На книжных полках стояли потрепанные тома Уитмена, Стейнбека, Элиота, Фроста и других (причем поэзии, как мне показалось, было больше), целые коллекции сборников публицистики и несколько учебников по теории американской и английской литературы. В комнате было чисто — нигде ни пылинки, но при этом у меня возникло стойкое ощущение, что это один из тех случаев, когда вещи второпях забрасывают в шкафы и под кровать, чтобы скрыть бардак от посторонних глаз.
Во внезапном порыве проверить свою гипотезу я открыла первый же ящик стола — он поддался с трудом и едва приоткрылся, потому что был под завязку забит какими-то бумагами и тетрадями, словно их в спешке смахнули туда со столешницы. На одном из листов я прочла выведенное размашистым почерком: «Рассвет на пике Тахвица». Подавив соблазн вытащить записи из ящика, я закрыла его.
Затем я дернула ручку платяного шкафа, и на меня обрушился знакомый аромат. Так пахло от Акселя — дымом сигарет, свежей травой и древесиной, чем-то едва уловимым, может, шампунем. Полки были полупустые, но все вещи на них сложены аккуратно, а на другой стороне шкафа висел костюм-двойка, пара рубашек и джинсы. На самой нижней полке, на нескольких коробках из-под обуви и стопке бумаг, стояла старомодная и на вид нерабочая громоздкая пишущая машинка.
Скрипнула ручка входной двери, — не рассчитав силу от испуга, чуть не выбила створку, захлопывая шкаф.
Аксель остановился на пороге, сложив руки на груди и мрачно глядя на меня исподлобья.
Я замерла, гадая, что он скажет, несколько долгих секунд изнывая то ли от страха, то ли от надежды.
Мы поцеловались, черт возьми! Помнишь ты об этом или нет?
Я ждала как минимум объяснений. Хотя можно ли на них рассчитывать, после того, как влепила ему пощечину?
Очевидно, нет.
— Суешь нос куда не следует? Я так и думал.
— Привет, — протянула я, чувствуя, как глупо это звучит. — Это, значит, твоя комната?
— А ты думала, Сэмми? — едко поддел он.
Вообще-то, примерно так я и думала, пока не увидела фото.
— Я, кажется, отключилась ненадолго. Ты меня… Нашел?
— Ага. Закинул в тачку для удобрений и привез сюда.
— Спасибо, — с таким же сарказмом сказала я, хотя и знала, что это неправда и что он нес меня на руках.
Воцарилась тишина. Он не задавал вопросов, но и не уходил, и я не знала, что еще сказать.
— Ну… Я пойду к себе. Спасибо за помощь, — мне было так неловко, что я не знала, куда деть глаза. Не хотелось показывать ему, какую боль мне доставляет наступать на ногу, так что я старалась не морщиться и не хромать, как побитая собака. Аксель следил за каждым моим шагом так внимательно, словно ожидал, что я наброшусь на него с кулаками.
Я вышла за дверь, чувствуя на себе его взгляд. Идти было еще терпимо, но подняться по лестнице выше первой ступеньки, не издав ни единого стона, я не смогла.
— Можешь остаться у… В моей комнате, — донесся до меня голос Акселя.
— Мне нужно переодеться, — раньше я никогда не обращала внимания, как много в доме ступеней. А ведь эта лестница еще ничего, но вот та, что вела на мансарду…
— Мистер Уилкс сказал, что это растяжение связок и заживать будет не меньше двух недель. Тебе придется носить бинты и прикладывать лед.
Он произнес это таким голосом, словно зачитывал собственный смертный приговор. Бросив жалкие попытки примостить ступню на следующую ступеньку, я обернулась к нему.
— Папа Эрни? Он разве не ветеринар?
— Ага.
Аксель небрежно пожал плечами. Я вспомнила, как стояла на этой самой лестнице, когда он поцеловал меня, и эта мысль пробежалась вдоль позвоночника табуном мурашек. Уверена, он тоже об этом подумал.
Чертовски хотелось есть. Но наверху были мои вещи — сухие, вкусно пахнущие кондиционером для белья вещи.
— Ты не мог бы… — до чего же мне не хотелось просить его о чем-либо. Боже, а если Аксель сунется в ящик с моим нижним бельем? Я, кажется, покраснела до кончиков ушей. — Не мог бы принести мне какую-нибудь футболку…
— Боюсь, твои вещи промокли. Но если тебе станет легче, я, конечно, могу спустить все это барахло сюда.
— Промокли?! — я готова была поклясться, что он говорит это, лишь бы мне не помогать. Но Аксель выглядел вполне серьезным.
