вспомнила, откуда в моем воспаленном мозгу взялся контур, и спросила:

— Сэм?

Конечно, кто это еще мог быть, как не известный ловец кроликов Сэм. Но Сэм почему-то не откликнулся.

Я слышала, как он недовольно фыркнул где-то прямо над моим ухом, и окончательно провалилась в забытье.

Не припомню, когда в последний раз я болела так сильно, чтобы провести черт знает сколько времени в полубессознательном состоянии, но это был как раз такой случай.

Перед глазами, которые как будто воспалились и едва что-то различали, то и дело мелькали вспышки, в которых, словно двадцать пятый кадр, я порой улавливала чьи-то лица. Мне мерещилось, что я так и лежу под дождем, хотя под спиной, по ощущениям, было что-то плоское и однородное, никак не галька.

Очень хотелось пить, но вместо воды я пару раз получила лишь приторный сахарный сироп со вкусом бадьяна. Не знаю, кто вливал мне его в рот: до меня доносился незнакомый мужской голос. Пару раз я слышала голос мамы и даже что-то сказала ей, но она ничего не ответила.

Очнулась я так же внезапно, как и отключилась — по первому ощущению здоровой и отдохнувшей. Длилось это впечатление недолго: стоило пошевелиться, и лодыжка откликнулась острой тянущей болью, да и в целом тело словно побывало под асфальтоукладчиком. Может, подхватила в баре какой-то вирус — вряд ли это могла быть обычная простуда, потому что грудь сдавливало, как будто тисками, и дышать было тяжело.

Прислушиваясь к себе, я не сразу обратила внимание на то, что лежу в совершенно незнакомой комнате. Было темно, но на тумбочке рядом с кроватью стояла лампа — маленький ночник без абажура с тусклым желтым светом. Рядом с ней — стакан воды, который я тут же, без раздумий, схватила и жадно осушила.

Язык казался слишком распухшим и лениво ворочался во рту, словно жил своей собственной жизнью, а горло осипло.

Я уловила стук дождя и завывания ветра; на ураган не похоже, так что, может, все обошлось, как и надеялась Анна.

Кровать была большая, двуспальная, но с ужасно твердым матрасом. Поверх тонкой простыни на мне лежало тяжелое пуховое одеяло, и я сбросила его с себя, чтобы хоть немного охладиться — на мне была все та же одежда, не считая плаща. Больную щиколотку кто-то обернул эластичным бинтом, кожа под которым жутко чесалась.

Мне хотелось вылезти из постели и найти кого-нибудь, чтобы извиниться, что доставила лишние хлопоты, но я вовремя сообразила, что если сейчас ночь на дворе, придется ждать до утра.

Пришлось ограничиться тем, чтобы осмотреть комнату.

Довольно аскетичное убранство, как, впрочем, в любой гостевой — почти пустой письменный стол, стул (точно такие же стояли на кухне мистера Хейза), высокий платяной шкаф. Первое, что бросалось в глаза — несколько внушительных книжных полок у дальней стены, но названий на корешках мне разглядеть не удалось.

Морщась от боли и бранясь, я умудрилась встать с кровати и доковылять до другого конца комнаты.

На боковой стенке шкафа висел полароидный снимок. Пришлось включить и настольную лампу тоже, чтобы разглядеть лица.

Два очень похожих друг на друга парня улыбались, глядя в камеру: один высунул язык и выпучил глаза, а второй показывал «козу». Оба были красивые, очень юные, с почти одинаково зализанными назад кудрями, на которых поблескивали остатки геля или воды. Я не сразу узнала в том, что с «козой», Акселя — такая широкая и счастливая улыбка у него была и таким беззаботным мальчишкой он выглядел.

Только теперь до меня дошло, что это комната Акселя. Я ни разу здесь не была, потому что он всегда держал дверь закрытой — иногда, прибираясь в комнате мистера Хейза или коридоре, я как бы ненароком проходила мимо, задевала дверь локтем, не решаясь открыто дернуть ручку и посмотреть, что внутри.

Теперь же я смотрела на комнату совершенно иначе, чем когда думала, что очнулась дома у соседей — все здесь было совсем не так, как я себе представляла.