Глаза его были прикрыты, он смотрел из-под пышных полуопущенных ресниц на мои губы, и этот взгляд ощущался почти физически. Я уловила в этой короткой паузе разрешение: «теперь твой ход».
Аксель поднял подбородок, чтобы взглянуть мне в глаза.
Отличная возможность.
Я влепила ему такую пощечину, что его лицо дернулось и на мгновение стало смазанным пятном, а моя ладонь тут же заныла. Мелодраматичный звук оплеухи звонким эхом разнесся по дому, и от горячего, будоражащего ощущения близости ничего не осталось.
Аксель снова посмотрел на меня и облизнул губы. На его щеке алело пятно от удара. Не было сомнений: он позволил мне это сделать.
Я убежала в свою комнату и закрыла дверь на щеколду, хотя в этом не было необходимости: он не пошел за мной. Включив свет и судорожно пытаясь отдышаться, я подошла к зеркалу, стоящему на трюмо.
Мои собственные глаза непривычно блестели, как от лихорадки; щеки залил румянец, а губы налились кровью и почти неприлично распухли. Я коснулась их кончиками пальцев, не веря.
Аксель поцеловал меня.
Что я думала по этому поводу? Не лучшее время он выбрал, вот что.
Отчаянно хотелось смыть с себя всю грязь этого вечера, но я не могла заставить себя выйти из комнаты и принять душ — не столько от усталости, сколько из опасения, что Аксель все еще где-то там, за дверью, и, может, поджидает меня.
Почему он это сделал? Я никак не могла уловить мотив, хотя он, казалось, был на поверхности. Мне все казалось, что есть в этом какой-то скрытый смысл, причем с оттенком подлости.
Может, он об этом завтра и не вспомнит. Может, для него это обычное дело — сначала избить кого-то до полусмерти, потом пообжиматься с едва знакомой девчонкой. Я теперь не знала, что о нем думать. Что за человек этот Аксель Хейз?
В конце концов, я решила, что он просто был слишком пьян, чтобы отдавать себе отчет в том, что делает. И там, на парковке, и тут, на лестнице.
Но мои пальцы против воли возвращались ко рту, обводили раз за разом губы. Я прокручивала в голове этот миг, такой внезапный, такой неожиданно упоительный, хотя я даже не ответила на поцелуй.
«Больше не могу», — вот что он сказал. А я… уже и не помнила, что сказала я. Чего он больше не может?
* * *
Проснулась я абсолютно разбитой и явно гораздо позднее шести утра. Где-то в глубине дома настойчиво звенел телефон, и я лежала, прислушиваясь, и ждала, когда Аксель снимет трубку — но его, должно быть, не было дома, потому что утомительная трель закончилась только минут пять спустя.
На мансарде было ужасно холодно. Постель отсырела, емкости для воды, всегда стоящие на полу, были наполнены почти до краев, и в потолке кое-где появилась новая течь, и дождь, несмотря на то, что было светло, бил по стеклам и крыше с таким неистовством, словно хотел отыграться за эти несколько дней передышки.
Меня пробивала дрожь. Выскользнув из-под тяжелого, но ставшего бесполезным одеяла, я достала из комода толстовку, пару теплых носков и тонкие спортивные трико, но, одевшись, продолжала трястись. Даже онемевшие пальцы едва слушались.
Только заболеть не хватало.
Хотелось горячего чаю, но спускаться вниз — не особо. После недолгих торгов с самой собой я вспомнила о том, что кроликов, кроме меня, кормить некому.
Не заправляя постель, — признаться, боялась, что между простынями скоро появится плесень от влажности, — я пошла в ванную, чтобы подольше постоять там под потоками обжигающе горячей воды, а потом, даже не высушив толком волосы, медленно сошла по лестнице вниз, прислушиваясь и вздрагивая каждый раз, как под ногами скрипели половицы.
Либо Акселя дома не было, либо он спал беспробудным сном в своей комнате. И то, и другое после его вчерашних выходок меня вполне устраивало.
Я поставила чайник на плиту и соорудила себе сэндвич с арахисовой пастой, но не успела даже откусить кусочек, как снова зазвенел телефон.
— Эмма, милая, — мягкий, тихий голос миссис Грин полился из трубки, подобно колыбельной. — Я вчера не смогла до вас дозвониться.
— А, здравствуйте, — растерялась я: не хотелось говорить ей, что я была в «Старом Лисе». — Да, кажется, я не успела подойти к телефону.
