Анна стала чаще навещать мистера Хейза — почти каждый день она приходила к нам, чтобы составить ему компанию за чаепитием. Они запирались в гостиной и часами напролет о чем-то говорили, и я, надо признаться, была рада и этому: у меня не оставалось сил даже не то, чтобы по вечерам присоединяться к просмотру кино по телевизору. Я не могла уследить ни за сюжетом, ни за быстро сменяющимися кадрами, и отстраниться от тяжелых мыслей мне удавалось только в компании Акселя или за ежедневной изматывающей рутиной, на которую у меня теперь уходило вдвое больше времени, чем обычно.

Однажды ночью он, словно вспомнив о чем-то, принес мне сверток из голубой упаковочной бумаги. Развернув его, я обнаружила внутри экземпляр книги “Мосты округа Мэдисон”.

— Я подумал, она тебе тоже понравится, — сказал он, но я почему-то так ни разу и не открыла ее.

Я так и не познакомилась с Беллой, потому что, как мне казалось, не смогла бы выдать такое радушие по отношению к ней, которого она заслуживала, особенно после той сцены у ее дома. Аксель ездил к ней один — из-за ребенка она не могла прийти на похороны, хотя и очень, по его словам, расстроилась из-за этого.

По крайней мере, благодаря письменному признанию Эрни, которое он оставил и родителям, и Джеффу тоже, шансы на вызволение Вотлинга из тюрьмы значительно выросли. Я боялась спрашивать Акселя, писал ли он ему об Эрни. И боялась спрашивать, что теперь будет с фермой, потому что на Томпсона, очевидно, он больше не работал.

Дни тянулись один за другим, одинаковые и унылые, пока однажды, в день слушания по условно-досрочному освобождению Джеффри Вотлинга и за неделю до своего совершеннолетия, я не вошла на кухню. Накануне я ночевала в своей комнате одна, потому что Аксель весь вечер готовился к заседанию, и рано уснула, так что была особенно рада его видеть: впервые за это время он тщательно побрился, надел костюм и рубашку.

— Доброе утро, — улыбнулась я ему.

Аксель стоял, прислонившись к стене, словно задумавшись и не слыша меня, и я почему-то не стала подходить, чтобы поцеловать его, а сразу двинулась к кофеварке.

Чашка дрогнула в моей руке, и мне показалось, я уже совсем спятила или попросту ослышалась, когда после долгой паузы он произнес:

— Доброе утро, Элис.

В нос ударил аромат кофе. Я не решалась повернуться, а когда, наконец, сделала это, сердце мое сжалось. Я не ослышалась.

— Давай-ка сейчас сядем за стол и все спокойно обсудим. Я все объясню, — мой голос предательски дрогнул.

— Ты солгала мне.

Что ж, пока этот разговор проходил по одному из предполагаемых мной сценариев, пусть и не самому приятному.

— У меня не было выбора. Послушай, после смерти моей матери мой отчим…

— Как ты могла мне не рассказать?

Он словно меня не слышал: говорил медленно, спокойно, и тем страшнее казался его гнев. Аксель выглядел до глубины души оскорбленным. И очень злым.

— Я собиралась, но…

— Ты собиралась? Ты, черт тебя подери, собиралась? И сколько же тебе времени нужно было, чтобы собраться? Два чертовых месяца?

— Подожди…

— Чего ждать? Ты собиралась заявиться сюда, выдумав всю свою личность, — я даже не знаю, хоть что-то вообще было правдой? — а потом спокойненько улизнуть, даже не объяснившись?

Вот этого я и боялась. Что он так или иначе проведет параллель со своей матерью, спроецирует обиду, нанесенную ей, на меня. Я ощущала, как дрожат мои руки, и вся моя маска невозмутимости, которая нужна была, чтобы создать иллюзию того, что ничего страшного в этом нет и что я не брошу его, как она, треснула под первой же порцией обвинений.

— Аксель, послушай… У меня была сложная ситуация, я боялась тебе рассказать, боялась, что меня найдут, я ни о чем не лгала, кроме своего имени, пойми…

— Ни о чем?

Паузы на долю секунды хватило, чтобы он окончательно взорвался, рявкнув на меня:

— Ни о чем?! Ты хоть была совершеннолетней, когда мы… когда мы…

Я не успела ничего ответить. Он все понял по моему лицу.

— Черт, — он обхватил двумя пальцами переносицу, зажмурился, словно от приступа невыносимой мигрени.