— Прошлой ночью разбилось окно наверху. Ветка упала.
— Прошлой ночью?
Я ничего не слышала. И более того, не предполагала, что проспала так долго.
— У тебя еще и сотрясение мозга? — фыркнул он, и я не удержалась, чтобы не закатить глаза. — Если хочешь, иди проверь, хотя подниматься по лестнице не советую. Если нет — возьми что-нибудь у меня из шкафа, так и быть. Ты, наверное, уже успела порыться в моих вещах и выяснить, где что лежит?
— Я не рылась в твоих вещах! — рявкнула я и тут же закашлялась, так что получилось не очень угрожающе.
— Иди ложись, — устало, как и всегда, сказал он.
Мне очень хотелось принять душ, поесть и вернуться в свою спальню, чтобы проверить, не соврал ли Аксель.
Из всего этого я могла только доковылять до кухни — приму душ позже, когда он уйдет.
А где, интересно, спал сам Аксель?
Словно услышав мои мысли, он подошел к комоду, стоящему в коридоре, и достал из верхнего ящика пару простыней.
— Возьму подушку, — буркнул он себе под нос и скрылся за дверью своей комнаты.
Значит, не дома. Почему-то это меня разозлило.
Придерживаясь стены, я поплелась на кухню.
Ставни на кухне, как и в прихожей, были плотно закрыты и поскрипывали под порывами ветра, изредка со стуком ударяясь об оконные рамы. Тихонько, почти убаюкивающе, гудел радиоприемник. В холодильнике обнаружился сэндвич с индейкой — решив, что заслужила хоть какой-то перекус без танцев со сковородками, я забрала его себе. Раковина была заставлена грязной посудой — если только Аксель не устраивал вечеринку, непонятно, откуда ее столько накопилось. На столе стоял флакон с сиропом от кашля, упаковка каких-то таблеток, пустая бутылка из-под пива, банка меда. На плите…
На плите — сотейник с кипяченым молоком. От него шел пар, и, подойдя поближе, я разглядела на еще не подернутой пленкой поверхности желтоватые разводы сливочного масла.
— Мама в детстве готовила мне такое. На вкус лучше, чем на вид. Помогает, если горло болит, — я не заметила, как Аксель вошел на кухню.
Это была первая настолько личная вещь, которую я когда-либо слышала от него.
— Мне тоже, — тихо произнесла я. Почему-то защекотало в носу. Я напомнила себе о том инциденте на парковке, чтобы не обольщаться, и уточнила: — Ты сделал это для меня?
Аксель тут же принял оборонительную позицию, словно я обвинила его в чем-то постыдном:
— Мистер Уилкс сказал давать сироп и это. Мы не знали, есть ли у тебя страховка и не придется ли вызывать службу спасения, чтобы тебя забрали отсюда.
Страховка у меня была, только не на то имя, под которым меня здесь знали. Сообщать об этом Акселю я, разумеется, не стала, и он спросил:
— У тебя есть близкие? Кому звонить в экстренных ситуациях?
— Никого нет, — ответила я чуть резче, чем планировала.
— Ясно.
— Спасибо, — благодарность запоздала: я слышала, как Аксель вышел из кухни, а потом завозился в гостиной, расстилая себе постель там. В доме было полно свободных комнат, но он предпочел скрипучий старый диван.
В полном одиночестве я сидела на кухне, с тоской глядя на бардак вокруг и жуя сэндвич, запивая теплым молоком с медом. За стенами дома дождь и ветер явно стихали. Радио порой похрипывало от помех, но вскоре снова начинало вещать голосами Луи Армстронга и Билли Холидей.
На оплату больничного рассчитывать не приходилось. Но что я буду делать в течение двух недель, пока заживают связки на ноге, если едва могу ходить?
Я решила отложить мысли об этом завтра, а пока отправилась обратно в комнату Акселя. Двери гостиной были закрыты, но свет там горел.
Вытащив из платяного шкафа футболку Акселя — едва сдержалась, чтобы не зарыться в нее носом, — я отправилась в душ. Пришлось натянуть на ногу пакет, чтобы не промок бинт. Моя школьная подружка, Мэгги, в десятом классе сломала руку, и рассказывала, что ей приходилось так делать, чтобы не мочить гипс. Вспомнив о ней, я расстроилась. Интересно, хоть кто-то из моих прежних друзей знает о моем исчезновении? И если да, что они об этом думают? Или так заняты предстоящим поступлением в колледж, новой взрослой жизнью, что и думать обо мне забыли, если не сделали этого еще раньше?
