— Слишком медленная, — проворчала она. Попыталась встать, но ноги не слушались.

Игори тихо рассмеялась и соскользнула вниз.

Майшана повернулась, позволив друкари, которого держала, рухнуть наземь.

— Бабушка! — тихо позвала она. Мягко ступая, подошла к Игори с обагренными руками и перепачканным кровью ртом. Спрятала клинок в ножны и убрала пистолет в кобуру, — Ты ранена.

— Умираю, — отозвалась Игори, — Ну да нам не впервой.

Майшана присела рядом.

— Да. Только на этот раз Благодетель не сможет спасти тебя.

Игори расплылась в кровавой усмешке:

— Не радуйся уж так явно, дитя.

— Я не радуюсь. Кто же теперь будет старейшиной?

— А как ты думаешь? — Игори погладила внучку по щеке. Майшана поймала ее руку.

— Надо было тебе дать увести себя обратно. Я же пообещала ему, что верну тебя.

— Ох, дитя. Он простит тебя. Как остальные?

В глазах расплывалось, но она еще видела неясные очертания собирающихся гончих. Палаш, Балка и все остальные. С окровавленными ртами, некоторые ранены, но все распалены охотой.

— Ты единственная пострадала, бабушка.

— Это хорошо. — Игори легла на спину. Она ничего не чувствовала — ни боли, ни страха. Она просто… устала. — Разделите мое сердце поровну, дети. А потом найдите Благодетеля. — Она попыталась улыбнуться. — Он нуждается в вас больше, чем думает.

— Мы все ему нужны.

Глаза Игори расширились. Майшана резко развернулась, хватаясь за нож. Сквозь ряды ищеек, цокая копытами по камню, шла Мелюзина. Она гладила когтями их по головам и груди, словно благословляя, и гончие отдергивались, их лица искажались страхом и отвращением — но и благоговением тоже.

— Но мы с тобой больше всех, — сказала Мелюзина, опускаясь на колени перед Игори.

— Я нужна ему, как ты нужна мне для того, что должно произойти.

— Оставь ее, — зарычала Майшана.

— Нет. — Игори заставила себя приподняться. — Нет. Так все и должно быть. — Она посмотрела на внучку: — Иди. Делай, как она велит. Возглавь наш народ, как не смогла я.

Майшана поколебалась, но лишь мгновение. Она кивнула, развернулась и пропала. Один за другим остальные последовали за ней, пока наконец не остались только Мелюзина и Игори.

— Я умираю, — сказала Игори.

— Но тебе не обязательно умирать.

Мелюзина протянула руку.

— Возьми меня за руку, сестра. У нас осталось последнее дело.

Велиал IV горел. Фабий чувствовал этот запах.

Слышал вопли демонов, что веселились и скакали по развалинам его амбиций. Друкари исчезли. Во всяком случае, большая их часть. Интересно, удалось ли Гексахиру сбежать? В глубине души Фабий надеялся, что удалось, — правда, подобному существу после такого унижения долго не прожить.

Он сумел добраться до атриума, прежде чем рухнул. Умирать среди такой красоты казалось правильным. Может быть, растения съедят его. Хорошо бы до того, как явятся демоны. Он лежал у колонны, не в силах дышать и почти ничего не видя. Рана в боку кровоточила не переставая.

— Отец!

Голос перекликался сам с собой. Два голоса, слившихся в один. Он услышал стук копыт и поднял глаза.

— Мелюзина? — Он покачал головой. — Нет… Игори?

— Да, — ответила она. — Она — это я, а я — это она. Мы — твоя дочь, во плоти и в духе.

И это была его дочь. Как будто две сущности наложились друг на друга и смешались. В один миг это было лицо Игори, а в следующий — Мелюзины.

Он рассмеялся:

— И как же мне тогда тебя называть?

— Мелюзина сойдет, отец. У имен есть своя сила.

— Они скоро придут за мной, — прошептал он. Говорить было больно.

— Поэтому я здесь, отец. Я не позволю им забрать тебя. — Она опустилась рядом с ним на колени. — Все вело сюда. Каждый миг, каждая история. Все, чтобы достичь этой точки.

— Почему?