— Что ж, — тон ее стал укоризненным, — а Аксель дома?
— Кажется, нет, — занервничала я. — Что-то случилось?
— Ты не смотрела новости? Идет циклон, может, и нас заденет. Я говорила с лечащим врачом Эдварда. Опасность миновала, ему уж куда лучше. Но он предлагает оставить его в больнице еще на несколько дней, так, на всякий случай — если дорогу размоет или электровышка хлопнется, — у нас такое бывало, — а ему станет плохо, никто к нам не доберется, делать ему тут нечего.
— Ясно, — протянула я, невидящим взглядом уставившись на тонкую светлую полоску окна в прихожей, не скрытую занавеской. Если этот ливень еще не циклон, то чего ждать? Торнадо?
Кроме того, я надеялась, что мистер Хейз вернется домой со дня на день. Без его молчаливого присутствия мне было куда труднее сосредоточиться на работе — к тому же, отпала необходимость большую часть времени простаивать у плиты, а это порождало избыток свободного времени и скуку. И оставаться здесь один на один с Акселем после вчерашнего мне вообще не улыбалось.
— Дай бог, все обойдется, еще пара недель таких дождей, и можно попрощаться с урожаем, — продолжала щебетать Анна, — я на этой неделе собиралась съездить договориться с кой-кем насчет аренды комбайна, а погода так некстати, боюсь застрять там. Да и в воскресенье в церковь, видно, не поеду. Ты, кстати, не хочешь к нам зайти? Тебе, наверное, и заняться теперь толком нечем, — миссис Грин заговорщически понизила голос. — И Сэм мается без дела, видать соскучился.
Из трубки, откуда-то издалека, донеслось протяжное «Ну, мам!».
— Я бы с радостью, но сейчас, честное слово, дел невпроворот, — это была почти правда: надо было придумать, что делать с крышей, пока мою комнату не затопило.
— Как знаешь, я ведь не настаиваю. Ах да, что хотела сказать-то: приготовь на всякий случай свечи, фонарик, да сыпани кроликам побольше корму. Надо закрыть ставни, чтобы не выбило ветром — это скажи Акселю, пусть займется. Завтра уж будет понятно, пройдет ураган мимо или жди беды.
Разговор с Анной не внушил мне оптимизма, но все же я решила не волноваться раньше времени. Как говорила героиня моего любимого фильма: «Я подумаю об этом завтра». Вот и я подумаю.
Пару дней назад мне повезло отыскать в заброшенной гардеробной на первом этаже старый, прохудившийся плащ-палатку: именно его я напялила на себя вместе с резиновыми сапогами, прежде чем выйти на улицу.
Машина Акселя, к моему удивлению, стояла на своем обычном месте, что означало, что он все-таки дома. В воздухе витал едва уловимый аромат, присущий началу осени, хотя лето было в самом разгаре: наверное, из-за непривычно прохладного ливня.
Я буквально засыпала кроликов едой, засмотревшись на пару нервничающих и уже явно беременных крольчих, так что не сразу заметила, что одного из них нет.
Исчез тот самый красноглазый суетолог. Второй кролик из его же клетки спокойно посапывал, забившись в импровизированную нору из сена, пока не услышал шорох пачки комбикорма. Деревянный поддон сбоку был погрызен, и дыра была такой маленькой, что едва ли туда могло пролезть пушистое упитанное тельце.
И тем не менее, кролик пропал.
Я была уверена, что еще вчера он был на месте, потому что заходила в хлев вечером, прежде чем отправиться в бар — так что никто его не мог забрать.
Осмотрев каждый угол и даже почти протиснувшись в стойло к лошадям, что стояли, спокойно и сонно щурясь в мою сторону, я пришла к выводу, что его уже не найти. Может, животное забилось в какой-нибудь угол под крыльцом или нашло нору в саду у миссис Грин — уж не знаю, куда он мог деться и как далеко убежать в такой ливень.
Его побег был лишь вопросом времени — оставалось надеяться, что никто не скажет, что это моя вина: клетка была закрыта. Мне было жаль крольчонка, но не настолько, чтобы броситься на его поиски под дождем сломя голову. Я уже начинала ощущать щекотку в носу и то и дело чихала, а еще мне было ужасно жарко в безразмерном и шуршащем при каждом шаге, как кусок фольги, плаще — явный признак надвигающейся простуды.