— Это ничего не значит! — крикнула я, догадываясь, что он меня уже не услышит — пропасть между нами, яма, выкопанная моими же руками, моей трусостью и нерешительностью, с каждым словом и взглядом становилась все глубже и длиннее, и я уже не могла предсказать, долетит ли до него хотя бы эхо моих оправданий.

Была какая-то злая ирония в том, что мужчины, мне отвратительные, тем больше интересовались мной, чем моложе я была; а тот единственный, в кого я влюбилась, сейчас стоял, придавленный грузом вины за то, что спутался с несовершеннолетней девчонкой.

— Как ты могла мне не сказать…

Его руки безвольно опустились, как от вселенской усталости; Аксель сделал шаг, чтобы уйти, и я уже не могла держаться, не могла не попытаться остановить его. Подскочив к нему, я положила руки ему на грудь, но он от них отпрянул, и это было больнее всего.

— Дай мне минутку на объяснения. Я боялась, что отчим меня найдет. Слышишь? Боялась, что придет за мной. Он отвратительный человек, Аксель, и я сделала это из страха…

— Да почему ты решила, что я не смогу тебя защитить? Ты не доверяла мне? Ты думала, я тебя сдам?

Поначалу я так и думала. Мне показалось, он прочел мои мысли, но истолковал их иначе:

— Ты просто водила меня за нос, Эмма. Ох, прости, я имел в виду, Элис.

— Да что с тобой такое? Мне жаль, что так…

— Ах, тебе жаль! — он закричал, больше себя не сдерживая. — А знаешь, что? Может, не стоит тебе ждать, чтобы уехать отсюда, а? Собирай вещи и проваливай прямо сейчас. Ты использовала нас, меня, — использовала, чтобы спрятаться. Зачем дожидаться, когда сможешь выйти? Путь теперь открыт — на все четыре стороны!

Я была поражена его жестокостью.

— Никуда я не уйду, чертов ты идиот! Я останусь здесь, сколько захочу! — заорала я в ответ. — Я тебя люблю, люблю, люблю! — Он молчал, убивая меня своим диким взглядом, полным недоверия, и тогда я тоже стала нападать, не контролируя речь, не думая о последствиях: — Ты мне тоже врал, ты работал на Томпсона, нет? Ты всем врал. Ты ничем не лучше меня!

Лицо у него было такое, словно я дала ему пощечину.

Я расплакалась.

— У нас здесь нет будущего, — вдруг сказал он спокойно и четко. — У тебя нет.

У меня все расплывалось перед глазами от слез. Нашарив рукой стул, я села, сотрясаясь от беззвучных рыданий, зажав рукой рот.

Я слышала его голос в коридоре, злой, взвинченный. Он сказал, должно быть, отцу, что едет в суд и вернется завтра. Хлопнула входная дверь, и все стихло.

Раздался стук трости по паркету. В дверях замерла тень.

Я думала, он сейчас скажет: “я же говорил” или что-то вроде этого.

Но мистер Хейз вдруг подошел ко мне, положил свою изъеденную морщинами руку мне на голову и произнес жалостливо:

— Ну-ну. Все наладится. Эми, ну, чего ты? Он сейчас остынет, а когда вернется, и все будет нормально.

Но я-то знала, что нормально уже не будет. Я знала, что, вернувшись, он обдаст меня с головы до ног ледяным молчанием и презрением, как было раньше, когда я только вошла в их дом и как только он объявил, что мне здесь не рады. И я буду унижаться, пытаясь объясниться, а он будет молчать, пытать меня, или, может, снова скажет, что мне нужно уйти. Я почему-то и предположить не могла, что наши чувства, то, что было и происходило между нами — все вспыхнет и превратится в пепел в один миг, стоит только поднести к ним спичку с моим настоящим именем.

Акселя нисколько не волновало, отчего я бежала — его волновало лишь то, что я обманула его.

Я чувствовала себя так, словно он бросил меня посреди парковки в окружении злых, наглых и распускающих руки мужчин. Снова.

Прокручивая в голове весь наш громкий уничтожительный диалог, я ни на минуту не задумалась о том, как он обо всем узнал. Кто мог сказать ему? Или же он и сам провел свое расследование у меня за спиной, сам все выяснил? Или же Чарли и впрямь ищет меня, и, может, объявление о розыске с моим фото стоит на последней полосе какой-нибудь местной газеты, а я и не подозреваю об этом?