— Это игра богов, а ты всего лишь пешка среди бесчисленных миллионов, — нежно произнесла Мелюзина. — Один бог хочет, чтобы ты стоял здесь, другой ж там. Все, что изменилось, это лишь твое место на доске.

Фабий слабо рассмеялся:

— Кто же из них тогда хотел, чтобы я стал рабом?

— Все. — Мелюзина наклонилась ближе. — Вопрос не в том, будешь ты рабом или нет. Вопрос в том, каким рабом ты будешь? Вольным или невольным? Верным или подлым?

— Почему? — снова прошептал он, лаская ее волосы. — Почему рабом? Неужели ты так сильно меня ненавидела?

Мелюзина поцеловала его в лоб.

— Нет. Потому что я любила тебя. И потому что только как раб ты будешь жить. Все остальные дороги вели к смерти.

— Я уже умираю, дитя мое.

— Нет. Ты только уснешь, отец. А когда проснешься, все будет так, как ты помнишь. И твоя работа начнется заново.

— Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, Мелюзина. — Он закашлялся. Оба сердца стучали натужно и неровно, борясь с тяжестью надвигающейся смерти. Хирургеон выл, как разъяренная кошка, вводя всевозможные вытяжки и растворы в слабеющий организм. Тело пронзил электрический разряд — одно сердце остановилось, и доспехи автоматически попытались перезапустить его.

Все вокруг окрасилось по краям красным. Скоро станет черным. На этот раз после не будет ничего. Никаких тягучих падений сквозь призраки прошлого, никаких блужданий по коридорам собственной души, пока разум приспосабливается к новому телу.

На этот раз это будет конец. Настоящий конец. И он радовался этому.

«А теперь?»

Фабий помертвел. Из дыма выскользнули тихие переливы смеха. За ними последовали темные силуэты. Мелюзина встала. Фабий попытался заговорить, но сил не осталось. Он был пленником в своем собственном рассыпающемся теле.

«Мы исполнили свою часть уговора, милый Фабий.

Теперь пришло время тебе исполнить свою».

Олеандр полз по остаткам зала стратегиума, волоча за собой бесполезные ноги. Ему удалось сорвать с головы шлем ценой большей части лица и скальпа, но это стоило того, чтобы хотя бы просто вздохнуть свободно.

Он услышал звон колокольчиков и поднял голову. Сверху на него смотрела Ходящая-по-покрову.

— Ты сумел добраться до конца. Поздравляю.

Олеандр перекатился на спину. Нервы в позвоночнике восстанавливались, но медленно. Слишком медленно, чтобы это хоть как-то помогло. Он с трудом принял сидячее положение.

— Полагаю, ты пришла, чтобы убить меня.

— Если ты хочешь.

Он втянул воздух, когда внутри что-то сдвинулось. Откинулся назад, стараясь не обращать внимания на ощущение, расползающееся по измученному телу.

— Пожалуй, хочу, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Пожалуй, с меня хватит твоих историй.

Ходящая-по-покрову легко спрыгнула вниз и подошла.

— Другие бы сказали, что такого милосердия ты не заслуживаешь.

— И ты одна из них?

Силандри склонила голову набок.

— Иногда. История — это не что-то вот такое или этакое. — Она присела на корточки и стала смотреть, как он корчится в конвульсиях. — Чем кончится — непонятно, пока не перевернута последняя страница. А порой непонятно и тогда. Возможно, мы переоцениваем свой талант, и наши истории — всего лишь скучные обороты изношенного колеса.

Олеандр застонал. Откашлялся чем-то влажным и желтым и почувствовал, как сжались сердца. Интересно, где сейчас Мелюзина и где Фабий? Хотелось надеяться, что они сбежали.

— А может быть, и нет никакой истории, никакого грандиозного сюжета, и все это — лишь фарс для развлечения Смеющегося бога в его последние деньки, — продолжала Силандри. — Может быть, ниточки, за которые мы дергаем, привязаны только к нам самим, а мы убедили друг друга, что в нашем безумии есть некий смысл. Невозможно понять, потому что последняя страница еще не перевернута. Последняя строчка еще не спета. Последний занавес еще не опустился.

— Это… это очень м-многословный способ сказать, что ты блуждаешь в тех же потемках, что и все мы, — сказал Олеандр, ложась на спину.